Однако в конце концов черносотенцы одержали победу. Они настаивали, что новое расследование надо вести “правильно”, то есть новое обвинительное заключение должно включать обвинение в “ритуальном убийстве” без всяких оговорок.

Окончательное решение было принято в духе извращенного правосудия, как его понимал Щегловитов. Было решено провести новое расследование и на его основе составить обвинительное заключение, но начать решили с формулировки обвинительного заключения. В этот раз оно должно было быть “правильным”, с “ритуальным убийством” и т. д. Расследование должно было проводиться для вида. Именно так они и поступили.

Машкевича сделали ответственным за расследование. Его не интересовали “мелочи”. Для него все было просто: он искал хасидов, цадиков, раввинов, белые одежды, короче, все атрибуты “ритуального убийства”, описанные в книгах отцов инквизиции.

Для вида, материалы, собранные Брушковским, также были изучены, но вместо того, чтобы отправить их прокурору, как полагалось, их сначала отослали в министерство в Петербурге, а потом получили обратно с соответствующими комментариями и примечаниями.

Как мне объяснили, власти не сумели найти в Киевской прокуратуре человека, способного сделать обвинительное заключение таким “кусачим”, как им хотелось. Наконец, был найден подходящий человек. Но даже и тогда обвинение не было сразу составлено. Несколько раз его выворачивали наизнанку и подгоняли. Эту работу проделал Помощник прокурора граф Розвадовский. Когда обвинение было готово, его отправили в Киевский Верховный суд для утверждения.

Враги нашего народа не были удовлетворены своей работой. Они начали преследовать тех, кто хотел добиться правды.

Начальника секретной полиции Киева Мищука судили вместе с агентами Смоловиком и Кляйном: их обвинили в “пристрастном” расследовании, то есть в том, что они склонялись в мою сторону. Мищук был признан виновным и осужден на год заключения с лишением гражданских прав. Такое же наказание получили и двое других агентов.

Капитан полиции Красовский, имевший 20-летний стаж службы в полиции, был обвинен в растрате 75 коп. Это звучит как шутка, если подумать о миллионах рублей, присвоенных высшими чиновниками. Правда, дело против Красовского было потом прекращено.

Вера Чеберяк возбудила дело против журналиста Брушковского по обвинению в “оговоре”. То же произошло с известным журналистом Яблоновским. Конечно, Вера Чеберяк не сама это придумала. Ей велели это сделать свыше.

После этого “Черная сотня” обратила свое внимание на моего адвоката Марголина. Во-первых, потому что он опубликовал книгу о клеветнических измышлениях относительно ритуальных убийств. Прокурор основал свои обвинения на предположении, что Марголин пытается таким образом воздействовать на киевлян, среди которых будут выбирать присяжных. Его также обвинили в попытке подкупить Веру Чеберяк, чтобы она признала свою вину в убийстве Ющинского; что он предложил заплатить ей 40,000 долларов в случае, если она согласится “признаться”.

Подобное судебное преследование было начато против г-на Барского за то, что он подписал общественный протест против клеветнических измышлений относительно ритуальных убийств. Он получил выговор. Его апелляция затерялась в суде высшей инстанции.

Все эти события давали четкое представление о неблагоприятном обороте, который принимало мое дело. Я видел густую сеть, которая вот-вот должна была меня опутать. Мои адвокаты пытались поддерживать меня и уверяли, что несмотря на все махинации, правда в конце концов восторжествует. С такими надеждами я приготовился ждать давно отложенного суда.

Наступила весна 1913 года. Но я не мог наслаждаться пробуждением природы. Все, кроме меня, были свободны и веселы. Шел третий год моего заточения в темной камере, где даже двигаться было невозможно. В течение двух лет я практически не видел свою семью. Я утопал в грязи, дышал сырым тюремным воздухом, почти не видел солнца, которое одинаково светит праведникам и грешникам, потому что его лучи едва проникали через окно моей камеры. Но я чувствовал себя бодрее. В камере было не так холодно, и легкий ветер, проникающий через решетки, освежал меня. В один из таких дней меня навестил Григорович-Барский. После обычных приветствий он сказал, что у него есть просьба.

“Что это может быть? — поинтересовался я. — Что может Вам от меня понадобиться?”

“Я хочу Вас попросить что-то сделать, хотя Вам это будет нелегко”.

“Что именно?”

“Откажитесь от продуктовых передач из дома”.

“Если надо, я это сделаю. Вы явно знаете, зачем это. Можно узнать причины?”

“Естественно. Дело в том, что черносотенцы пишут в последнее время в газетах, что евреи пытаются Вас отравить якобы из страха, что Вы признаете себя виновным. Мы боимся, что черносотенцы могут организовать ваше отравление, чтобы не проиграть дело на виду у всего мира. Если Вы сейчас умрете, то по их мнению, обвинения против еврейского народа не будут сняты. Поэтому мы решили, что Вы должны перестать получать продуктовые посылки из дома, чтобы прекратить инсинуации этих хулиганов. Если Вы не будете получать еду извне, они не смогут намекать, что евреи намерены Вас отравить. Несомненно, Вам будет тяжело, но это нужно сделать”.

Конечно, я согласился. Позже я много думал над этим. Если черносотенцы настаивают, что меня могут отравить, вполне вероятно, что они готовы сделать это сами. Я боялся, что это сделают через тюремных надзирателей. Поэтому я обратился к смотрителю тюрьмы с просьбой разрешить мне самому брать еду из общего котла, вместо того чтобы мне ее приносили в камеру. Вначале, когда я был в камере с другими заключенными, нам приносили еду в общей посуде на десять — двенадцать человек. Тогда я не боялся отравления, потому что иначе пришлось бы отравить всех, чтобы избавиться от меня. Теперь я был один в камере, получал еду через проем в двери и не очень был уверен в своей безопасности.

Сначала в моей просьбе было отказано. Мне сказали: “Если хочешь есть, ешь то, что дают, если нет, можешь голодать. Никаких специальных привилегий. Мы тебя не отравим — ты должен опасаться своих евреев. Им недостаточно нашей крови, поэтому они выдумывают новую ложь, чтобы выставить нас в отрицательном свете”.

У меня были причины настаивать. Я объявил голодовку. Прошло три дня — когда заключенный не ест три дня, вызывают прокурора для расследования. Он появился. Я сказал, что хочу сам брать еду из общего котла, вместо того чтобы мне ее приносили в камеру.

Он ответил: “Это запрещено. Вы не имеете права покидать камеру. Вы должны находиться в строгом одиночестве. Другие заключенные и даже надзиратели не должны на Вас смотреть”.

“Хорошо, пусть они отвернутся, когда я буду брать свою порцию”.

К моему удивлению, после долгих споров мне разрушили брать еду из общего котла. Я снова был постоянно голоден. Еду из дома я не получал, а тюремная похлебка была несъедобна.

Где-то в это время мне рассказали интересную историю, и я надеялся, что она будет мне очень полезна. Однако все кончилось разочарованием. Вот эта история вкратце.

Во время изучения новых свидетельств, собранных журналистом Брушковским, власти арестовали друзей Чеберяк — воров Рудзинского, Сингаевского и Латышева. Их арестовали в связи с другими обвинениями. Однажды Латышева (который был главным убийцей) вызвал следователь (это было еще при Фененко). Фененко стал задавать ему вопросы, имевшие отношение к моему делу. Он упомянул, что, по новым данным, Латышев был замешан в убийстве Андрюши вместе с другими членами шайки и что они это сделали по наущению Чеберяк. Следователь приводил такие подробности, его информация казалась такой точной, что на Латышева это произвело сильное впечатление.

После допроса, который продолжался более часа, было подготовлено признание, и Латышеву велели его подписать. Он фактически его подписал. Очевидно, он был под впечатлением уверенности, с которой Фененко говорил о новых находках следствия. Позже, однако, он, по-видимому, раскаялся, что в спешке подписал признание и инкриминировал себя. Он рванулся к столу, чтобы уничтожить написанное и свою подпись. Но его сопровождающие были начеку и помешали ему. Уже одно это было достаточным доказательством, что Латышев каким-то образом замешан в убийстве Андрюши. Через три дня его снова вызвали к следователю. Фененко стал задавать ему новые вопросы по делу. В этот раз вопросы были настолько точными, что Латышев совсем запутался в своих объяснениях. Следователь начал записывать признание. Латышев увидел на подоконнике графин с водой и попросил напиться. Он не торопясь подошел к окну и выпил воды. Окно было открыто, Латышев выпрыгнул с высоты четвертого этажа и мгновенно погиб. Причины его самоубийства были очень просты. Он был главным убийцей и лидером шайки. Когда он увидел, что правда наконец вышла наружу, он понял, что ему придется провести всю жизнь в тюрьме. Он решил покончить с собой.