Близился рассвет, но разгоряченные собеседники и не думали расходиться. Они были заняты обсуждением своих планов. Когда беседа кончилась, Дудукчян достал из кармана три визитные карточки и, подавая их своим новым друзьям, сказал:

— Я вполне доверяю вам и хочу, чтобы вы знали мое настоящее имя.

На визитных карточках затейливо по-французски было выведено: «Л. Салман».

Отец Левона Салмана, Торос-челеби[41] происходил из семьи армян католиков, но еще юношей принял магометанство. Подробный рассказ о том, почему он переменил веру, занял бы слишком много времени, — скажем лишь то, что Торос вступил в связь с одной молодой турчанкой и, уличенный в этом, чтобы спастись от верной смерти, принял магометанство и женился на красавице Фатьме — так звали турчанку. Фатьма умерла вскоре после рождения Левона. Маленький Левон остался на попечении отца.

Тороса мучила мысль, что его сын будет воспитываться в ненавистной ему вере, поэтому он покинул свой родной край Ангоры и переселился в Константинополь, где его никто не знал. Своего сына он поручил заботам католического ордена, а сам исчез.

Маленький Левон воспитывался сперва в монастыре, а потом, двенадцати лет, был увезен в Италию. Первоначальными воспитателями его были иезуиты. Несколько лет пробыл он в Венеции в монастыре св. Лазаря, а затем в Венском мхитарянском[42] монастыре. Но нигде он не получил основательного образования.

Любовь к женщине заставила его покинуть удушливую атмосферу монастыря, и он с головой окунулся в водоворот парижской жизни. Здесь в погоне за развлечениями он первое время вел легкомысленный образ жизни: часто менял политические убеждения, состоял членом разных обществ, убивая время в пустой болтовне, но когда у его любовницы иссякли деньги, нужда заставила его серьезно взяться за труд. Он сотрудничал в газетах, писал о Востоке и на это существовал. Когда снова всплыл восточный вопрос, Левон оставил Париж, бросил любовницу и отправился в Константинополь.

За месяц до появления Салмана в Багреванском уезде уроженец Эрзерума чарводар хаджи Мисак направлялся со своим караваном в Баязет. Звание «хаджи» он получил потому, что два раза совершил паломничество в Иерусалим и надеялся, если сподобит господь, побывать и в третий раз, чтобы достигнуть заветной цифры. Хаджи Мисак был ревностным христианином и отличался крайней набожностью.

Более двадцати лет кружил он со своим караваном между Малой Азией и Арменией, перевозя грузы, и его хорошо знали во всех городах, деревнях и постоялых дворах, через которые он проезжал. Хаджи Мисак был среднего роста, плотный и коренастый, очень подвижной человек. Трудно было разглядеть черты его лица, настолько густо оно заросло волосами. Далеко вперед только выдавался его нос. В глубине живых глаз постоянно горел добродушный огонек.

Где бы ни появлялся караван хаджи Мисака, его всюду встречали с радостью. Сколько надежд было с ним связано! Купец ожидал нового товара, женщина — весточку от мужа с чужбины, находившиеся в пути мелкие и крупные чиновники — съестных припасов и одежды. Нередко изнуренные дорогой больные армяне-эмигранты терпеливо ожидали где-нибудь караван хаджи Мисака, в надежде что сердобольный хаджи сжалится над ними и доставит их до нужного им места. Все знавшие хаджи Мисака любили его за отзывчивость и готовность помочь ближнему. «Хаджи Мисак, захвати на обратном пути несколько пачек табаку для меня», «Хаджи Мисак, привези-ка нам кофе, у нас весь вышел», «Хаджи Мисак, передай моей семье это зейтунское масло», — такие поручения он получал постоянно и выполнял их безвозмездно, а иногда даже приплачивал из своего кармана. Вот почему хаджи Мисак пользовался благосклонностью дорожных чиновников и караван его беспрепятственно проходил через все таможни.

Чарводар — особенно тот, которого хорошо знают, — пользуется на Востоке неограниченным доверием: ему нередко поручают для перевозки ценные товары, вплоть до мешков, набитых золотом и серебром. Эти ценности он доставляет к месту назначения в полной сохранности, без всяких расписок.

В каждом городе заранее знали, когда появится хаджи Мисак, с такой точностью ходил его караван. И если б не разного рода случайности, неизбежные в пути, хаджи Мисак ни на один час не нарушил бы установленное время.

На этот раз караван хаджи Мисака шел довольно медленно, — хотя тюки, которые он вез, были невелики, но, видимо, довольно тяжелы. Большую часть груза составляли длинные, окованные железом ящики, на которых стоял английский штамп: «Персия–Тегеран».

Караван шел главным образом ночью. Хаджи Мисак говорил, что дневная жара очень изнуряет мулов.

Караван сопровождало еще одно лицо. Это был купец по имени Мелик-Мансур, называвший себя персидским армянином.

В течение последних двух десятилетий персидское правительство оснащало свою армию новейшими видами оружия по европейскому образцу. Для армянских купцов открылось широкое поле деятельности — поставлять персидскому правительству это оружие. Мелик-Мансур был один из таких купцов, и тяжелые ящики, навьюченные на мулов, принадлежали ему. В таможнях не обращали особого внимания на эти ящики, поскольку они не отличались от обычных транзитных грузов, доставляемых в Персию. Такого рода грузы постоянно провозили из Трапезунда, Эрзерума и Баязета в Персию.

Мелик-Мансур был мужчина лет тридцати шести, с довольно приятными чертами лица. Он был человеком веселого нрава, любил побалагурить и всю дорогу занимал хаджи Мисака разговорами. Тот с интересом слушал весельчака, особенно когда он принимался описывать свои приключения в дальних странах. Рассказы его скрашивали скуку и однообразие караванного пути. Необычайно занимателен был рассказ этого странствующего купца о том, как он потерял три пальца левой руки во время путешествия в Индию.

Мелик-Мансур говорил на многих восточных и европейских языках. Не мало людей перевидал он на своем веку, знал все их повадки и умел обходиться с ними. Но свое истинное лицо он никому не открывал. И все же, несмотря на всю таинственность, которая окружала этого незнакомца, хаджи Мисак выказывал ему особое почтение, чувствуя к нему невольное уважение.

Во всех попутных караван-сараях, где им приходилось ночевать, трактирщики были в восторге от Мелик-Мансура, так как он щедро сыпал золотом.

— Вы их развращаете, — наставлял его хаджи Мисак, — в другой раз у этих разбойников стакана воды не допросишься.

— Не беда, — отвечал тот со смехом, — блеск золота слепит глаза.

Караван благополучно миновал Эрзерум и спустя неделю прибыл в Баязетский уезд. Там груз Мелик-Мансура стал постепенно таять, но вместо длинных ящиков появлялись какие-то вьюки. Эта замена происходила ночью, когда караван останавливался в какой-нибудь армянской деревне. Иногда к Мелик-Мансуру приходили неизвестные люди, вели с ним таинственные переговоры и исчезали.

Наконец караван перешел персидско-турецкую границу и вступил на персидскую землю. Но еще до того как караван достиг границы, ящики с надписью «Персия–Тегеран» уже не отягощали спины мулов, а мнимый купец Мелик-Мансур исчез.

Тот образ жизни, который господствовал в последнее время в доме старика Хачо, заметно нарушился. Салман, которого домочадцы по-прежнему называли Дудукчяном, теперь редко бывал дома. Иногда он и Вардан исчезали из деревни О… на несколько дней. Айрапет и Апо были чем-то сильно озабочены и держались замкнуто. Что же касается остальных братьев, то они не одобряли присутствия в доме двух чужеземных гостей, чьи сумасбродные выходки вызывали у них негодование.

Старика Хачо целиком поглощали сельские дела, которые с каждым днем доставляли ему все больше забот. Жизнь в ода совсем замерла; по вечерам уже не слышались оживленные голоса, не велись споры, не звучали речи.