Однако я не хотел верить в эту последнюю версию. Предыдущие визиты г-на Барского убедили меня, что он человек открытый и искренний. Он не скрыл бы от меня, даже если бы речь шла о самом худшем. Он рассказал бы мне правду. И когда он рассказал мне о шансах на мое быстрое освобождение, как я мог сомневаться в его словах? Тем более, что мы оба знали, что я невиновен. Проходили дни, недели, месяцы, но ситуация не менялась. Я понимал, что, вероятно, возникли новые обстоятельства, но не знал, к лучшему или худшему. Более того, я боялся жандармского полковника Иванова. Я считал это нехорошим предзнаменованием. Вряд ли этот человек будет что-то делать в мою пользу. Конечно, его долг угодить высшим властям, а не облегчить мою судьбу.

На какое-то время все замерло. Никто меня не навещал. Меня не вызывали в суд, но и не освобождали.

Перед тем, как я получил второе обвинение, меня несколько раз вызывали к следователю. Это был известный антисемит Машкевич, о котором я уже упоминал. Однажды во время допроса он вдруг спросил: “Скажите, Бейлис, ваш отец когда-нибудь ходил к цадикам (праведникам)?” Его вопрос меня изумил. Я ожидал объявления о моем освобождении, а он явно начинал расследование сначала. Какие новые трюки он приготовил? Разве расследование не закончено? Меня должны были либо судить, либо освободить.

Снова та же старая история с хасидами и цадиками. Не перегнули ли власти палку? Я сказал ему, что не помню. Если это и было, то много лет назад. Он с улыбкой спросил: “Вы хасид или миснагид?”

Я ответил:

— Я еврей, и я не знаю разницы между этими двумя группами. Мы все евреи.

— Ходил ли Зайцев когда-либо к раввину?

— Не знаю.

— У Вас есть родственные связи с семьей Бааль Шем-Това?

— Я понятия об этом не имею, г-н следователь.

— Вы молитесь с талитом или без него?

— Я уже раньше отвечал на этот вопрос. До женитьбы я молился без талита, а после женитьбы — с талитом.

— Зачем нужен талит?

— Не знаю.

Улыбка следователя становилась все более коварной. “Расскажите мне, Бейлис, что такое афикоман”.

Все повторялось снова и снова. Те же глупые вопросы, которые мне задавал первый следователь более года назад. Я подозревал, что новый следователь хочет убедиться, что Фененко правильно вел расследование, и получив нужную ему информацию, освободит меня. Фененко задавал мне эти вопросы, а потом сказал, что у него нет против меня доказательств. Я не мог объяснить следователю, что такое афикоман. Я провел детство в деревне, а затем несколько лет служил в армии. Я не очень разбирался в религиозных обрядах. Я ел мацу, ел афикоман, который фактически был куском мацы. Больше я об этом не знал. И даже если бы и знал, мне было бы тяжело объяснить. У него были еще вопросы.

“Разве ваш брат не раввин или шойхет?” — “Нет, у нас в семье нет раввинов. Если были 50 или 100 лет назад, мне об этом неизвестно. Может, тогда был раввин или шойхет. Но сейчас нет”. Он помолчал пару минут, как будто хотел что-то вспомнить. Он посмотрел несколько раз на лежавшие перед ним бумаги. Наконец он задал еще один вопрос: “Есть ли у Вас связи с Шнеуром Залманом Шнеерсоном, известным раввином из Ляд?” “Нет, — ответил я. — У меня есть хороший друг, которого так зовут. Он живет в Киеве и часто приезжал в гости, но я не знаю семью Шнеерсон из Ляд и не состою с ними в родстве”.

В течение нескольких часов он засыпал меня подобными вопросами. Потом начал читать из книги ученого Пранайтиса, который пытался доказать с помощью софистики и искаженных цитат из Торы и Талмуда, что в афикоман добавляли кровь. Следователь также упомянул имена Шмакова, профессора Сикорского и Голубова, которые, якобы, разбирались в еврейских религиозных ритуалах. Короче говоря, во время допроса он продемонстрировал глубокое, по его мнению, знание Торы. Его вопросы вызвали у меня гнев. Он как будто пускал мою кровь каждым своим вопросом. Но я был беспомощен. Я вынужден был ему отвечать. Я был заключенным. Власть была на его стороне, и он мог делать со мной все, что хотел. Сами вопросы не причинили бы мне такую боль, если бы не его манера реакции на мои ответы. Я видел, что все эти вопросы задавались не с целью прояснить дело, а просто из любопытства. Я видел по его улыбке и недовольству моими ответами, что все эти вопросы были поверхностными, что для него все и так было ясно и что он был уверен в правоте своей версии событий. Он был достаточно уверен, например, что евреи используют кровь на Песах; что кровь запекается в афикомане; и что все это подтверждалось такими учеными, как Пранайтис, Шмаков и Сикорский. Из этого допроса у меня создалось впечатление, что мое обвинение не будет отменено и что суд состоится. Но я не понимал причины дополнительных допросов, поскольку обвинительное заключение уже было составлено.

Эксперт И. Пранайтис

Профессор И. А. Сикорский

Адвокат Веры Чеберяк, известный антисемит А. Шмаков

В таком состоянии неопределенности прошло лето. Осень не принесла изменений. За все эти месяцы меня никто не навещал, и я не знал, что происходит за стенами тюрьмы. Сначала я надеялся, что суд, который показал бы миру мою невиновность, вот-вот начнется. Потом я надеялся на отмену обвинения и суда, потому что г-н Барский уверил меня, что обвинения против меня беспочвенны, а дело необоснованно.

К этому времени расследование началось сначала. Очевидно, в деле появился новый поворот, но какой именно? Хотя допросы Машкевича закончились несколько месяцев назад, меня по-прежнему держали в неведении. Что происходит за кулисами?

Один из моих адвокатов подтвердил, что Григорович-Барский говорил правду. Все мои адвокаты считали, что мое обвинение будет снято, и суд никогда не состоится.

Как я уже упоминал, журналист Бразуль-Брушковский вместо с капитаном полиции Красовским взяли на себя задачу найти настоящих убийц и собрать факты для свидетельских показаний. С этой целью они познакомились с Верой Чеберяк и ее шайкой, посетили их несколько раз, допросили соседей, собрали обширный материал и представили его полковнику Иванову.

Полковник Иванов провел тщательное расследование утверждений Брушковского. В результате он пришел к выводу, что убийство Ющинского было делом рук криминальной шайки Чеберяк. Иванов провел свое расследование в строжайшей секретности и после его окончания направил материалы прокурору Верховного Суда.

Сначала прокуратура не проявила интереса к выводам Иванова. Хотя эти материалы поступили из официального источника и, более того, из жандармерии, прокурор их проигнорировал. Ничего бы из этого не вышло, если бы мои адвокаты не заняли решительную. позицию. Когда они узнали о новых фактах, они потребовали возобновить предварительное расследование. Это произошло весной 1912 года.

Высшие юридические власти и черносотенцы были недовольны таким развитием событий. Они опасались, что новое расследование на основе того, что обнаружил Брушковский, приведет к выявлению настоящих преступников. Но они не могли открыто идти против буквы закона. Когда появлялись новые свидетельства, закон требовал нового расследования.

Фененко их для этой работы не устраивал. Он был слишком “мягким”. Поэтому его отправили в отпуск, то есть просто отстранили от дела. Кроме этого, Помощника прокурора Чаплинского вызвали в Петербург для обсуждения моего дела с министром юстиции Щегловитовым; он также должен быть обсудить ситуацию с руководством Черной сотни.

И. Г. Щегловитов

Г. Г. Чаплинский

В министерстве юстиции в то время группа чиновников была настроена на отмену моего дела, опасаясь погрязнуть в “этом скользком болоте”. Некоторое время эта тенденция преобладала, и именно в это время Григорович-Барский сообщил мне “радостные новости”.