— Молись Алатусу, да просветит он твой глупый разум, из-под земли достанешь кубышку, — невозмутимо посоветовал первый, наблюдая за девчонкой, месившей тесто с опущенной головой так, словно она сражалась, а не пыталась приготовить хлебную основу.

— Да какая кубышка! — в сердцах воскликнул Хирам. — Жена умерла — пожалел денег на драконье лекарство! Дети малые останутся, чем я их кормить буду?! Знать не знаю, куда делся подлый Густав! Может, сдох уже, да падёт проклятие Алатуса вместе с его лучами на всю его семью!

Уна всё-таки заревела и прекратила месить. Ей так было страшно, что Дарден метнулся к ней и обнял за плечи, загораживая собой:

— Оставьте нам козу и овец, эве! Мы заплатим все долги!

— Твой малый быстрее соображает, чем ты, глупый, — так же спокойно сказал первый, глядя сверху вниз на Хирама, ползающего на грязном полу у своих ног. — Но справедливость есть справедливость. Так и быть, запишем тебе одну овцу в перводань. А ты достанешь свою кубышку, купишь ягнят и взрастишь новых…

Хирам обречённо застонал:

— Нет у меня кубышки! Видит Алатус, живём на крохи, вместе с овцами траву едим…

— Прекрати! — первый оттолкнул мужика от себя ногой и повернулся, чтобы выйти.

— Кас, — второй ликтор вдруг позвал первого, и тот обернулся. — Помнишь просьбу Мерхании-эве?

Названный Касом смерил взглядом Уну, от которой товарищ отодвинул мальчишку, и хмыкнул:

— В самом деле.

Второй ликтор за плечи подтолкнул зарёванную Уну вперёд:

— Помыть — и готова. Возраст подходит, работать умеет…

Догадавшийся о том, что произойдёт после этого, на первый взгляд, непонятного диалога, Дарден оббежал стол и выхватил сестру из рук ликтора:

— Не отдам! Уна, беги!

Через полминуты брыкающуюся босую девчонку, растерявшую свои деревянные башмаки, ликтор выносил во двор, второй вытирал руку, которой только что ударил дерзкого мальчишку, и доставал из-за пояса хлыст:

— За нападение на слуг Его величества захотели ответить?!

— Не имеете права забирать Уну! Она не виновата, что Гаспар сбежал от вас, вы — выродки! Чтоб вас покарал Алатус! Вы только грабить умеете! — выл Дарден, пытаясь вырваться из отцовских рук. Хирам пытался зажимать ему рот, но гнев сына оказался сильнее.

По счастью, довольный исполнением какого-то поручения, главный ликтор проигнорировал оскорбления, но посоветовал Хираму лучше воспитывать своих детей. Во избежание будущих последствий.

Возле повозки, в которую отправили рыдающую Уну (животных повезли на другой), ликтор Кас обратился к заламывающему руки Хираму:

— Дам совет и благодари за мою милость, безродный. Через месяц поезжай к Мерхании-эве, может, тебе заплатят годовые за твою дочь. Будет хорошо прислуживать — и ты заработаешь. А сейчас молись, чтобы твоя дочь не оказалась глупой, как твой сын.

Обессиленный Хирам упал на колени, в неподсохшую землю. Сначала жена, теперь дочь… И обоих он потерял по собственной глупости…

Надо было уходить в Межземелье, как это, наверняка, сделал Густав.

****

Отец не последовал жестокому совету — уехал на следующий день. Против ожидания, его не пропустили поговорить с дочерью и хотя бы убедиться, что с ней всё в порядке.

К нему, вцепившемуся в узорчатые ворота, вышел управляющий. Презрительно оглядел взъерошенного крестьянина и сказал то же самое, что и ликтор, — приезжать через месяц. Якобы, это испытательный срок для девчонки, не придётся ко двору, эве сами её отправят домой. Но ей и самой может понравиться новая жизнь, ведь теперь не нужно думать каждый день о том, как добыть еду, что надеть и чем заняться — всё это, включая небольшой отдых днём, ей предоставлялось. Дело в том, что у Мерхании-эве дочь была почти одного возраста с Уной, поэтому та становилась нанятой подругой для маленькой эве. А недалёкий крестьянин свою дочь, родившуюся в счастливый час, видимо, из упрямства и гордости желал вернуть к нищенскому существованию…

Хирам вернулся растерянный. После сказанного управляющим, он перестал понимать, где граница между отцовской заботой и самопожертвованием ради счастья детей. Дарден, хмуро выслушав, сказал:

— Хорошо. Подождём месяц. Если она захочет домой, я, клянусь, украду её оттуда, и мы сбежим. Хоть в лес, хоть в Межземелье, хоть к самим алатусам!

К этому времени Хирам успел проболтаться о злополучной ночи перед Великим Сбором. То, о чём он раньше боялся даже думать, после всех невзгод смаковал и, кажется, был готов последовать совету покойного Лютера — переехать в Межземелье, завязать знакомство с каким-нибудь алатусом и попроситься за горы, туда, где нет рабов, и все люди свободные. Нужно было лишь дождаться Тео. Он-то наверняка расскажет многое, всю правду, как она есть.

Но прошёл месяц, оставшись зарубками на одном из брёвен домика. Дардену казалось, что так легче выносить замедлившиеся дни. Он стал чаще молиться — на рассвете, обернувшись лицом в поднимающемуся Глазу, и на закате — прощаясь с ним до утра. От молитв в сердце поселилась уверенность, что древний владыка услышал его молитвы, и всё скоро станет хорошо, может, даже лучше, чем прежде, разве что мать никто и ничто не сможет вернуть его семье, семье Дардена.

Отец также еле дождался срока. Загодя вымылся, постирал одежду — всё, ради благого впечатления о себе. Дарден выскреб Якуша, порадовался слабому блеску на конской шкуре, обтягивающей рёбра: пусть худая скотина, зато выглядит сообразно заботливому хозяину. Хирам уехал на рассвете и обещал вернуться вечером или на следующий день, в зависимости от положения дел.

Мальчишка весь вечер одиноко просидел на крыше, откуда было хорошо видно дорогу. Бессонная ночь убаюкала его, в этот день единственного охраняющего стены, на которых застыла память о тяжёлых, но счастливых днях, когда все были живы и все были вместе… Отец не приехал ни до заката, ни позже, и Дарден в ожидании уснул, сидя за столом и молясь пламени зажжённой лучины. Говорили, будто огонь, который даёт даже небольшая свеча, передаёт молитвы Алатусу…

Под утро звуки тяжёлой поступи во дворе и громыхания в хлеву, находящемся через стенку, встряхнули спящего мальчишку. Дарден подскочил, со сна решив, что на дом обрушилась очередная беда — грабители без совести, не гнушающиеся последним добром бедняков. И вдруг знакомые рыдания вызвали холод на коже, сердце будто бы остановилось, и Дарден окаменел. За небольшим окошком, затянутым бычьим пузырём, по-прежнему царила ночь, но звуки не обманывали — отец вернулся. Один... Один!

Дарден метнулся к нему, бессильно сидящему у стойла.

— Её не отдали?!

Хирам кое-как совладал со слабостью, а ведь несколько раз останавливался по дороге, чтобы прорыдаться до своего появления дома — он должен был быть сильным… Но дети уже были сильнее его. Хирам вложил в руку Дардена мешочек, в котором прощупывались монеты:

— Убери это, сын. Если хочешь, потрать их по своему усмотрению, — сказал он устало, как человек, обременённый тяготами жизни. — Я — не смог. Я продал старшего сына за жеребёнка, которого убил дракон… И это был знак… Нельзя продавать детей, нельзя…

Кое-как Дарден добился от него, что Уне понравилось в новой семье. Хираму не дали с ней встретиться, но показали издалека — дочь выглядела настоящей эве, она весело бегала возле другой девочки повыше, и обе смеялись.

Управляющий сказал, что Уне доступно объяснили: раз в год за её хорошее поведение семья будет получать деньги, на которые можно будет купить полезную для хозяйства живность.

Дарден сглотнул ком в горле. Он догадался, что его маленькая Уна тоже пыталась помочь семье: отцу, Дардену и Тео… Такая хрупкая и такая мужественная… Дарден окаменел, чувствуя странную смесь горечи утраты и гордости за свою сестрёнку. От этого во всём теле разлилось бессилие и желание лечь и не двигаться, как это делал отец после смерти матери.

Тем временем Хирам устало поднялся с пола и пошёл к двери, ведущей сразу в домик, а не на улицу. В дверном проёме, опираясь на брёвна, он постоял и заставил себя произнести то, что было страшнее всего: