Так угрожали турки. Сосед Зако валялся у них в ногах, заклинал и молил:

— Пусть небо и земля будут свидетелями, что их здесь нет… Не убивайте меня… Мой дом в вашем распоряжении, смотрите повсюду…

Это зрелище чем-то напоминало события пресловутого города Содома, когда безбожные жители обступили дом Лота, требуя выдачи гостей. Добросердечный хозяин молил их, чтобы они не трогали его гостей, и предложил взамен своих дочерей… Тогда Иегова, жестокосердный и мстительный бог, наказал людей за их грехи: огненным дождем испепелил он этот нечестивый город. Но армянский бог, свидетель еще больших злодеяний, оставлял зло безнаказанным.

Глядя в щель, Зуло слушала, дрожа всем телом. Вдруг раздались глухие удары, и она увидела, как повалился на пол сосед Зако. Огонь погас. Зуло слышала злобные голоса и крики: «Пощади… вай… отпусти!.. Не убивай… я умру. Куда ведешь…» Это были вопли женщин.

— Замолчи, негодная, — слышалось в ответ.

Войдя в комнату, Зуло увидела, что гости пьют и веселятся по-прежнему: священник тянул какую-то песню, дьячок вторил ему, эфенди что-то мурлыкал. Зуло решила сообщить им о происшествии в доме соседа Зако — может быть, они помогут несчастному. Подойдя к священнику, она шепотом рассказала ему о том, что видела. Осторожность заставила ее умолчать о том, что Сара и Степаник спрятались у них на сеновале. Обычай не позволял ей разговаривать с посторонними мужчинами, поэтому она говорила так тихо, что гости ничего не услышали. Но, видя, что сообщение Зуло крайне встревожило священника и он переменился в лице, они нетерпеливо спросили:

— Что случилось?

— Звери, настоящие звери!.. — воскликнул священник, простирая руки к небу. — Пусть поразит их гнев двенадцати апостолов и трехсот шестидесяти шести патриархов. Будь проклят весь их род!

— Что случилось? — переспросил эфенди.

Священник передал ему слова Зуло и попросил вступиться за соседа Зако.

Есть люди, которые, вместо того чтобы помочь человеку в беде, пускаются в рассуждения о том, почему произошло несчастье, и, чтобы успокоить свою совесть, стараются возложить всю вину на пострадавшего. Эфенди не только не нашел ничего предосудительного в поведении турецких солдат, но, наоборот, принялся оправдывать их, обвиняя того, кто, по его мнению, был во всем виноват.

— Как вы полагаете, батюшка, какой разумный человек приютит в своем доме подозрительных людей, которые сеют смуту в народе?

— Неразумно это, очень неразумно, — ответил священник, — но в чем же повинны бедные крестьяне, почему из-за нескольких безумцев турки чинят над ними расправу? Наш сосед Зако жалкий человек, он боится даже собственной тени. За что мучают беднягу? Почему чинят насилие над его семьей? Это же бессердечно!

— Сырое полено сгорает вместе с сухими, это в порядке вещей, батюшка. Кто станет отделять сырые поленья от сухих? — проговорил эфенди и, придя в восторг от своего глубокомыслия, продолжал: — Когда бог карает людей за грехи, невинные младенцы гибнут вместе с грешниками. В таких случаях зло и добро неотделимы… Точно так же вершит свое правосудие и государство. Крестьян потребуют к ответу, батюшка, поверьте мне, всех до одного…

Священник не сумел возразить: настолько доводы эфенди показались ему неопровержимыми. «Разве во время чумы и холеры, когда люди бывают наказаны за грехи, различают виновных и невиновных, разве сухое дерево не сгорает вместе с сырым», — думал он. Последние слова эфенди напомнили ему нечто более важное, чем судьба соседа Зако, и он сказал:

— Если всех крестьян начнут разорять так, как разорили сегодня дом старосты Хачо, то пропали мои денежки…

— На этот счет будьте спокойны, батюшка, — заверил его эфенди, — завтра же все будет сделано. Однако как по-вашему: виноват Хачо или нет?

Случай в доме старосты взволновал всю деревню, и, хотя никто не знал подробностей, все почему-то обвиняли Хачо. «Для чего армянину оружие? — толковали крестьяне. — Попробуй дать ребенку в руки огонь, он сразу же обожжет пальцы». Священник придерживался того же мнения. Он ответил эфенди:

— Чадо мое, я знаю одно: когда израильтяне с мечами в руках пришли взять господа нашего Иисуса Христа, то апостол Петр ударом меча отсек ухо рабу первосвященника. Тогда господь наш Иисус Христос рассердился на Петра и велел ему вложить меч в ножны, говоря, что «взявший меч от меча и погибнет». Этот завет мы должны помнить, если не хотим предать поруганию нашу христианскую веру.

— Хвала тебе, батюшка, ты хорошо сказал, — одобрил его эфенди и спросил: — А ты читал их книжицы?

— Читал, как же; одна из них попала дьякону Симону, он принес ее мне, мы с ним вместе читали. Но надо сказать, что ничего не поняли. «Благословенные, говорю, пишите, но пишите так, чтобы была польза и душе и телу, чтоб человек прочел и покаялся в своих грехах, а то одна белиберда в ваших книжицах». А что ты скажешь, дьякон Симон? Ты ведь тоже читал.

— Я не одобряю, — ответил дьякон-учитель, пользуясь случаем показать свою образованность. — Это все дело рук сатаны. Если бы брали примеры из священного писания, народ читал бы и поучался. Поделом этому гордецу Вардану. Я буду очень рад, если его накажут. Зашел он ко мне как-то в школу и говорит: «Не ваше дело обучать детей, вы только портите их: идите лучше пасти ослов». Как это язык у него повернулся? Точно он ученее меня.

— Осел лягается больнее лошади, — сказал эфенди, — этот Вардан и меня не раз оскорблял.

Так судили и рядили священник, дьякон-учитель и государственный чиновник, и ни один из них не заступился за соседа Зако, ни один из них не подумал о том, в каком положении находится в этот вечер семья старика Хачо. Этот добросердечный человек, которому крестьяне были стольким обязаны, стал сейчас предметом общего негодования. Каждый боялся за себя, страшась последствий. Один только Томас-эфенди ликовал, видя, что посеянные им семена дали пышные всходы.

— Повторяю, крестьян потребуют к ответу, — сказал он тоном осведомленного человека, — время сейчас тяжелое, ведутся приготовления к войне, власти будут строго наказывать смутьянов.

Слово «война» ужаснуло священника, но его пугали не бедствия, связанные с войной, не те лишения, которые она несла народу, — он беспокоился о своих должниках.

— Если начнется война, — сказал он, — турки во много раз увеличат налоги, и я не смогу собрать свои недоимки.

— Будьте спокойны, батюшка, — ответил эфенди, — я не допущу, чтобы вам кто-нибудь остался должен.

В этот момент дьякон Симон подошел к священнику и шепотом снова напомнил ему о своих должниках — и опять услышал в ответ, что надо потерпеть.

«У кого что болит, тот о том и говорит». Сейчас священника и дьякона больше всего интересовал вопрос об их должниках.

— «Хотя осел сам по себе ничто, но его щетиной чистят бархат»[49], — продолжал эфенди, — Вы, наверное, знаете эту пословицу, батюшка? Таков и крестьянин. Хотя он сам гол и бос, но бархат, который носит богач, орошен его потом. Хотя он зачастую и голодает и лишен куска хлеба, но обильные яства, которые украшают стол богача, добыты его трудами. А вы, батюшка, как видно, не умеете выжимать деньги из крестьян. Если б вы это умели, у вас не было бы такого количества должников, и сегодня мы пили бы не только водку, но ели бы и мазу.

Последние слова эфенди уязвили священника, и он с горечью сказал:

— Что говорить, эфенди, у нас, священников, связаны руки. Это у вас в руках есть дубина, чтобы запугивать крестьян, а у нас ее нет. Наше оружие гораздо слабее… Что поделаешь! Говоря правду, случается, что, потеряв терпение, я проклинаю их… Но крестьяне стали теперь такими маловерами, что это их не пугает, а другого оружия у меня нет. Да и винить крестьян трудно. Курды их совсем разорили, что с них возьмешь? Будь они прокляты! Кабы не они, у меня не было бы столько должников, а если начнется война, курды совсем озвереют.