В лагере курдов общее внимание привлекал человек, который шел, приплясывая, и, хлопая в ладоши, напевал шуточную курдскую песню:

— Шут! — раздавались голоса. Окружив фигляра, курды требовали повторить песню.

И действительно, этот человек или был шутом, или прикидывался им. Он был одет так, как у нас обычно одеваются фигляры, сопровождающие канатных плясунов. Их называют «канатными шутами», так как они паясничают и потешают зрителей возле каната.

Человек, которого принимали за шута, был статный юноша, похожий на дикаря. На нем была нелепая войлочная шляпа, к которой были прикреплены бубенчики, звеневшие при каждом его движении. Лицо его, вымазанное сапожной ваксой, было к тому же еще разрисовано красной, синей, желтой и другими красками. Вся его одежда состояла из рваной солдатской шинели, накинутой прямо на голое тело и подпоясанной куском веревки. Он был босой.

— А ну-ка зареви ослом! — просили его.

Шут зажимал уши, перегибался, широко раскрывал рот и начинал реветь во всю глотку. Толпа потешалась; медные монеты сыпались к нему со всех сторон. Он подбирал их, с удивлением разглядывал, а затем, швырнув на землю, говорил: «Дайте хлеба». Когда ему подавали хлеб, он торопливо запихивал в рот громадные куски и, не разжевывая, проглатывал их.

— Ты, наверное, и по-медвежьи умеешь танцевать? А ну-ка покажи!

Шут кривлялся, ползал на четвереньках, ходил на голове и выкидывал множество нелепых шуток.

Весь день провел он в лагере курдов: паясничал, болтал по-курдски, проклинал русских, доказывал, что «гяуров» всех до одного надо вырезать. До поздней ночи не умолкал его голос. Однако на следующее утро в лагере его уже не оказалось.

Был душный и знойный полдень. В это время дня проезжие дороги обычно бывают безлюдны, — каждый старается укрыться в тени, чтоб спастись от зноя. По дороге, ведущей из Баязета в Алашкерт, шел одинокий путник. Дорога вилась между гор, она то круто шла вверх, то спускалась на дно ущелья, но путник, казалось, не чувствовал усталости. Он был бос, но шагал быстро, не останавливаясь, не глядя по сторонам, как будто что-то подгоняло его и каждая минута была ему дорога.

Путник был молод, и одежда его напоминала шутовской наряд: прямо на голое тело была накинута рваная солдатская шинель, подпоясанная веревкой; не хватало только войлочной шляпы с бубенцами, да с лица была стерта краска. От солнечных лучей его защищала шапка, сплетенная из листьев осоки, — такие самодельные шапки носят крестьяне во время жатвы. Этот незамысловатый, дедовских времен головной убор затенял его мужественное лицо, выражавшее в этот момент тайную грусть и глубокое внутреннее волнение. Путник выглядел удрученным и опечаленным.

Вдруг до него донеслось ржанье. Он остановился и внимательно посмотрел вокруг. Ржанье повторилось. Ему показалось, что оно доносится из ближайшего оврага. Свернув с дороги, он поднялся на холм и поглядел вниз. В овраге, заросшем травой, паслась оседланная лошадь. Неподалеку виднелись заросли кустарника. Всмотревшись пристальнее, путник заметил возле кустов воткнутое в землю копье, острие которого сверкало в солнечных лучах. «По-видимому, где-то здесь укрывается всадник, — подумал он. — Судя по всему, это курд, потому что копье и сбруя курдские. Вероятно, он спит, так как лошадь стреножена».

Вдруг его осенила какая-то мысль, и он спустился в овраг, Но дну оврага бежал маленький ручеек, по берегам которого рос густой тростник. Спрятавшись в тростнике, путник стал осторожно подползать к кустам. Он полз проворно, как змея. Легкий ветерок шелестел в тростнике, заглушая шорох его движений. Все обещало удачу. Наконец путник дополз до кустов, около которых было воткнуто копье; здесь он притаился и начал наблюдать. В нескольких шагах от себя он увидел человека, лежавшего в тени кустарника. Судя по одежде, это был курд. Спал ли он, или бодрствовал — трудно было сказать, так как он лежал спиной к путнику.

Путник продолжал наблюдать. Его беспокоила одна мысль: спит курд или нет. Волнение душило путника, глаза его загорелись гневом. Видимо, ему придется иметь дело с вооруженным с ног до головы противником. Сможет ли он, безоружный, одолеть его? Но время шло, и надо было принимать какое-то решение. Каждая минута была дорога… Но что предпринять, на что решиться?..

Пока путник размышлял, курд вдруг поднял голову, поискал глазами лошадь и, убедившись, что она мирно пасется, снова опустился на хурджин[24], служивший ему подушкой. «Значит, он не спит, а если и спал, то проснулся». Путник нахмурился, ноздри у него раздулись, губы задрожали. Взглянув на копье, он увидел, что оно находится как раз против того места, где он притаился. Это его немного успокоило, в глазах мелькнула радость. Оружия — вот чего ему не хватало! Одним прыжком, как пантера, выскочил он из-за кустов, выхватил копье и в мгновенье ока очутился перед курдом.

— Отдай оружие! — были его первые слова.

Увидев перед собой незнакомца в солдатских лохмотьях и несуразной шляпе, курд окинул его презрительным взглядом и, не меняя позы, потянулся за пистолетом. Он направил его в лицо путнику и сказал:

— На, получай!..

Грянул выстрел, но пуля пролетела мимо.

— Ах, бессовестный, ты еще смеешь сопротивляться! — крикнул путник и вонзил копье в горло курду. Горячая кровь хлынула на землю, тело курда содрогнулось, голова запрокинулась. Последним отчаянным усилием он пытался вытащить саблю из ножен, но силы изменили ему, и он выпустил ее.

— Собака, за что ты убил меня?.. — вырвался у него предсмертный возглас.

— Ты убил и ограбил многих армян. Это у вас я научился убивать!.. У вас научился грабить!.. Мне надо далеко ехать, но у меня нет ни одежды, ни лошади, ни оружия. Твоя одежда, оружие и добрый конь, который пасется здесь, мне необходимы. Я знал, что ты мне не отдашь их добровольно, поэтому решил убить тебя. Теперь ты лишен возможности грабить, но, будь спокоен, твои братья отлично поживились в Баязете…

Курд уже ничего не слышал, он лежал бездыханный.

Все это произошло в течение нескольких мгновений. Путник оттащил тело в тростник, прикрыл мертвеца своей изодранной шинелью, надел на себя его одежду, взял саблю, вскочил на резвого коня и ускакал.

На другой день после описанного происшествия какой-то всадник птицей влетел в лагерь Тер-Гукасова и заявил, что имеет очень важное письмо на имя генерала. Гонца провели к генеральской палатке. Дежурный офицер взял у него письмо и велел подождать у входа. В ожидании вызова всадник водил взад и вперед взмыленную лошадь. Через несколько минут его вызвали к генералу.

В палатке за столом сидел плотный военный среднего роста. Это был генерал Тер-Гукасов. Склонив над столом седую львиную голову, он держал в руках письмо и, читая его, непрерывно курил. Вид у него был взволнованный. Он повернулся к гонцу и спросил:

— Ты армянин?

— Да, я армянин, сын священника.

Генерал бросил проницательный взгляд на смелого юношу и продолжал допрос.

— Есть ли в крепости хлеб? — спросил он.

— Скоро начнут пожирать друг друга или же умрут голодной смертью…

— А как с водой?

— Воды нет. Чтобы достать ее, надо выйти из крепости; днем это невозможно, а вечером, как только стемнеет, за водой всякий раз отправляются десять–двадцать человек. Но курды проведали об этом и еще издали берут наших на прицел. Редко кто возвращается назад.