Свидетельство Красовского было коротким. Но того, что он сказал, было достаточно.

“Я часто бывал в доме Чеберяк после того, как было обнаружено убийство. Когда она была в тюрьме, двое ее детей, Женя и дочка, заболели. Их забрали в больницу. Сразу после освобождения она помчалась в больницу забрать детей. Врачи говорили ей, что мальчик очень слаб и может умереть по дороге домой. Но она не слушала никаких доводов и настаивала, что заберет их домой, будь что будет. Она сделала это, боясь, что мальчик может проговориться. Она боялась вопросов, которые могли ему задать. Я приходил к мальчику домой и задавал вопросы. Однажды, когда я с ним разговаривал, он побледнел и остановился на середине слова. Я быстро оглянулся и увидел позади себя его мать, которая показывала ему жестом, чтобы он молчал. Однажды, когда я пришел, Женя был в постели. Он плохо себя чувствовал. Чеберяк сказала сыну: “Скажи им, чтобы оставили тебя в покое. Скажи, что ты ничего не знаешь”. Женя возразил: “Мама, оставь меня со своими указаниями”. Вскоре после этого он умер.

Женя Чеберяк

В своих показаниях Красовский и журналист Бразуль-Брушковский привели много новых фактов. Факты эти убедительно доказывали, что убийство было совершено Чеберяк и ее сообщниками Сингаевским, Рудзинским и Блатичевым. Не менее четкими и убедительными были показания против этих четверых адвоката Марголина, который появился в суде в качестве свидетеля.

Впервые за время суда я узнал об удивительной работе, проделанной Бразуль-Брушковским и Красовским, об их попытках найти убийцу, которого покрывали власти. Будучи в тюрьме, я не имел представления об их энергии и добытых результатах. Я уже получил некоторую информацию о господине Марголине. Но я не мог даже представить, что неевреи Яблоновский, Брушковский и Красовский пожертвуют своим положением в интересах правды. Ни я, ни моя семья никогда не забудут до конца наших дней этих прекрасных, просвещенных людей.

Окружной следователь Фененко также был приглашен и рассказал о своем расследовании. Он закончил заявлением, что не видел оснований для обвинения меня в ритуальном убийстве или вообще в убийстве. Он знал, что фонарщик Шаховский говорил неправду, но не мог ничего поделать. Поскольку против меня были свидетели, он был вынужден составить обвинительное заключение.

Затем вызвали молодого Зайцева. Председательствующий задал ему несколько вопросов: он когда-нибудь свидетельствовал почтение цадикам? А его отец? И другие подобные вопросы. Последний вопрос был: как получилось, что именно Бейлис отвечал за выпечку мацы для дома Зайцева, когда у него работали десятки других евреев.

Вот как выглядела история о маце: старший Зайцев (который умер незадолго до суда) был одним из самых богатых евреев России, владельцем пятнадцати сахарных заводов. У него был большой сахарный завод и поле свеклы в Ригоровке, в 40 км от Киева. На этом поле было выделено несколько гектаров для посадки пшеницы, и из этого урожая несколько центнеров оставляли для приготовления “маца шмура”. Это зерно хранилось в отдельном амбаре, ключи от которого были только у самого Зайцева.

За месяц до Песаха приглашали раввина, и под его присмотром около пяти центнеров зерна мололи для мацы. Затем мацу пекли, фасовали в коробки и отправляли по одной коробке разным родственникам и друзьям. Такая была у старика привычка, хорошо известная членам семьи. Я лет пятнадцать надзирал за этой работой. Когда меня арестовали, в доме нашли мою переписку с Зайцевым — он приказывал мне поехать в Ригоровку за мукой для мацы. Вот откуда пошла вся эта история с “маца шмура”. Когда сына Зайцева спросили, почему отец всегда посылал меня за этой мацой, он ответил: “Отец Бейлиса был очень религиозным человеком и всегда употреблял “маца шмура”. Мой отец очень хорошо знал старого Бейлиса. У нас были с ним коммерческие дела. Я однажды поинтересовался у отца, почему он выбрал именно Бейлиса для дел с мацой. Мой отец ответил, что знал старого Бейлиса как человека строгих религиозных правил, который воспитал своего сына в том же духе, и поэтому считал, что никто не сможет выполнить эту работу лучше”.

Затем вызвали Веру Чеберяк, которая была самым важным свидетелем. Все свидетели показывали на нее и настаивали, что это она убила Ющинского. Естественно, что публика держалась от нее подальше. В самом начале суда она обратилась к председателю суда с просьбой о защите, утверждая, что якобы существует угроза ее безопасности. Каждый раз, уходя домой, она просила, чтобы ее сопровождал полицейский, так как боялась, что ее убьют.

Интересно отметить, что когда свидетелей обвинения спрашивали, почему они изменили свои предыдущие показания и теперь говорят в мою пользу, они неизменно отвечали: “Мы христиане, православные верующие. Мы ничего не знаем о еврейских религиозных традициях, может, это правда, что они используют кровь, а может, ложь. Что мы, православные христиане, можем знать о таких вещах? Как только мы начали изучать дело, мы поняли, что это дело рук Веры Чеберяк. Так почему мы должны обвинить невинного человека? Мы дали клятву говорить правду, и мы знаем, что убийство было совершено в доме Чеберяк”.

От показаний Чеберяк ожидали многого. Обвинение возлагало большие надежды на ее показания. На самом деле, она рассказала пару старых историй, а когда ее спросили, видела ли она то, о чем рассказывает, она ответила, что слышала от детей. Поскольку дети к этому времени ушли в мир иной (очевидно, не без ее помощи), было невозможно проверить, говорит ли она правду.

Затем вызвали мать Ющинского, и даже ее версия отличалась от той, которой от нее ожидали. Когда ее спросили, знает ли она Бейлиса, она ответила: “Нет”. Шмаков перефразировал вопрос: “Видели ли Вы евреев возле пещеры, где нашли тело вашего сына?” Она ответила: “Нет”.

Следующий вопрос задал Грузенберг: узнает ли она рубаху, показанную прокурором, которая считалась важной уликой обвинения. Она ответила: “Нет, это не Андрюшина рубаха”. Это произвело впечатление. Я заметил, что некоторые присяжные обмениваются взглядами и пожимают плечами.

Следующий вопрос задал председатель суда: “Ходил ли ваш сын в гости к евреям в марте?” Она снова ответила: “НЕТ”.

Показания свидетелей продолжались бесконечно. Наконец длинный список свидетелей был исчерпан, и суд решил в полном составе побывать на фабрике, где предположительно произошло убийство, а также посетить мой дом и дом Веры Чеберяк.

Вера Чеберяк

Сообщники Веры Чеберяк

Мое настроение улучшилось. Во-первых, свидетели заканчивали давать показания. Конечно, предстояло пережить еще много трудностей. Но ощущение было такое, как будто большая гора свалилась с моих плеч. И я был рад увидеть свой дом после двух с половиной лет заключения.

Было около трех часов дня. Несмотря на сильный ливень и грязь, на улицах было полно людей. Кавалерия и полиция окружали присяжных, чтобы избежать контакта с посторонними. Во избежание демонстраций, меня везли на фабрику по пустынным боковым улицам.

Наконец мы прибыли на фабричный двор и подошли к дому, который был мне родным в течение многих лет. Я оставался в карете. Соседи вышли на меня посмотреть. Через маленькие окна тюремной кареты я видел, как они показывают на меня и кричат “Бейлис! Бейлис!”. Некоторые заламывали руки и плакали от волнения.

Председатель суда разрешил мне войти в дом с сопровождением. Жены и детей не было — их предупредили заранее, чтобы они ушли. Я увидел только нового работника — христианина.

На улице была такая глубокая грязь, что мы едва передвигались. Тем не менее, все мы — судьи, присяжные, эксперты, журналисты и студент Голубов — обошли фабрику. Все осматривалось: место, где обычно играли дети; место, где якобы видели “еврея с черными бакенбардами”; пещера, где нашли тело (здесь было так темно, что потребовались фонари), и вся фабрика.