Так старик объяснял своими словами то, что в науке называется «борьбой за существование».

На это сын возразил:

— Я думаю, отец, что, если бы овец не охраняли пастухи, волки давно бы их всех задрали. Мы овцы, но у нас нет пастуха. Остается одно — отрастить волчьи клыки…

В стороне от дороги, ведущей из Эрзерума в Баязет, которая является единственным караванным путем в Персию, в глухом ущелье, на живописной зеленой поляне раскинулись шатры большого курдского племени. Табуны лошадей, стада овец и коров, которые паслись на близлежащих склонах, говорили о том, что это многочисленное пастушеское племя благоденствует.

Было уже совсем темно, когда Фатах-бек, глава этого племени, возвращаясь от старика Хачо, подъехал к ущелью со своим отрядом. В ночной мгле кое-где пылали костры; на них подогревалось молоко и варилась еда. Заслышав конский топот, собаки подняли разноголосый лай; послышалась протяжная перекличка пастухов, оповещавших друг друга о приближении всадников.

Из отряда бека им откликнулись, и пастухи, узнав знакомые голоса, сразу же успокоились. Бек направил свою лошадь к тому шатру, где помещался его гость — посланец эрзерумского вали. Это был пожилой турецкий чиновник, искушенный в разного рода плутнях. Одно время он был мудиром[26] в Ванском краю, но за беззастенчивое взяточничество был удален оттуда.

— Долго же вы заставили меня ждать, — сказал мудир, вставая с места при виде входившего бека, — я надеялся сегодня вечером распрощаться с вами.

— Клянусь шейхом, вы очень нетерпеливый человек, — засмеялся бек, — я, право, удивляюсь, как вы усидели девять месяцев в утробе матери. Я еще не успел насладиться вашим обществом, а вы хотите покинуть нас! Неужели вам так надоело мое кочевье?

— Нисколько, я очень приятно провел время, и если бы у меня была надежда попасть в рай — на что я не надеюсь, — я бы пожелал, чтобы этот рай был здесь. И все же я прошу вас рано утром отправить меня.

— Ладно, ладно, я знаком с характером османцев: они привыкли жить в своих зловонных городах и, развалившись на мягких подушках, с утра до вечера потягивать наргиле и попивать кофе. Наша пустыня, конечно, малопривлекательное место для вас. Признаться, я виноват, что не смог развлечь вас, но что поделаешь! Охоту вы не любите, верховую езду тоже, а в горах других развлечений нет.

Мудир с обычной турецкой любезностью ответил:

— Свет ваших очей мне дороже всяких развлечений. Я счастлив тем, что удостоился чести лицезреть вас. Но посудите сами, бек, ваш покорный слуга — человек зависимый, он не принадлежит себе. А вали приказал мне не задерживаться больше десяти дней.

— Я напишу вали и возьму всю вину на себя. Вы же знаете, что он считается со мной.

— Я знаю, что вы ему дороже глаз, ваше слово имеет для него цену жемчуга, он постоянно говорит, что среди предводителей племен нет вам равного, что вы преданно служите султану. Вали уже представил вас к ордену Меджидие первой степени[27].

На мужественном лице бека появилась пренебрежительная улыбка.

— Я не люблю орденов и прочих побрякушек. Они больше к лицу женщинам.

— А что же вы любите?

— Золотые монеты.

— Они будут у вас, бек, вали к вам очень благоволит. Видите, он назначил вам жалованье, которое вы будете получать от казны за охрану границ и управление этим краем. Он удовлетворил вашу просьбу о том, чтобы здесь не было ни мудира, ни уездного начальника, и доверил вам всю полноту власти. В конце концов он всегда удовлетворял все ваши просьбы и никогда не пренебрегал вашими советами.

— Я благодарен вали.

Пока они так беседовали, слуги бека, сидя на земле возле шатра, вели совсем другие разговоры. Каждый рассказывал о своих подвигах; вспоминал, скольких он убил и ограбил, сколько похитил женщин…

— Осман украл столько овец, сколько у него волос на голове, — сказал Омар.

— А ты тоже хорош, — обиделся Осман, — ты похитил столько армянских девушек, сколько я овец.

— Шабан не жалует армянок, он говорит, что они слишком плаксивые, — подхватил третий.

— Это правда, — подтвердил Шабан, — до этих девчонок нельзя дотронуться, они как стеклышки, того и гляди разобьются. То ли дело наши девушки: крепки, как кремень, — брось их хоть в лапы зверю, они не заплачут, клянусь аллахом. Я не терплю женских слез.

— Это еще полбеды, — вмешался пожилой курд, — плохо то, что проклятые гяурки слишком преданы своей вере. Как вам известно, у меня в доме три гяурки, и, откровенно говоря, я не так уж часто их бью, — и все же замечаю, что они тайком молятся. Одно только хорошо, что работают они, как буйволицы, и не такие сони, как наши женщины.

— Эх, и хороши невестки у Хачо! — с жаром воскликнул юноша курд. — Если б он не был кумом нашему беку, я бы обязательно похитил одну из них.

Внезапно собаки подняли бешеный лай, послышалась перекличка дозорных пастухов. Слуги бека схватили ружья и побежали в ту сторону, откуда доносился шум.

В ночном мраке чьи-то голоса жалобно молили:

— Ради бога, отведите нас к беку, мы попали в беду…

Слуги бека подоспели вовремя, иначе собаки растерзали бы незнакомцев. По ночам было небезопасно приближаться к курдским кочевьям, — неосторожному грозило копье дозорного.

Когда незнакомцев подвели к шатру, где находился бек, при свете фонаря все увидели, что это были купцы и погонщики верблюдов. Кто был ранен в голову, кто в плечо, кто в грудь; раны у них были перевязаны, но кровь продолжала сочиться.

Услышав шум и голоса, бек вызвал слугу и спросил:

— Что случилось?

— Несколько купцов пришли к вам с жалобой; говорят, что их караван ограбили.

Бек смутился, улыбка исчезла с его лица, но, скрывая свое замешательство, он приказал ввести купцов.

— Удивительное дело, — обратился он к мудиру, — ничего подобного в моих владениях не случалось. Как могли их ограбить?

Бек имел привычку считать своей ту землю, где селилось его племя, хотя ни одна горсть этой земли не принадлежала ему: курды обычно, как цыгане, кочевали с места на место.

— Грабежи дело обычное, — спокойно заметил мудир, — Нет страны, где бы не было разбойников, даже в царстве божьем обитает сатана. В Эрзеруме не проходит дня, чтобы к вали не приходили с жалобой.

Бек, ободренный словами хитрого мудира, ответил:

— Поверьте, мудир, голова шейха тому порукой, я так зорко охраняю свои земли, что даже птица не может пролететь незамеченной. Удивляюсь, какой дьявол ограбил этих бедняг!

В шатер вошли купцы. Один из них, на вид менее пострадавший, чем другие, вышел вперед и сказал:

— Мы пришли поцеловать, прах твоих ног, бек. Бог на небе, а ты на земле. Помоги нам во имя любви к пророку. Мы бедные купцы. Наш караван ограбили, многих убили, остальные, как видишь сам, едва ли уже оправятся. У нас отняли все.

Тяжелораненые не в силах были больше стоять на ногах и, выйдя из шатра, уселись у входа.

— Где вас ограбили? — спросил бек.

— Недалеко отсюда, в горах. Нас заставили свернуть с дороги, погнали к глухому оврагу, там обобрали дочиста и, связав, бросили в яму. Все, что было у нас ценного, унесли, а остальное сожгли.

— В котором часу это было?

— Около полудня. Мы просидели в яме до вечера, а потом один из нас с божьей помощью развязал узлы и освободил остальных. Если б мы не выбрались оттуда, то умерли бы голодной смертью или же стали добычей хищников.

— Из каких вы мест, откуда шел караван и куда направлялся? — спросил бек.

— Твои слуги — персидские купцы. Караван принял в Трапезунде тюки, которые были доставлены из Константинополя на пароходе. Через Баязет мы направлялись в Персию. Путь из Эрзерума мы прошли благополучно, но здесь нас постигла беда. Караван вез ценные товары, и мы потеряли все.

— Клянусь шейхом, это небывалый разбой! — воскликнул бек, обращаясь к мудиру, внимательно слушавшему рассказ купца.