Чеберяк жила в доме, принадлежавшем русскому по имени Захарченко, жившему недалеко от нашей фабрики и входящему в “Черную сотню”. Захарченко часто делился со мной по секрету, что с радостью избавился бы от Чеберяк. Но он боялся неприятностей. После убийства он говорил мне несколько раз, что уверен, что убийство произошло в доме Чеберяк, этом притоне преступности. Через три дня после ареста Веры Чеберяк московская полиция арестовала трех подозрительных молодых людей и, поскольку они были жителями Киева, выслала их туда.

Вера Чеберяк с мужем и дочерью

Андрей Ющинский после смерти

После расследования было обнаружено, что они покинули Киев 12 марта, то есть в день исчезновения Ющинского, и что в этот день они провели некоторое время в доме Чеберяк. Фактически, это были три лидера ее шайки.

Когда полицейских Лукьяновского вызвали для опознания трио арестованных, полиция была страшно напугана. Потому что в арестованных они опознали господ, которых часто видели в офицерской форме и которым отдавали честь, считая, что это настоящие офицеры. Полиция знала, что эти господа часто навещали дом Чеберяк, но никогда не сомневалась в их честности.

После ареста этих троих, “Двуглавый орел”, мощное объединение черносотенных организаций, громко возмутился. “Какой публичный скандал! Возможно ли, что евреи, которые убили Ющинского, останутся безнаказанными, в то время как невинные люди будут посажены в тюрьму? Достаньте ребенка из могилы и покажите миру, что его тело было исколото евреями”.

Шум, поднятый Черной сотней, сыграл свою роль. Тело было эксгумировано, и печально известный профессор Сикорский заявил, что это было необычное убийство; что оно было совершено с “религиозными целями”, что это “можно было увидеть” в ранах, которых было “тринадцать”.

Вначале все это казалось смехотворным. Все были уверены, что убийство — дело рук шайки Чеберяк и что этому есть достаточные доказательства, и вдруг появились люди с фантастическими идеями о “тринадцати ножевых ранах” и “религиозных целях”. Но это оказалось совсем не шуткой. “Черная сотня” разработала дьявольский план против евреев, и поскольку погромщики всегда пользовались мощным влиянием, они стали энергично воплощать свой план в жизнь.

Дело было передано следователю Фененко. Он стал часто бывать в нашем районе, измерял расстояния от пещеры, где было найдено тело Ющинского, до фабрики, до дома Чеберяк. Он вел расследование в течение многих месяцев. Газеты погромщиков продолжали свою работу по реабилитации шайки воров и обвинению еврейского народа.

Вдруг агенты полиции начали посещать нашу фабрику. Они спрашивали моих детей, знали ли они мальчика Ющинского и играли ли с ним. Один из агентов занял дом напротив нашего и следил, куда я хожу и что делаю. Мне рассказали, что агенты, видя, что дело “продвигается плохо”, начали угощать русских детей конфетами, чтобы те говорили, что Андрюша бывал у нас в гостях и мои дети с ним играли.

Дом Менделя Бейлиса

Через некоторое время один из агентов, Полищук, стал довольно часто меня посещать. Однажды он сказал мне, что есть “ощущение”, что преступление было совершено на территории фабрики и что это была моя работа. На утро после объяснения Полищука отряд из 10 человек появился на фабрике в сопровождении следователя Фененко. Фененко был в прекрасном настроении, когда начал задавать мне вопросы:

— Вы приказчик на этой фабрике?

— Да

— С каких пор?

— Около 15 лет

— Кроме Вас, здесь много евреев?

— Нет, я здесь один

— Вы ведь еврей. Где Вы молитесь? Здесь есть синагога?

— Я еврей. Здесь нет синагоги. Молиться можно и дома

— Вы соблюдаете субботу

— Фабрика работает по субботам, поэтому я не могу отлучаться

Вдруг он спросил меня:

— У Вас есть корова? Вы продаете молоко?

— У меня есть корова. Но мы не продаем молоко — нам оно нужно самим

— А когда, например, ваш приятель приходит в тебе, Вы продаете ему стакан молока?

— Когда мой приятель приходит ко мне, я даю ему есть и пить, в том числе и молоко, но никогда не продаю его.

Я просто не мог понять этих вопросов о моей набожности и о том, хожу ли я в синагогу. Неужели власти вдруг стали такими набожными, что не могли терпеть того, что я молился без необходимых 10 человек (миньяна), как требовал еврейский закон? И какова была цель его вопросов о корове и молоке?

Фененко и его коллеги было как будто удовлетворены и сердечно со мной попрощались. Когда они уходили, я заметил, что один их них меня сфотографировал. Очевидно, они очень серьезно относились к своей работе.

Это произошло в четверг 21 июля 1911 года, “9 Ава”, день поста для евреев, когда они оплакивают свои великие несчастья: разрушение Храма, изгнание с родины, из Сиона. С этого времени ведется счет всем страданиям евреев в изгнании.

На заре пятницы 22 июля, когда все еще спали, я услышал сильный шум, как будто вызванный большим количеством конных всадников. Прежде чем я успел выглянуть, раздался громкий стук в дверь. Естественно, я испугался. Что могло произойти рано утром? За все 15 лет, что я прожил на фабрике, я не слышал такого шума. Тем временем, стук становился все громче.

Моей первой мыслью было, что на фабрике возник пожар. Я подбежал к окну, и хотя было довольно темно, я узнал жандармскую форму. Что нужно было жандармам здесь в такое время? Почему они стучат в дверь? У меня потемнело в глазах, голова кружилась, я чуть не потерял сознание от страха. Безостановочный стук, однако, дал мне понять, что сейчас не время для размышлений, и я побежал открывать дверь.

В дом ворвался большой отряд жандармов во главе с полковником Кулябко, печально известным начальником Охранки (секретной политической полиции). Поставив охрану у двери, полковник Кулябко приблизился ко мне и строго спросил:

“Вы Бейлис?”

“Да”.

“Именем Его Величества, Вы арестованы. Одевайтесь”, — прогремел его дьявольский голос.

Тем временем проснулись мои жена и дети, и начался плач. Детей испугали блестящая форма и палаши, и они тянули меня изо всех сил, чтобы я их защитил. Бедняжки не знали, что их отец беспомощен, и ему самому нужны защита и помощь.

Меня оторвали от семьи. Никому не позволили ко мне приблизиться. Мне не позволили сказать ни слова моей жене. Молча, сдерживая слезы, я оделся, и, не разрешив успокоить детей или хотя бы поцеловать их на прощание, меня увела полиция.

Полковник остался в моем доме для обыска, а меня увели в Охранку. На улице нам встретилось много рабочих, направлявшихся на фабрику. Мне было стыдно, и я попросил полицию вести меня по тротуару, а не по улице, как обычно вели арестованных. Но мне в этой милости было отказано.

Позже мне рассказали, что именно во время моего ареста шайка воров Веры Чеберяк, включая ее и мадам Ющинскую, были освобождены из тюрьмы как невинные и ошибочно обвиненные.

Дом Веры Чеберяк

Когда мы прибыли в Охранку, там было еще тихо. Как правило, русские служащие не спешат рано вставать. Дежурный сержант раздавал указания письмоводителям и тайным агентам. Те бросали на меня пронзительные взгляды.

Я никогда в жизни не представлял, что меня могут арестовать и что мне придется сидеть в Охранке под надзором городового, который ни на секунду не будет спускать с меня глаз. Но, как гласит пословица: “От тюрьмы и от сумы не зарекайся”.