В другой раз ко мне домой пришел военный полковник в сопровождении студента училища. Он был гигантского роста и отталкивающего солдафонского вида. Он приветствовал меня и представил своего сына. Он стал молча ходить по комнате. Его шпоры щелкали, и дом дрожал от каждого его шага. Я испытывал благоговейный страх. Наконец он остановился и повернулся ко мне. “Разрешите искренне поздравить Вас с освобождением. Я отправляюсь на Дальний Восток со своим полком. Моя семья уже там. Но я специально взял месячный отпуск, чтобы приехать сюда. Я должен был увидеть Вас и лично поприветствовать”. И снова я получил подтверждение того, как трудно понять душу русского человека. Передо мной был гигант, военный полковник, на вид палач, и одновременно такой добрый и гуманный.

Мы разговаривали некоторое время, но он в основном молчал. Я видел, что его что-то гнетет. Он вскоре встал, попрощался и ушел с сыном. Через некоторое время раздался звонок в дверь — это снова был полковник. “Прошу меня извинить, господин Бейлис, — сказал он. — я, наверное, Вас раздражаю, но позвольте мне провести еще несколько минут в вашем доме. Я уезжаю в дальние края, и мы, скорее всего, никогда больше не увидимся”. Перед уходом он попросил у меня папиросу на память. Я дал ему несколько папирос, мне было жаль с ним расставаться.

Известный русский писатель и друг евреев Владимир Короленко тоже меня навестил. “Знаете, сказал он, — я Вам завидую. Я бы с радостью носил вашу арестантскую форму и сидел вместо Вас в тюрьме. Вы столько страдали, но Вы страдали за правду”.

Он провел со мной довольно много времени, расспрашивая обо всем с любознательностью ребенка и утешая меня как любящий брат.

В день меня посещали семь — восемь тысяч человек. За время сразу после суда я получил одиннадцать тысяч писем на всех европейских языках со всех концов земного шара и семь тысяч телеграмм. Некоторые телеграммы были очень длинными; мне вручили двадцать тысяч визитных карточек.

Я получил письмо от дамы из Петрограда:

“Я православная, из известной военной семьи. Но милитаристский дух на мне не отразился. Мне всегда были близки евреи; это отвратительная ложь, что они хотят нашей крови. Правда в том, что это мы хотим их крови. Я очень рада, что Вы свободны. Мой сын разделяет мои чувства. Во время суда он смотрел на ваше фото и говорил: “Бедный Бейлис, как он страдает и как несправедливо. Все из-за этой убийцы Веры Чеберяк”.

В это время стали распространяться слухи, что я получаю деньги из разных источников. Действительно, я несколько раз получил от разных людей по несколько рублей, даже не знаю, почему. Но газеты писали, что я чуть ли не миллионер. В результате меня засыпали тысячами писем с просьбой о финансовой помощи. Еврейские школы (“талмуд-Тора”), раввины, больницы, благотворительные организации и бесконечные комитеты просили денег! Студенты просили денег, чтобы оплатить учебу. Один еврей женил дочь и просил приданое. У некоторых требовали оплаты долгов, и я должен был прийти им на помощь. При этом, все хотели больших денег. Никто не просил меньше, чем несколько тысяч. На самом же деле, мне самому нужна была помощь. От моих сбережений не осталось ни копейки, и я понятия не имел, что ждет меня в ближайшем будущем. Среди многочисленных писем, которые я получал, было несколько от черносотенцев, угрожавших мне смертью. Поэтому я даже не был полностью уверен в своей безопасности.

Угрозы со стороны “Черной сотни” росли как снежный ком. Каждый день приносил новые угрожающие послания. При этом, губернатор Киева настаивал, чтобы я покинул город, потому что он не мог гарантировать мою безопасность. Мое положение было незавидным. Если я не смогу оставаться в Киеве и занимать прежнюю должность, то буду лишен всех источников дохода и не смогу содержать семью. Начались финансовые проблемы. Вместо того, чтобы, как я надеялся, вернуться к прежней тихой жизни, я начал думать о переезде в другое место, чтобы начать все заново.

В это время был сформирован комитет из трех человек: доктор Быховский из больницы Зайцева, раввин Ааронсон и известный финансист Иосиф Маршак. Комитет должен был найти способы и средства для улучшения моего финансового положения, и тем самым дать мне возможность уехать из Киева и зарабатывать на жизнь в другом месте.

Однажды ко мне пришел с переводчиком представитель газеты New York American и предложил мне совершить 20-недельное турне по Америке с гонораром в 40,000 долларов. Я ему сразу ответил, что не хочу туда ехать, но он предложил мне не спеша обдумать его предложение. Он появился через несколько дней и сказал, что уезжает, но его предложение остается в силе. “Конечно, очень хорошо, что Вас освободили, но не забывайте, что Вам нужно зарабатывать на жизнь. Вы не можете жить надеждами и сочувствием. Здесь Вы не сможете продолжать. Если Вы поедете в Америку, примите мое предложение. Я обо всем позабочусь; какое бы предложение Вы не получили, я готов заплатить вдвое больше. Пока что расскажите несколько фактов из вашей биографии, и я Вам хорошо заплачу”, — продолжал газетчик. Я рассказал ему несколько случаев, разговор продлился несколько минут, и он мне заплатил 1,000 долларов.

“Это, — сказал он, — за разрешение напечатать наш разговор в нашей газете”. Перед уходом он сделал мне личный подарок — золотые часы. Через несколько дней я получил телеграмму от Маркуса Х. из Нью-Йорка с предложением контракта в его банке с зарплатой 10,000 долларов в год.

Должен признать, что это были заманчивые предложения, особенно учитывая трудное положение, в котором я оказался. Мое здоровье ухудшалось, я потерял должность и не мог больше оставаться в Киеве. Тем не менее я отверг все эти предложения.

Комитет, который я упоминал выше, тоже отверг большинство предложений. Некая еврейка из Парижа хотела подарить мне дом стоимостью в три четверти миллиона франков, если я перееду в Париж с семьей. Я от души поблагодарил ее, но отказался. Кроме трудностей переезда в страну, язык которой я не знал, я просто не хотел таких щедрых подарков.

Среди многих других щедрых предложений было одно от хозяина фабрики из Одессы господина Гершовича, который рассказал, что его сын-миллионер, живущий в Нью-Йорке, попросил дать мне 25,000 долларов и отправить меня в Америку, где этот сын обо мне позаботится. Он также пообещал создать для меня доверительный фонд. Я отправил господина Гершовича к Быховскому, председателю моего комитета. Но тот отказался даже слушать об этом предложении, чем рассердил Гершовича. “Разве я от этого что-то выигрываю? Я хочу помочь господину Бейлису как еврей еврею, так почему вы не хотите выслушать мое предложение? — сказал Гершович. — Мне не важно, поедет Бейлис в Америку или нет, но его надо обеспечить. Хотите послать его в Палестину, хорошо, но он должен быть в состоянии жить там в приличных условиях и не испытывать никаких лишений. Не можете послать в Палестину — отправьте в Америку, где он сможет вести комфортное существование. Если в результате ваших советов Бейлис окажется в нужде, вы себе этого никогда не простите. Его жизнь на перепутье, каково ваше решение?”

Но доктор Быховский отказался.

Подобные предложения поступили из Берлина, Вены, Лондона. В Лондоне для меня подготовили комфортабельный дом за счет барона Ротшильда. Дом, полностью обставленный, должен был стать моей собственностью сразу по приезду в Лондон. Из Лондона специально прислали молодого студента-еврея, чтобы сопровождать меня в поездке. Но мне сказали, что в Лондоне сырой климат, что это отрицательно скажется на моем здоровье, поскольку я уже страдал от некоторых последствий моей тюремной жизни. В киевской прессе прокомментировали это последнее предложение, и публика таким образом узнала о моем отказе уехать в Лондон.

Во время дискуссий, куда ехать, мне не хватало совета моего бывшего адвоката господина Грузенберга. Я знал, что от него получу самый лучший совет. Благодаря своему опыту, он сможет сказать, что стоит и не стоит делать. Я был уверен, что человек, который был готов всем пожертвовать, чтобы освободить меня из тюрьмы, сделает многое, чтобы помочь мне с планами на будущее. Но Грузенберг находился в это время за границей, отдыхая от напряжения, испытанного во время суда. Я получил от него письмо, в котором он справлялся о моих делах и выражал удивление, что я до сих пор в Киеве. (“Я перенес гораздо меньше испытаний, чем Вы, и тем не менее чувствую себя совершенно обессиленным и разбитым. Вы же, господин Бейлис, страдали гораздо дольше, и я уверен, что Вы чувствуете последствия этого. Почему бы Вам не уехать куда-нибудь, чтобы отдохнуть? Я хорошо понимаю ваше положение, то же произошло с Хилснером. Когда все заканчивается, люди забывают о тебе. Я боюсь даже думать о вашей небезопасной жизни в Киеве. Неужели никто ничего не делает для Вас?”)