Хотя его самоубийство произвело сильное впечатление, оно не оказало влияния на развитие моего дела. Новый следователь понимал лучше Фененко, как делать свою работу, чтобы были довольны и черносотенцы, и те, кто “наверху”. Вскоре после этого двух других убийц — Рудзинского и Сингаевского — освободили.

Как-то меня снова вызвали в тюремную контору. Там был следователь Машкевич, явно в хорошем настроении. Пробормотав что-то в ответ на мое приветствие, он взял со стола многостраничный документ и протянул его мне.

“Это ваше обвинительное заключение”, — сказал он важно.

Я не знал, что думать. Первое заключение было всего на пяти страницах.

Это же была книжка страниц на тридцать. Ничего хорошего я от этого не ожидал.

Понурившись, я медленно шел в свою камеру. От мрачных предчувствий и волнения я двигался медленно, и охранник подбадривал меня тумаками в спину. В камере я лег на свою койку, не в состоянии поднять голову, не говоря уже о том, чтобы читать обвинение. Я смотрел на этот рулон бумаги, который представлял то, что высшие власти хотели написать обо мне и моих мнимых преступлениях. И все же я был невинным человеком, не обидевшим даже муху в своей жизни. Меня держали в застенках, в то время как настоящие убийцы разгуливали на свободе, защищенные так называемой “русской справедливостью”.

Итак, жребий был брошен; судьба выбрала меня, потому что они не могли найти никого другого. Они искали и расследовали, и в конце концов “наверху” решили, что меня надо судить и по возможности признать виновным.

Ну что ж, сказал я себе, пусть суд состоится, и пусть весь мир узнает, какие ужасные злодеяния совершаются в праведной царской России. Я схватил бумаги, чтобы посмотреть, в чем меня обвиняют эти люди. Мне пришлось напрягать глаза, чтобы прочитать мелкий текст. Мое зрение пострадало от недостаточного освещения в камере, и я мог читать только небольшими частями. Что они искали и что обнаружили?

Все выглядело просто, когда вскрытие показало ряд ран в разных частях тела. Было тринадцать ран на горле, черепе и вокруг ушей — всего было обнаружено тридцать семь ран. На основе анализа вскрытия, профессор Оболенский из Киевского университета пришел к выводу, что раны на шее и черепе были нанесены, когда сердце еще работало. Другие раны были нанесены, когда сердце ослабело. Первые удары были нанесены в районе горла и головы, а последующие ближе к сердцу. Он также считал, что удар в сердце был нанесен ножом, вогнанным по самую рукоятку, что было видно при измерении глубины раны. Он пришел к выводу, что убийцы намеренно мучили ребенка.

Профессор Косоротов подтвердил выводы своих коллег. Он заявил, что убийство могло быть совершено как одним, так и несколькими людьми. Он также считал, что убийцы намеренно мучили ребенка.

Схема расположения ран на теле Андрея Ющинского.

Таково было мнение экспертов относительно убийства. После этого нужно было найти виновного и понять, почему Андрюшу убили, и вот тут обвинение превратилось в набор диких историй, в которых сразу можно было увидеть подтасовку фактов.

В начале расследования было установлено, что Андрюша отправился в школу в 6 утра 12 марта. Позже было установлено, что в школе он в этот день не был и домой не вернулся.

Сначала мать решила, что он пошел ночевать к родственнице Наталье Ющинской. Утром она обнаружила, что у родственников он не был, и начались поиски. Поиски продолжались несколько дней, пока он не был найден мертвым. Вначале ходили слухи, что мать проявляла мало интереса к судьбе сына. Более того, когда его нашли мертвым, говорили, что она не плакала и не особенно переживала. Поэтому ее арестовали, и полиция провела обыск в доме. После нескольких дней ареста был сделан вывод, что эти необоснованные слухи распространяли ее враги.

Приблизительно в это же время начали циркулировать слухи, что Андрюшу убили евреи. В обвинении указывалось, что власти не придали большого значения этим слухам, потому что продолжали считать, что мать Андрюши замешана в его убийстве. Появились свидетели, утверждавшие, что она не проявляла скорби при обнаружении тела; что через несколько дней после исчезновения мальчика видели, что его мать вместе с каким-то человеком тащила тяжелую сумку.

Исследовалась еще одна версия о людях, которые могли совершить это преступление. Подозрение пало на воров Рудзинского, Сингаевского и Латышева. Ходили слухи, что Андрюша знал секреты шайки, и ему угрожали расправой, если он их предаст. Поэтому была вероятность, что они с ним расправились из-за этого. Чеберяк также подозревали, потому что мальчика часто видели у нее дома.

Я был доволен, читая это. Пока что казалось, что расследование на правильном пути. Я начал надеяться, что обвинение не будет тяжелым. Но читая дальше, я увидел, что дело приняло совсем другой оборот.

Все это происходило вначале. То есть, вначале расследование разделяло эти взгляды, но потом… все это сменилось новой версией. Расследование пришло к выводу, что господа Сингаевский, Рудзинский (которые были отъявленными убийцами и ворами) были просто образцом добродетели. Тот же вывод был сделан и в отношении Чеберяк. Она тоже была “сама невинность”. Мать Ющинского оправдали несколько ранее, и действительно, как можно такое говорить о такой “идеальной матери”.

Короче говоря, все они были честные, порядочные люди, и их просто невозможно было обвинить в таком гнусном преступлении. Из обвинения следовало, что настоящим преступником был еврей Мендель Бейлис, приказчик кирпичного завода Зайцева. Меня выбрали на роль убийцы Ющинского. Да, я действительно жил несколько лет на территории завода, никогда никого не обидев. Но это не имело значения, потому что я не убивал Андрюшу по личным мотивам, например, ограбление или что-то еще. Я убил его в религиозных целях. Тут была небольшая неувязка, потому что в обвинении утверждалось, что для этого нужен цадик или раввин или хороший еврей. Я, конечно, не был цадиком, но меня им сделали в целях обвинения. Были сочинены странные истории, чтобы выставить меня убийцей.

Дальше в обвинении говорилось, что когда журналист Брушковский обнаружил новые факты и передал их полковнику Иванову, подозрение снова сосредоточилось на Чеберяк. Одна из ее соседок, русская Молецкая, которая жила в том же доме этажом ниже, заявила, что слышала детские крики на этаже, где жила Чеберяк, и что это было в день исчезновения Андрюши.

Но как можно было говорить такие зловещие вещи о Чеберяк? Кто мог этому поверить? Разве она сама не рассказывала о своих отношениях с Брушковским, который повез ее в Харьков на встречу с “важной особой”, и разве эта особа не предлагала ей сорок тысяч долларов только за то, что она возьмет на себя вину в убийстве? И этой “особой” был не кто иной, как мой адвокат Арнольд Марголин. Так утверждала Чеберяк. Конечно, она с презрением отвергла это заманчивое предложение. Ее нельзя купить деньгами. Отсюда следовало, что Чеберяк невиновна.

Не менее очевидной была и политика властей. Всех воров и негодяев нужно было обелить. Журналисту Брушковскому с его безупречной репутацией и капитану Красовскому верить было нельзя. Чеберяк было полное доверие.

Чтобы выставить против меня, еврея, правдоподобные обвинения, необходимо было сделать это преступление ритуальным. Поэтому было важно построить обвинения на экспертных заключениях ученых христиан, которые должны были с уверенностью заявить, что евреи используют кровь на Песах.

Я не мог дальше читать. Мои нервы были расшатаны, и я был обессилен. Утром я продолжил чтение.

Что же утверждалось и подразумевалось в мнениях ученых экспертов? Все было ясно из обвинения. Ющинский был убит необычным образом. Сразу распространились слухи, что евреи сделали это в религиозных целях. Поэтому следователи обратились к экспертам, чтобы прояснить ситуацию. Они обратились к профессору Сикорскому из Киевского университета, к профессору Киевской теологической академии Глагольеву и к профессорам Петроградской академии, среди них Троицкому, а также к “Магистру религиозных наук” его преподобию Пранайтису.