Наконец наступил день прощания с Триестом и Европой. Мы поднялись на борт корабля и начали путешествие к Земле Израиля, где я рассчитывал провести всю оставшуюся жизнь. Как только пассажирам стало известно, кто я, не было отбоя от выражений сочувствия от евреев и неевреев. Капитан и бортовой врач попросили разрешения прийти ко мне в каюту и побеседовать. Доктор показал мое фото, которое он вырезал из журнала. Группа пассажиров-христиан преподнесла мне подарок.

Чем ближе мы подходили к Палестине, тем радостнее я себя чувствовал. На пути у нас была одна остановка — в порту Александрии. На причале были тысячи людей. Некоторые вышли в море на маленьких лодках, чтобы встретить корабль и поприветствовать меня. Меня встретил оркестр и представители разных еврейских общин. Как только мы спустились на берег, меня пригласили на церемонию обрезания в одну из местных сефардских семей. Я очень устал, но никакие отговорки не помогали. На приеме меня чествовали разными речами.

16 февраля 1914 года мы наконец достигли Хайфского порта на земле, которая должна была стать нашим новым домом. На борт поднялась делегация, в нее входили Рав Кук, раввин Бен Цион Узиель, господа Левитан, Шенкин, Моссенсон и Дизенгоф. Рав Кук произнес речь, в которой он подчеркнул, что я отдал Палестине предпочтение перед многими странами, от которых получил заманчивые предложения. После этого он меня благословил.

За мной послали лодку, чтобы доставить нас на берег. Арабы-лодочники закричали: “Да здравствует Бейлис!” На берегу меня ждали ученики еврейской гимназии с флажками и цветами. Дети пели, играл оркестр.

Один из арабских вождей, у которого была самая лучшая пара лошадей и карета на всю округу, оказал мне честь и отвез в Тель-Авив. В прошлом такую честь оказывали только самым высокопоставленным гостям, например, Ротшильду, когда он был в Палестине. Но арабский вождь пошел еще дальше. Мало того, что он предоставил карету в мое распоряжение, он со своей свитой ехал впереди, как почетная охрана. На всем пути в Тель-Авив по краям дороги стояли евреи. Многие из них специально приехали из поселений в честь такого события. В Тель-Авиве меня поселили в отеле Герцля, и там меня тоже приветствовали представители разных организаций и поселений: “Поалей Цион”, городского совета старейшин, Еврейской ассоциации поселений, “Шомрим” и другие. Все время произносились длинные речи.

Земля Израиля оказала на меня бодрящий эффект, она дала мне новую жизнь и надежду. Сама природа, жизнь людей наполняли меня бодростью и желанием жить. Когда мы покинули Киев, было холодно, поля были покрыты снегом. Здесь все зеленело, грело солнце. Это было самое лучшее время года в Палестине. Все цвело, холмы и поля зеленели.

Я наслаждался атмосферой. Я просто бродил, исследуя все уголки, глубоко вдыхая освежающий воздух. Сначала я не мог спать по ночам, боясь упустить мгновения благоухающих ночей Палестины. Тем временем меня чествовали, принимали и приветствовали в разных местах. В первую субботу после приезда в Израиль Рав Кук пригласил меня в свою синагогу, где дал двухчасовую проповедь в мою честь.

Через неделю меня посетила делегация евреев из Иерусалима, чтобы узнать, где я планирую поселиться: в Тель Авиве или Иерусалиме. Они заявили, что если я поселюсь в другом месте, то это будет позор для Иерусалима.

“Но ведь Яффо и Тель-Авив — это тоже Палестина”, — ответил я.

Они запротестовали: “Но это мы молились за Вас у Стены Плача”.

Я начал готовиться поехать туда через неделю — две. Я все время получал оттуда послания с вопросом, когда я приеду. Они хотели подготовить встречу. Я ответил, что предпочел бы прибыть тайно, что я болен и слаб, и приемы меня утомляют. Тем более, что я боялся, что прием не позволит мне увидеть Иерусалим так, как мне хотелось.

Честно сказать, приемы в первые две недели очень меня утомили. Они были такими же многочисленными, как и в Киеве после процесса. Перед наступлением Песаха множество туристов приезжали в Палестину. С каждым кораблем прибывало семьсот — восемьсот человек, и все хотели со мной встретиться, пожать руку и выразить свою симпатию. И это не считая коренных палестинцев.

Перед отъездом в Иерусалим я побывал в поселении Петах Тиква. Меня сопровождали Исаак Гольдберг, Шолом Аш, Поляков и Бриль. Мое первое знакомство с еврейским поселением очень меня обрадовало. На следующий день мы отправились в Achtuff, где я провел три дня. На местном празднике я был гостем учащихся яффской гимназии.

Наконец я решил поехать в Иерусалим. Кое-кто из моего сопровождения тоже решил поехать. Мы разместились в отеле Амдурского. Мое имя хранилось в тайне. Но через несколько часов меня опознал один человек. Хозяин отеля был очень обижен. Он не мог понять, почему надо было хранить мое имя в тайне от него. Тем более что он приготовил для меня специальные комнаты. Новость мгновенно распространилась по городу, и начались бесконечные приемы. За три дня, проведенные в Иерусалиме, я должен был посетить все синагоги, осмотреть все больницы и благотворительные учреждения и оставить свое имя во всех книгах автографов.

Для меня самый большой интерес представляла Стена Плача и место древнего Храма. Подходя к Стене плача, я вспомнил слова иерусалимских евреев: “Мы молились за Вас у Стены плача”.

Евреи всего мира молились за счастливый исход моей судьбы все то время, пока я сидел в тюрьме, и до моего освобождения. Мои беды были бедами всего еврейского народа. Но что-то особо сближало меня с евреями, которые молились у Стены плача, где евреи плакали и молились почти две тысячи лет, оплакивая огромную национальную потерю, высочайшую трагедию еврейского народа, горькое изгнание. Мой суд был всего лишь эпизодом в истории нашей жизни в диаспоре, он был всего лишь частью наших национальных бед. Конечно, молитвы за меня у Стены плача были очень кстати.

С такими смешанными чувствами я подошел к старой стене — молчаливой свидетельнице древней еврейской славы и современного бесславия. Я как бы вновь пережил изгнание евреев и мои собственные печали. Стоя у стены, погруженный в мысли, я вдруг услышал плач. Повернувшись, я увидел, что один из моих сопровождающих — Берлин — плачет. Это было удивительно для человека, который был далек от иудаизма. Его дочь, врач, которая не знала идиша, истерически плакала.

Берлин потом объяснил мне, что он плакал от радости и от грусти. “Я напомнил себе о нашем изгнании, но также думал о новых надеждах на еврейскую родину”, — сказал он.

На месте древнего храма, как известно, теперь стоит магометанская мечеть. Набожные евреи к ней даже не приближаются, и магометане не позволяют “безбожникам” заходить в него. Но для меня было сделано исключение.

Один из арабов сказал: “Мы позволим Вам зайти в мечеть. Вы принадлежите к трем великим еврейским героям и мученикам”. Среди них он упомянул Дрейфуса. Мне дали гида и показали все достопримечательности. Я увидел место, где Соломон, по преданию, держал лошадей, и возвышение, с которого он обращался к народу.

Из Иерусалима я вернулся в Тель Авив и начал процесс получения гражданства. Месяц мы прожили в отеле, а затем поселились у Главного раввина. Празднования продолжались до конца Песаха. Во-первых, поток туристов, которые хотели увидеть меня, не прерывался; во-вторых, местное население не упускало ни одного случая, когда можно было устроить празднование в мою честь. В Пурим сотни евреев пришли ко мне в дом для большой трапезы, танцевали и веселились до утра.

На второй день Песаха все выходят на площади. Я присутствовал на одном из таких собраний; в это время в городе находился Нахум Соколов. Господин Айзенберг приветствовал обоих почетных гостей, а Соколов произнес речь в честь этого события.

Время шло, и я все больше привязывался к Палестине. Климат благоприятно на меня действовал. Он лечил мои физические и моральные раны. Очень скоро у меня появилось ощущение, как будто я здесь родился и прожил всю жизнь. Мне нравилась страна и все в ней — от людей до неодушевленных предметов. В Тель Авиве я впервые начал понимать, что такое настоящая еврейская жизнь. Я впервые видел гордых, несгибаемых евреев, которые жили открыто и не боялись.