Джалал ад-Дин отнесся к сказанному благосклонно. Он поручил двум своим сподвижникам, а именно Йезидек-Пахлавану и Сункурджику Таиси, сопровождать посла. Они отправились к Илтутмышу и предпочли его [Джалал ад-Дину], обосновались у него, избавившись от всего, что выпало на их долю из страшных тягот и продолжительных походов, когда они не знали отдыха ни ночью, ни днем.

И распространились вести о том, что Илтутмыш, Кубача и прочие владетели Индии, все ее малики (райи), правители (такакира)[421] и наместники областей договорились между собой низложить его. [Они решили] держаться в борьбе с ним берега реки Пянджшир и оттеснить его туда, где бы не было возможности для защиты, и травить его, как ящерицу.

Таким образом, его беда стала еще большей, а его решимость ослабела перед лицом испытаний. Он увидел, что судьба ополчилась против него и, в то время как он своими усилиями закрывал одни ворота для превратностей, она открывала против него много других. Чтобы упорядочить это дело лучшим образом и в поисках выхода из положения, он обратился за советом к своим помощникам.

Их мнения колебались, то сходясь, то отдаляясь одно от другого, а высказывания их различались и в ошибках, и в верных суждениях. Что касается прибывших из Ирака, отделившихся от его брата Гийас ад-Дина, то они в большинстве своем стремились к походу на Ирак, подстрекая его (Джалал ад-Дина) вырвать Ирак из рук его брата. При этом они упоминали, что это удобная цель для завоевателей, так как там царят самонадеянность и угодливость советников, которые заботятся о собственной безопасности перед лицом [враждебных] стремлений и угроз. Они пренебрегают Гийас ад-Дином, считая его устои ненадежными, его управление — мягким, а его [самого] слабым. Джахан-Пахлаван Узбек советовал Джалал ад-Дину остаться в Индии, [защищая] ее от Чингиз-хана, находя это самым правильным, если учитывать, [что] владыки (мулук) Индии ослабели. /113/ В результате желание [Джалал ад-Дина] завладеть наследственными владениями и управлять там побудило его отправиться в Ирак, и он поспешно устремился туда[422].

Он оставил Джахан-Пахлавана своим на'ибом в той части Индии, которой он завладел, а ал-Хасана Карлука[423], дав ему лакаб Вафа'-Малик, назначил на'ибом тех областей Тура и Газны, что уцелели после ударов татар. Вафа'-Малик находился здесь до последних своих дней и истечения срока положенных ему месяцев и лет, а Джахан-Пахлаван был изгнан из тех мест, где он управлял, в шестьсот двадцать седьмом году[424], а затем прибыл в Ирак. Описание его дальнейшего положения последует в своем месте, если пожелает Аллах всевышний[425].

Рассказ об осаде татарами Хорезма в [месяце] зу-л-ка'да шестьсот семнадцатого года [426] и захвате его ими в сафаре шестьсот восемнадцатого года [427]

Я решил уделить особое внимание описанию его осады, в отличие от других городов, учитывая его серьезное значение, а также то, что его [падение] явилось началом торжества татар[428].

Когда сыновья султана удалились из Хорезма, как мы упоминали об этом, татары вторглись в его пределы, но находились поодаль от [города], пока не закончилась подготовка их войск и снаряжения к осаде и пока из других стран не подошли подмога и подкрепление [татарам]. Первым из них прибыл Баичу-бек[429] с огромным войском. Затем подошел сын Чингиз-хана Уктай, который в наши дни является ал-хаканом[430]. Вслед за ними мерзкий [Чингиз-хан] отправил свой личный отряд во главе с Бугурджи-нойаном с его злейшими дьяволами и ужасными ифритами. За ними направил он своего сына Чагатая и вместе с ним — Толана-Черби, Устун-нойана и Кадан-нойана с сотней /114/ тысяч или большим количеством [воинов][431].

Они начали готовиться к осаде и изготовлять приспособления для нее в виде катапульт (манджаник), черепах (матарис) и осадных машин (даббабат). Когда они увидели, что в Хорезме и в его области нет камней для катапульт, они нашли там в большом изобилии тутовые деревья с толстыми стволами и большими корнями. Они стали вырезать из них круглые куски, затем размачивали их в воде, и те становились тяжелыми и твердыми как камни. [Татары] заменили ими камни для катапульт. Они продолжали находиться в отдалении от него (Хорезма) до тех пор, пока не закончили подготовку осадных орудий.

Немного спустя в Мавераннахр явился Души(Джочи)-хан со своими воинами. Он послал к ним (жителям Хорезма) людей, предупреждая их и предостерегая, и обещал им пощаду, если они сдадут его (Хорезм) без боя, и сказал, что Чингиз-хан подарил [город] ему и что он воздержится от его разрушения и намерен сохранить [город] для себя. Об этом будто бы свидетельствует то, что за время своего пребывания вблизи от него (Хорезма) это войско не предпринимало набегов на его сельские местности, отличая Хорезм от других областей большей заботой и большей милостью, опасаясь за него, чтобы он не стал жертвой судьбы ущерба и чтобы его не достигла рука уничтожения[432].

Разумные из числа жителей склонялись к заключению мира, однако глупцы взяли верх над их мнением и взглядами:

Султан, находясь на острове, писал им: «Поистине, в отношении жителей Хорезма у нас и у наших предков непреложные права и обязательства — нынешние и прежние, которые возлагают на нас долг советовать и сочувствовать им. Этот враг — враг одолевающий, и вы должны заключить мир, [избрав] самый добрый путь, и отвести зло наиболее подходящим способом».

Однако глупец одолел мнение благоразумного, сделанное предупреждение не помогло, и власть ускользнула из рук обладавших ею.

/115/ Тогда Души-хан устремился к нему (Хорезму) со [скопищем, подобным] морю, соединив [все] отдельное в одно целое. Он стал брать его квартал за кварталом. Когда он захватывал один из них, люди искали спасения в другом, сражались очень ожесточенно и защищали свои семьи как только могли. Но положение стало трудным, зло обнажило свои клыки, и у них осталось только три квартала, где люди толпились в тесноте[434].

Когда их сила истощилась, и у них не было другого выхода, они направили к Души-хану достойного факиха 'Ала' ад-Дина ал-Хаййати, мухтасиба Хорезма[435], которого султан уважал за совершенство в науке и делах. Он молил о милости и просил заступничества: это было в то время, когда [в город] уже вонзились когти Души-хана и его клыки и грудь были в крови. И разве нельзя было [сделать] это прежде, чем к этому принудила необходимость и истекло время для такого выбора?

Души-хан приказал оказать ему уважение и разбить для него шатер из числа шатров хана. Когда 'Ала' ад-Дин предстал [перед ханом], то среди прочего, упомянутого им, он сказал: «Мы уже увидели, как страшен хан, теперь настало время нам стать свидетелями его милосердия». Услышав это, проклятый воспылал гневом и воскликнул: «Что страшного они видели во мне? Ведь они сами губили моих воинов и затянули сражение! Это я видел их грозный облик! А вот теперь я покажу, [каков должен быть] страх передо мной!»