Крестьяне продолжали толпиться перед домом Хачо, в ожидании пока выведут остальных буйволов, не менее свирепых, чем Чора. Однако на этот раз сыновья Хачо были предусмотрительнее и все обошлось благополучно. Они по очереди выводили породистых, хорошо откормленных животных, каждое из которых могло бы удостоиться премии на сельскохозяйственной выставке. Старик любовался своими буйволами и о лоб каждого разбивал яйцо, чтобы оградить от дурного глаза. Кроме того, он вешал на шею животным зеленые кожаные мешочки, в которые были зашиты молитвы, написанные рукой священника.

Крестьяне, глядя на буйволов, похваливали сыновей Хачо за то, что они так хорошо смотрят за скотиной. Слыша эти похвалы, старик радовался.

Отныне им предстояло ежедневно выводить из хлева одичавших за зиму буйволов и быков и постепенно приручать их, чтобы потом выйти с ними на пахоту.

Апрель принес с собой теплые и ясные дни. На склонах гор давно уже зацвели красные, желтые и белые лилии; курдки собирали в горах букеты и выменивали их на хлеб в армянских деревнях. В этом году в горах уродилось столько грибов, спаржи и съедобных трав, что за поклажу, навьюченную на одного осла, женщины получали в обмен несколько фунтов муки.

Сыновья старика Хачо уже приступили к пахоте. На полях кипела работа. В деревне нельзя было найти ни одного праздного человека.

Было раннее утро. В доме старосты Хачо топились жаркие тониры, в которых выпекался хлеб, а в больших медных котлах и глиняных горшках варился обед. Вокруг тониров суетились невестки и служанки. В доме стоял густой, ароматный запах пищи; постороннему наблюдателю могло показаться, что тут готовят на целый легион. И верно: кроме своей семьи, старик Хачо кормил всех своих пастухов и батраков вместе с семьями. Ежедневно разжигались тониры и готовилось громадное количество еды. Трудолюбивые невестки Хачо не знали ни минуты покоя: они должны были вовремя обо всем позаботиться и всем угодить.

Вот одна из снох во дворе доит корову и овец, другая греет на огне молоко, чтобы заквасить простоквашу, третья готовит сыр, четвертая сбивает масло. Вокруг бегают дети, играют с телятами и ягнятами, словом, — деревенская идиллия.

На восточной стороне двора вдоль ограды выстроились рядами пчелиные ульи. Их несколько сот. Апрельское солнце бросает сюда свои теплые лучи. Старик Хачо открывает дверцы ульев. Пчелы веселым роем вылетают из ульев и с жужжаньем вьются вокруг его седой головы. Есть среди них и такие проказницы, которые кусают морщинистое лицо старика Хачо, но он не чувствует боли и, отмахиваясь от них рукой, приговаривает: «Ах вы злые чертенята, что вам плохого сделал Хачо?!»

Стоя чуть поодаль, Степаник наблюдает за отцом.

— Уйди, сынок, тебя искусают пчелы, — предостерегает его отец.

— Тебя же они не кусают!

— Кусают и меня, но мне не больно.

— А почему?

— Мое тело давно привыкло к их жалу.

— Пусть привыкнет и мое, — смеется юноша.

Хачо с улыбкой целует сына.

В это время появился сельский посыльный и сообщил, что прибыл гонец Фатах-бека с известием, что бек собирается пожаловать в гости к старосте.

— Он будет с минуты на минуту, — добавил посыльный, — так как охотится в ближайших горах.

При этом известии лицо старика Хачо омрачилось, радость померкла в его глазах. Подавив неприятное чувство, он попросил посыльного известить об этом его сыновей, работавших в поле, а сам отправился проверить запасы сена.

Приезд Фатах-бека в дом Хачо не был в диковинку, поэтому невестки старика уже знали, как надо принимать этого почетного гостя. Услышав, что приезжает бек, они тотчас велели заколоть несколько овец и стали варить плов, так как бек никогда не являлся без свиты.

Фатах-бек был главарем соседнего курдского племени, которое пасло свои отары на окрестных горах. Между армянскими и курдскими пастухами нередко происходили стычки: курды крали овец или перегоняли свои гурты на армянские пастбища. Но обычно противники скоро мирились, так как Фатах-бек и Хачо были не только добрыми приятелями, но и кумовьями. Между армянским старостой и курдским беком были давние связи.

Почему же Хачо так огорчила весть о приезде бека? Скупым его нельзя было назвать, вряд ли его могла напугать мысль принять и накормить целую ораву гостей: двери его дома, как у отца Авраама, были открыты для всех. Странники и чужеземцы всегда находили в его доме приют. Хачо любил повторять, что никогда не садится за стол без гостя. «Хлеб — божий дар, бог нам велел кормить нищих — они божьи люди», — говорил он. Почему же его так огорчила весть о приезде бека?

Погруженный в раздумье, Хачо вышел за ворота дома и стал поджидать бека. Завидя старшину, несколько крестьян подошли к нему.

— Говорят, что приезжает бек, — сказал один из них, — какая нелегкая его сюда несет?

— Курд неспроста является в дом армянина, — хмуро ответил староста.

Над холмами сверкнули острия пик, и через несколько минут показалась группа всадников.

— Едут! — воскликнул кто-то.

Хачо поглядел в ту сторону, но ничего не увидел: ему мешала близорукость.

— Это они, — подтвердил кто-то.

— Братцы, — обратился староста к крестьянам. — Побудьте здесь, пока не придут мои сыновья, и задайте корм лошадям.

Подъехал бек, сопутствуемый целой сворой охотничьих собак и более чем двадцатью всадниками, своими родичами, состоявшими при нем телохранителями. Он сидел на красивом арабском скакуне, сбруя которого была усыпана серебром и цветными каменьями. Беку было за сорок, но на вид ему можно было дать не больше тридцати. Это был статный мужчина богатырского сложения, с мужественным, выразительным лицом. На нем была одежда из дорогого виссона и тафты, расшитая золотом. Оружие у него было в золотой и серебряной оправе.

Пройдя несколько шагов навстречу беку, староста остановился на берегу рва, через который был перекинут мост. Но бек, вместо того чтобы проехать по мосту, подстегнул коня и птицей перелетел через ров. Ловко прогарцевав, он кичливо остановился перед старостой.

— Ну, кум Хачо, как тебе нравится мой конь? — спросил он, поглаживая скакуна по гриве. — Ты знаешь толк в лошадях. Не правда ли, добрый конь?

— Красавец конь, под стать тебе, — сохрани бог, чтоб не сглазить! — даже у Кер-оглы не было такого коня, — ответил староста и, подойдя к лошади, потрепал ее по шее. — Откуда он у тебя?

— Это подарок эрзерумского вали[25], — весело ответил бек. — Он берег его пуще глаза, но не пожалел для друга. Сам он получил его в дар от алепского шейха.

— Красавец конь, — подтвердил староста.

Бек, воодушевленный похвалой, подстегнул скакуна, галопом проскакал несколько кругов и остановил его возле ворот. В движениях и повадках животного чувствовалась порода и мастерство того, кто его обуздал.

Бек спешился, передал повод одному из слуг и приказал позаботиться о разгоряченной лошади.

Староста повел гостей в ода, тщательно убранную для приема бека. Пол в ней был устлан дорогим персидским ковром, вдоль стен на ковре лежали в ряд мягкие подушки.

Соблюдая правила гостеприимства, староста учтиво обратился к гостям:

— Мой дом — ваш дом, я ваш покорный слуга, располагайте мной. Мои сыновья — ваши рабы, а невестки — ваши служанки. Добро пожаловать, тысячу раз добро пожаловать! Все, что есть у меня, — ваше. Приказывайте, я готов вам служить. Прошу вас, садитесь.

Бек поблагодарил. Один из сыновей Хачо, подойдя к нему, снял с него красные сапожки. Бек сел на приготовленную для него подушку на самом почетном месте. Рядом с ним сели два его двоюродных брата и другие родственники. Часть слуг осталась стоять в покорном ожидании, положив руки на рукоятки кинжалов, заткнутые за кушаки. Остальные вышли во двор, чтобы позаботиться о собаках и лошадях.

И бек и его слуги, кроме кинжалов, были вооружены саблями, пистолетами, ружьями и луками, хотя они приехали в гости. Курд и у себя дома, и на улице даже в мирное время не расстается с оружием. Ни сам Хачо, ни его сыновья, вернувшиеся с поля и помогавшие отцу принимать гостей, не имели при себе оружия.