То же самое относилось к Ландау. Это был молодой человек лет 25, который учился в Европе. Он был внуком старого Зайцева и по той же причине зарегистрирован на фабрике как резидент. Домовая книга показала, что оба молодых человека “выписались” за пять месяцев до убийства Ющинского. Тем не менее, обоих вызвали в качестве свидетелей, поскольку эксперты решили, что убийство было совершено с участием цадиков, как того требовал “ритуал”.

Когда два аккуратно одетых молодых человека были вызваны давать показания, Грузенберг, известный своим остроумием, представил их суду и публике:

“Это, господа, два цадика, которые, как утверждают, молились, облаченные в талиты и ермолки”.

Поскольку киевляне хорошо знали еврейские традиции, публика быстро уловила шутку, и по залу прокатилась волна смеха. Эттингер не знал русского языка и давал показания через переводчика. Ему задавали вопросы, о которых он не имел понятия. Ему задавали вопросы, является ли он цадиком, ест ли мацу, участвует в афикомане, и другие теологические загадки.

Он недоуменно пожимал плечами, но терпеливо отвечал на все вопросы. Очевидно, вся процедура напоминала ему сумасшедший дом, но он был готов пройти через все это. Его заявления тут же переводились на русский язык. Прокурор Виппер, который построил все обвинение на присутствии цадиков, начал нервничать, слушая эти показания. Они были ему не по вкусу, и почему этот молодой человек отрицает, что он цадик и употребляет мацу?

Виппер встал и строго обратился к свидетелю.

“А теперь расскажите правду; я тоже немец и все понимаю”.

Он явно хотел создать у присяжных впечатление, что Эттингер дает ложные показания. Поскольку прокурор открыто высказал такое обвинение, на присяжных это должно было произвести соответствующее впечатление, и, действительно, они начали переглядываться между собой. И как могли эти простые крестьяне понять, что этот бравый молодой человек, проводивший вечера в обществе хористок, не мог в то же время быть цадиком, закутанным в талит, и есть мацу. Я едва сдерживал слезы от волнения и страха. Когда Виппер увидел это, он засмеялся, и чем дольше он смотрел на меня, тем веселее был его смех. Я ранее упоминал, что Вера Чеберяк говорила прокурору, что ее пригласили приехать в Харьков для встречи с известным человеком (она позже настаивала, что это был мой адвокат Марголин) и что ей там предложили сорок тысяч рублей, чтобы она взяла на себя убийство Ющинского. Она утверждала, что на встрече в Харькове, помимо Марголина, присутствовал заместитель редактора “Киевской мысли” Сергей Яблоновский и еще один человек. Наступила очередь Яблоновского давать показания. Он прямо заявил, что никогда не был в Харькове. Мадам Вера Чеберяк была приглашена для опровержения его показаний. Председательствующий задал ей вопрос:

— Вы можете опознать человека, который предложил Вам деньги в Харькове?

— Да, я могу его опознать.

Снова вызвали Яблоновского. Судья продолжал задавать вопросы.

— Вы знаете этого человека?

— Пусть он сядет на стул, и я его опознаю, — сказала Чеберяк.

Судья начал допрашивать Яблоновского.

“Правду ли говорит Вера Владимировна: что Вы и еще один человек предлагали ей денег, если она возьмет на себя вину за убийство?”

Яблоновский засмеялся. “Один из нас говорит неправду. Вы должны решить, кто из нас лжет”.

“Так что, Вера?” — осведомился судья.

“Вы хотите, чтобы я сел? — спросил Яблоновский. Он удобно устроился на стуле и сложил руки.

“Да, — сказала Вера. — это он, так он сидел все время — со сложенными руками”.

В зале раздался громкий смех. Председатель суда спросил: “Почему Вы его узнаете только по манере сидеть, а не по лицу? Человека узнают по лицу, не так ли?”.

Она спокойно ответила: “Тогда он сидел точно так, как сейчас; вот почему я его узнала”. Публика веселилась от этих показаний, и как ни горько мне было, я все же не мог удержаться от смеха.

Снова вызвали важного свидетеля — фонарщика Шаховского. Адвокаты и публика приготовились к еще одной сенсации. Обвинение в значительной мере полагалось на этого свидетеля.

Судья спросил: “Что Вы можете нам рассказать об этом деле?”. К всеобщему удивлению, Шаховский ответил:

“Я ничего не знаю”.

Ничего! Было зачитано его предыдущее показание, когда он заявил, что в то субботнее утро, в 9 часов утра, он видел цадиков, ермолки, талиты, моления, и все это в доме Бейлиса. Как же может быть, что теперь он ничего не знает? Он ответил прямо: “В этот раз я говорю правду. Тогда я дал такие показания, но я был пьян. Сыщик Полищук напоил меня водкой. Я был сердит на Бейлиса, потому что он угрожал мне арестом за то, что я воровал лес с фабричного двора. Я тогда все это и сказал. В тот раз я не был под присягой. Сейчас я присягнул и должен говорить правду. Я христианин и боюсь Всевышнего. Почему я должен погубить невинного человека, который ничего не знает о предъявленных ему обвинениях?”

В зале как будто взорвалась бомба. Присутствовавшие черносотенцы были в шоке. На минуту они растерялись. Все обвинение было построено на показаниях Шаховского. От него ожидали так много, и вдруг такое скандальное разочарование. Шмаков и Замысловский вскочили и начали перекрестный допрос.

“Как же так, — буквально умолял Шмаков — разве Вы не рассказывали о женщине Волковной, которая встретила вашу жену и смеялась над всеми вами, потому что вы, живя так близко от места убийства, ничего об этом не знали, в то время как весь мир знал, что Андрюшу убил Бейлис?”

Свидетель продолжал настаивать:”Я ничего не знаю. Я был пьян”.

Вызвали жену Шаховского.

— Что Вам известно?

Тот же ответ: “Ничего”

— О чем Вы говорили с Волковной?

Жена Шаховского угрюмо ответила: “Говорила в основном Волковна. Я сама ничего не знаю. Если вы не довольны, спросите Волковну”. Привели мадам Волковну. Это была старая крестьянка, одетая в лохмотья, босая, типаж из отбросов общества.

— Что Вы знаете об этом деле?

Волковна была раздражена и ни капельки не смущена.

— Оставьте меня в покое. Я ничего не знаю.

— Чем Вы занимаетесь?

— Собираю милостыню, когда дают.

— Что Вы делаете с деньгами?

— Я многие годы этим занимаюсь. Иногда я покупаю водку, чтобы утопить свои печали.

Публика веселилась.

— Шаховский рассказал, что Вы хвастались, что знаете все об этом деле, а они не знают ничего.

— Оставьте меня в покое, — старуха начала злиться. — Что вы хотите от старухи? Я в тот день была пьяна и спала на рынке. Оставьте меня и не раздражайте.

Ее свидетельство развеселило публику в зале и даже судью.

Суд присяжных

Представленные суду свидетельства ясно указывали, что правда находится на пути к победе. Не только свидетели защиты, но и свидетели обвинения доказывали мою невиновность. Особенно разочаровал обвинение Шаховский. Он изменил все направление дела. Все вроде бы шло в мою пользу. Тем не менее, когда я смотрел на присяжных, на их простые, приятные лица, по спине у меня пробегал холодок. Я не знал, какое впечатление произвели на них все показания свидетелей. Может, они не понимали значение происходящего. После небольшого перерыва был вызван свидетель Красовский.

Красовский принадлежал к секретной полиции и дослужился до чина капитана уголовного розыска. Он занимал эту должность в течение 20 лет и отличался умом и эффективностью раскрытия дел. Не было такого уголовного преступления или убийства, которое он не мог бы раскрыть. Однако в течение многих лет он был в тени.

Когда впервые стало известно об убийстве Ющинского, общественное мнение потребовало, чтобы во главе расследования поставили Красовского. Такова была вера в него. Но власти были против. “Черная сотня” опасалась, что он найдет настоящих убийц, а антисемиты этого не хотели. Только спустя полгода, когда мои адвокаты начали настаивать, чтобы расследование проводил надежный полицейский чин, то есть Красовский, его поставили во главе расследования. Он тут же вышел на правильный след и уже должен быть обнаружить всю шайку, когда вмешался сам губернатор, найдя какой-то предлог, чтобы обвинить его в должностном преступлении. Его лишили чина капитана и посадили в тюрьму. Там Красовскому пришлось пройти через всякого рода унижения. Против него было возбуждено уголовное дело. Он был оправдан судом, но потерял свой пост и не был восстановлен в полиции. Его грех, конечно, был в том, что он обнаружил правду.