— Осел уродлив, а мул еще уродливее, — ответил эфенди обычной прибауткой. — Курды потому такие злые, что они метисы.

Эфенди разделял точку зрения армян, объяснявших свирепый нрав курдов тем, что они смешанной крови. Во всяком случае, верно одно: курды, смешиваясь с армянами, хотя отчасти и утратили свои характерные национальные черты, но вместе с тем превратились в благородное племя. Похищая самых красивых армянских юношей и девушек, они таким образом в течение столетий обновили свое племя; и наоборот, армяне, теряя лучшую, наиболее здоровую часть своей нации, постепенно хирели, мельчали и утрачивали физическую красоту. Кто хорошо изучил физический тип курдов и армян турецкой Армении, тот замечает между ними большое сходство, потому что курды (как это ни покажется странным) — это смешанное армяно-мусульманское племя.

Была уже глубокая ночь. Зуло все еще сидела около постели больного ребенка, с досадой прислушиваясь к нескончаемой болтовне гостей и нетерпеливо ожидая, когда они наконец разойдутся, чтобы пойти проведать Сару и Степаника.

По эфенди не спешил, он ждал, пока уйдет дьякон Симон, — ему надо было наедине поговорить со священником. Чтобы спровадить дьякона, эфенди сослался на усталость и сказал, что хочет спать. Дьякон Симон, пожелав им спокойной ночи, ушел. После его ухода священник заметил:

— Он у нас большой грамотей, знает больше, чем все семь епископов, вот только в последнее время пристрастился к вину. Вы слышали, как он хорошо прочел список моих должников?

— Вы говорите о дьяконе Симоне? — спросил эфенди. — Да, читает он складно!

Но сборщика налогов вовсе не интересовал ни дьякон, ни его обширные познания: он искал повода, чтобы начать интересовавший его разговор, для чего он, собственно, и явился в этот вечер к священнику. Отец Марук, разомлевший от вина, хотел скинуть с себя свою поношенную рясу, но второпях порвал рукав. Эфенди заметил ему:

— Батюшка, ряса-то у вас порядком пообтрепалась, надо бы сшить новую.

— Благословенный, на какие деньги я могу справить новую рясу, ты же видел, сколько у меня должников. Эта одежда досталась мне после смерти блаженной памяти Карапета-эфенди. Вот уже семь лет, как я ее ношу. За это время никто из богатых людей не умирал, и мне, грешному, не удалось обновить рясу…

— Я прикажу сшить тебе новую. Ты наш пастырь, — сказал эфенди, — носи ее и поминай меня в молитвах.

— Да будет над тобой благословение трехсот шестидесяти шести первосвященников, сын мой, — сказал батюшка и прочел молитву. — Но у меня, эфенди, есть к вам и другая просьба, — начал он. — Вы наша слава и гордость, мы ежедневно благодарим бога, что среди армян есть такие люди, которые могут сидеть за одним столом с уездными начальниками и пашами и говорить с ними как равные. Во имя любви к нашему народу и к нашей вере прошу вас, — спасите семью старика Хачо, не оставляйте ее в руках этих неверных. Если вы захотите, вы можете ее спасти. Как бы ни провинились эти люди, наш долг — помочь им, ведь они одной с нами плоти и крови. Я тоже осуждаю их, да кто же безгрешен.

Хотя эти слова, сказанные священником, ничуть не разжалобили эфенди, но они дали ему повод начать интересовавший его разговор. Он ответил, что готов спасти семью старосты и не даст ни одному волосу упасть с его головы, если староста, в свою очередь, исполнит его желание. Напомнив священнику о том, что он год назад открыл ему тайну рождения Степаника, эфенди признался, что с тех пор он любит эту девушку и хочет, чтоб она стала его женой. Если староста примет его предложение, то он, эфенди, готов вызволить его из беды, в противном случае он умывает руки, и со старостой поступят по всей строгости закона; вся его семья будет стерта с лица земли, а богатство его заберет казна.

Считая, что священника к этому обязывает долг пастыря, эфенди попросил его взять на себя роль посредника и поговорить со старостой, пока еще время не упущено и можно помочь беде.

— Порукой мой священный сан, — сказал священник, крайне обрадовавшись, — завтра утром я отправлюсь к Хачо и все улажу. Хачо должен благодарить бога и принести дары святым заступникам, что такой человек, как вы, оказывает ему честь и хочет породниться с ним.

Эфенди лукаво усмехнулся и сказал:

— Если вы исполните мою просьбу, то получите новую рясу.

— А мои должники?

— Об этом не беспокойтесь…

Ужасная ночь миновала. Наутро дом старика Хачо имел такой траурный вид, словно в нем находился покойник.

Первым вывели Вардана. Лицо его сохраняло выражение невозмутимого спокойствия. Пренебрежительная усмешка, игравшая на губах, казалось говорила: «Глупцы, ничего вы от меня не добьетесь!»

Пять стражников должны были доставить его к паше-эфенди. Он не оказал никакого сопротивления, когда его посадили на лошадь и надели на ноги кандалы, хотя ему пришлось сидеть в самой неудобной позе.

— Зря стараетесь, — заметил он, — если я захочу убежать, то ваши цепи все равно меня не удержат.

Солдаты, пропустив мимо ушей его замечание, скрутили ему за спиной руки веревкой, концы которой передали двум стражникам, ехавшим позади.

Такое зрелище обычно привлекает толпу любопытных, однако на этот раз никто из крестьян не вышел поглядеть, как увозят Вардана — человека, который так радел за них. Все обходили дом Хачо, словно он был зачумленный.

В доме не оставалось ни одной женщины: они спрятались у соседей и родных. Айрапет и Апо сидели под замком, их должны были отправить вслед за Варданом. Остальные сыновья Хачо не показывались. Лишь старик Хачо вышел провожать Вардана.

Последние события совсем доконали его. Он подошел и молча обнял Вардана. Сильное душевное волнение мешало ему говорить, но слезы, катившиеся по лицу, сказали больше, чем слова.

— Крепись, старик, — ласково обратился к нему Вардан. — Тот, кто лезет в воду, не должен бояться намокнуть. Счастливо оставаться.

Солдаты подстегнули лошадей, и отряд тронулся. Хачо долго смотрел ему вслед, пока Вардан не скрылся из виду.

В тяжелом раздумье старик вернулся домой.

Почему увезли Вардана, а Айрапета и Апо оставили здесь? Почему его самого держат на свободе, но не выпускают из дому? Что кроется за всем этим? Старик терялся в догадках. Он не знал хитроумного плана эфенди, который так повел дело, что если бы старик отказался выдать за него замуж Лалу, то весь яд своей мести он излил бы на его семью. Эфенди предал Салмана и велел арестовать Вардана поскольку считал их врагами турецкого правительства. Что касается старика Хачо и его сыновей, то он был далек от такого рода подозрений. Сборщик налогов впутал семью старшины в это кляузное дело с одной целью: поставить ее в безвыходное положение, чтобы иметь повод потом выступить ее защитником и благодетелем. Это давало ему право в качестве вознаграждения потребовать руки Лалы. Вот какого рода торгашеские расчеты побудили эфенди осуществить свой злодейский замысел, печальные последствия которого он не мог предвидеть.

На следующее утро эфенди не появился, хотя старику не терпелось увидеть его и еще раз выяснить: чем все это кончится. Старик продолжал верить обещаниям эфенди, памятуя его слова: «Я не допущу, чтобы хоть один волос упал с твоей головы».

Вместо эфенди явился отец Марук — его посланец, который накануне дал ему обещание отправиться для переговоров к старосте. Хотя в минуты несчастья присутствие священника служит утешением, но на старика его приход произвел неприятное впечатление. Хачо был очень суеверен и встречу со священником считал дурной приметой.

Отец Марук отвел его в сторону и сказал, что он пришел по важному делу. Это немного успокоило старика. Они пошли в глубь сада и, выбрав укромный уголок, сели в тени деревьев.

Священник повел речь издалека; он произнес поучительную проповедь, подкрепляя ее примерами из священного писания. Помянув угодников, он сказал, что надо терпеливо нести свой крест и уповать на милость божью, что если вера тверда, то бог воздаст сторицей, и прочее.