Когда меня уговаривали поехать в Америку, я говорил:

“В России Палестина ассоциируется с бесплодной пустыней, но я решил ехать сюда, а не в другие страны. Теперь, когда я полюбил эту страну, я еще больше настаиваю на том, чтобы остаться здесь”.

Хотя бы ради того, чтобы дать детям еврейское образование, я хотел остаться в Палестине. Я прибыл сюда с пятью детьми: тремя сыновьями и двумя дочерьми. В России я всегда жил среди христиан — один еврей среди четырех тысяч неевреев. Было очень трудно дать детям еврейское воспитание. Дети не знали идиша, еще труднее было учить их ивриту, не говоря о невозможности дать им настоящее еврейское образование. В Палестине мои дети жили в еврейском окружении, получали лучшее еврейское образование и за три месяца научились говорить на иврите. Я был по-настоящему рад этому их достижению.

Решая вопрос об образовании для моих детей, пришлось выбирать между “старой” и “новой” Палестиной. Рав Кук советовал мне выбрать школу старого типа; учителя яффской гимназии умоляли послать детей к ним, иначе это будет серьезный удар для школы. Я сказал им, что настолько рад, что дети могут получить еврейское образование, что для меня не имеет значения, где они будут его получать.

Я, наконец, решил отправить старшего сына в Академию, а остальных — в гимназию. Многие люди предлагали заниматься с детьми после уроков. Среди них господин Энгель из Академии, Берлин и две его дочери.

Я думал, что, наконец, все устроилось, я решил судьбу моих детей, и теперь смогу удалиться от дел и вести мирную жизнь. Но тут началась война и сломала все мои хорошо продуманные планы и надежды.

Разразилась война и, как пожар в прерии, охватила все на своем пути. Она захватывала страну за страной, докатилась до Турции и, конечно, до Палестины. Райский сад превращался в Геенну огненную. Еще до войны поэзия моей жизни разбавилась прозой, и эта проза начала на меня давить.

На первый план вышел вопрос денег, вопрос “Что мы будем есть?”, как я буду обеспечивать детей. Комитет, который занимался моей судьбой в Киеве, решил, что я поеду в Палестину, и я был доволен. Они говорили: “Не волнуйтесь, Бейлис. Мы все сделаем. Мы Вас обеспечим”.

Но эти обещания не спешили осуществляться.

Поездка в Палестину из Киева была на мои собственные средства. Забыл упомянуть, что представитель New York American дал мне еще 2,000 долларов за материалы, которые я ему предоставил. Всего у меня было 3,000 долларов — 6,000 русских рублей. Я взял 500 долларов на расходы и оставил остальное у Зайцева. Уже в Триесте я начал ощущать недостаток денег. Здесь, в Палестине, проходили дни за днями, недели за неделями, меня чествовали, кормили и поили, но все более насущным становился вопрос: “Что ждет меня в будущем? Чем все это кончится? Как я буду обеспечивать семью?”

В это время в Палестину приехал барон Ротшильд, предполагалось, что я с ним встречусь, но эта встреча так и не состоялась.

На Песах меня навестил господин Быховский из Киева. Он сказал, что 5,500 рублей вложены на мой счет в парижском банке и что я всегда смогу получить эти деньги в Англо-Палестинском банке в Яффо. Он сказал: “Не волнуйтесь, Вы получите все, что мы обещали. Вы получите дом и средства для спокойной жизни. Ни о чем не беспокойтесь”.

Перед отъездом он выбрал трех человек, которые должны были “заботиться” обо мне.

Прошло несколько месяцев, но ничего не происходило. Я попросил у них разрешения поселиться где-нибудь, где смогу зарабатывать на жизнь, но в ответ они посоветовали не волноваться. Все будет сделано как подобает.

Я был достаточно терпелив два с половиной года в тюрьме, сумел вынести издевательства других заключенных и ежедневные физические и моральные страдания. Я решил, что могу подождать несколько месяцев, пока эти клятвенные обещания со всех сторон осуществятся.

Беда не приходит одна! Все лето прошло в ожидании и надежде, и вдруг разразилась война. Вместо свободы я снова стал своего рода заключенным.

Как только Турция вступила в войну, первыми это почувствовали иностранцы. Всем приказали покинуть страну. Для меня был только один выход: стать турецким подданным. Так на старости я стал турком.

Из-за войны директору Англо-Палестинского банка Левонтину пришлось уехать, и вместо него назначили немецкого еврея. Когда я пришел просить денег, он отказал, сказав, что не знает меня. Я тут же пошел в местный комитет, но они тоже сказали, что меня не знают. Вдруг никто меня не знал и не видел.

Что же делать, как позаботиться о себе?

Турки решили взять моего сына, который учился в яффской Гимназии, в армию. Меня вывезли в Петах Тикву. Всем, кого вывозили в Петах Тикву, предоставляли жилье. Я был одним из немногих, которым жилья не дали. Чтобы заплатить за некоторое подобие жилья, я вынужден был продать кое-что из своих вещей.

Мой сын пошел в армию вместе с группой других учеников. Когда Джамаль Паша прибыл в Яффо, он решил, что учеников последних трех классов — шестого, седьмого и восьмого — нужно отправить в Константинополь на офицерские курсы, не посылая на поле боя. Мой сын был в это время в пятом классе, ему еще не исполнилось семнадцати лет. Но он решил вступить в армию. Я был против и умолял его не делать этого.

“Ты еще молод, — сказал я. — Ты не должен этого делать. Я не разрешаю”.

Он ответил: “Я хочу что-то сделать для еврейского народа. Если мы будем верно служить Турции, правительство будет обращаться с нами более терпимо после войны. Возможность получить Палестину будет гораздо больше”.

Я возразил: “Моей службы хватит на нас двоих. Я достаточно пострадал за нас обоих”.

“Я уже взрослый и должен выполнять свои обязательства. Я не могу больше довольствоваться твоими достижениями. Разве ты не сказал во время моей бар мицвы: “Благословен Г-сподь, что освободил меня от этого наказания”?”

Была еще одна дополнительная причина, которая укрепила его решимости: Турция воевала против России.

Наконец он победил. Он добился, чтобы его внесли в списки шестого класса, и стал турецким солдатом. Вместе с сотней еврейских парней его отправили в Константинополь. Но Джамаль Паша не сдержал своего слова. Через некоторое время всех их послали на поле боя. И пока наши дети воевали за Турцию, нас перебрасывали с места на место. Джамаль Паша потерял всякую человечность. Он полностью изменился. Он провозгласил, что поскольку Англия может победить, он позаботится, чтобы никто из нас не увидел ни одного англичанина. Куда бы он не пошел, он возьмет нас с собой.

Приказ покинуть Яффо ошеломил меня. Я стал таким нервным и истеричным, что утром в день нашего отъезда я потерял сознание, упал и разбился. Из-за этого я до сих пор не слышу на одно ухо.

Поле боя все приближалось. Когда шла битва в Газе, мы слышали грохот пушек. Я думал о сыне, который был в опасности и мог пасть за Турцию, в то время как лидеры этой страны безжалостно нас гоняли.

Однажды, когда я гулял по улице, ко мне подошел молодой человек и прошептал: “Ваш сын у меня в доме”.

Переживая за безопасность сына, я схватил молодого человека за руку так крепко, что он закричал от боли. Наконец я набрался решимости и спросил: “Живой или мертвый?”.

“Живой”, — ответил он.

Тогда я должен его немедленно увидеть. Но молодой человек не хотел вести меня к нему ни при каких обстоятельствах. Он сказал, что мой сын дезертировал вместе с еще одним еврейским офицером, и они скрываются у него в доме. Их, несомненно, будут разыскивать. Он боялся вести меня туда днем, чтобы не навести турок на след. Но я не мог ждать до ночи. Я не мог вынести агонии ожидания. Наконец он сдался.

Слава Б-гу, мой сын был жив и здоров. Но почему он дезертировал, и как? Как он осмелился на это? Вот что я услышал: мой сын узнал об унижении, которому подвергли нас турки, и он не мог больше с ними оставаться. Он рассказал одному офицеру, старше него, отцу троих детей, что решил дезертировать, и предложил тому к нему присоединиться. Но тот попытался его отговорить.