Он взглянул на Дудукчяна; тот уже спал. В тусклом свете лампадки вырисовывалось его бледное, изможденное лицо, суровые черты которого говорили о твердой воле. Сон его был неспокоен: он метался и что-то бессвязно бормотал. Вардан прислушался. Путая французские и армянские слова, Дудукчян бормотал:

— Крестьяне… час настал… мы должны кровью купить… свободу… настоящее… будущее… нам принадлежит… покажите… храбрецы… что турки… железный посох… еще не всех убил… мы еще полны жизни… свобода… в огне… с мечом в руке… должны искать спасения… вперед, храбрецы!

«Бедняга, — подумал Вардан, — видно, начитался книг и, лежа здесь, в крестьянской хижине, воображает себя на баррикадах Парижа!»

Вдруг до слуха Вардана донеслось тихое пение, голос показался ему знакомым; он поспешно поднялся и вышел из ода.

В доме старика Хачо все уже спали глубоким сном. Однако был человек, который так же, как и Вардан, не находил себе покоя. Это была Лала. Она оделась и, крадучись, как кошка, вышла из дому. Заслышав ее шаги, залаяла собака.

— Замолчи, — шепнула Лала.

Собака, узнав ее, затихла.

Была тихая весенняя ночь. Прохладный воздух освежил ее пылающие щеки. Войдя в сад, под сень густых деревьев, где никто не мог ее увидеть, она села на траву и, подперев руками лицо, взглянула на небо. Луны не было. «Где она, — подумала девушка. — Наверное, спит». Стояла тишина, все было объято сном; уснул даже ветер, обычно шелестевший в листьях, уснула река, плеск которой всегда слышался в ночной тишине.

Девушка умолкла, опустила голову и, закрыв руками лицо, горько заплакала. Из ее красивых глаз струились слезы. Отчего она плакала? Она и сама не могла бы сказать. Быть может, Лала оплакивала свою мать, которую никогда не видела, ведь девушка выросла, не зная материнской ласки. О чем она плакала? Какое-то необъяснимое чувство теснило ей грудь. Поплакав, она успокоилась, подняла голову, огляделась, и глаза ее остановились на могиле, возвышавшейся невдалеке. Это была могила ее сестры Соны, которая умерла до ее рождения. Лала много слышала о ее трагической судьбе. В глазах местных крестьян Сона была мученицей, и они часто приводили на ее могилу больных для исцеления. Хачо распорядился, чтобы каждую субботу здесь зажигали лампадку, и в эту ночь ее мигающий огонек освещал могильный холм.

Лала со страхом смотрела на могилу. Ей мерещился черный курдский шатер в глухом горном ущелье. В шатре сидит Сона, на лице ее написан ужас. Она держит в руках чашу с ядом и то подносит ее к губам, то в испуге отшатывается от нее; жизнь и смерть ведут поединок. Но вот к шатру приближается похититель Соны. Услышав его шаги, она решительно подносит к губам яд и, перекрестившись, пьет…

Видение исчезло, перед глазами Лалы опять белела могила.

Теперь в ее воображении встали два других образа: уродливый Томас-эфенди и свирепый Фатах-бек. Она вздрогнула всем телом. Знала ли девушка, что замышляют эти люди? Нет, она ничего не знала, но сердце ее чуяло недоброе…

— Нет, — в отчаянии проговорила она вслух, — я не хочу умирать, как Сона… я боюсь могилы…

В это мгновение чья-то рука робко легла ей на плечо и чей-то голос произнес ее имя:

— Лала…

Но девушка, казалось, не слышала.

— Лала, — повторил кто-то. — Я не позволю, чтобы ты ушла к Соне, я спасу тебя.

— Спаси меня, — сказала она, — спаси, увези подальше отсюда. Здесь страшно, здесь очень страшно!

Вардан сел рядом с ней. Несколько минут они молчали. Лала все еще была во власти пережитого страха. Юноша же размышлял, отчего эта кроткая девушка хочет покинуть родной край, отчий дом, где все ее так любят. Зачем ей бежать отсюда? Неужели любовь довела ее до такого отчаяния?

— А чем же здесь тебе плохо? — спросил он.

— Ах, здесь ужасно, ужасно! — ответила она с грустью. Ты видишь эту могилу? — она указала на могильный холм. Знаешь, кто в ней похоронен?

— Знаю.

— Знаешь, отчего она умерла?

— Знаю.

— Я не хочу умирать, как Сона, Вардан… Я боюсь яда… боюсь смерти.

Глаза девушки наполнились слезами.

— Почему ты думаешь, Лала, что тебя ждет участь Соны? — спросил Вардан, беря ее руку. — С Соной произошел несчастный случай, разве каждую девушку ожидает такая судьба?

— Я всегда боялась этого… всегда, с того дня, когда поняла, почему меня заставляют носить мужскую одежду. Здесь родиться девушкой — это божье наказание, это страшно… а тем более красивой девушкой. Послушай, Вардан, у меня была подруга, она жила по соседству с нами, хорошая девушка, я ее очень любила… Она каждый день получала колотушки от матери за то, что родилась красивой и день ото дня становилась все краше. «Ты накличешь на нас беду», — говорила ей мать. Наргис, так звали девушку, горько плакала. Мать не разрешала ей лишний раз умыться, причесать волосы, одевала в лохмотья. Наргис ходила как замарашка. Но ничего не помогло, курды все же похитили ее. Несколько дней назад я встретила Наргис. Ах, как она изменилась, ее теперь нельзя назвать красивой. «Несладко быть женой курда», — сказала она мне, плача.

Говоря это, Лала сама расплакалась. Немного успокоившись, она сказала:

— Вардан, обещай, что ты увезешь меня отсюда!

— Увезу, не тревожься.

— Увези поскорей, хочешь — даже сейчас. Я пойду за тобой хоть на край света.

— Потерпи несколько дней, Лала. Я поговорю с твоим отцом.

Разговаривая, влюбленные долго сидели в тиши ночного сада, и грусть, наполнявшая их сердца, постепенно уступила место отрадному чувству любви.

Проведя бессонную ночь, Вардан встал довольно поздно. Его слегка побледневшее лицо сияло радостью.

В ода Дудукчяна уже не было, в углу лежал только его хурджин.

«Куда он подевался?» — с тревогой подумал Вардан. Он еще вчера убедился, что Дудукчян слишком наивен и его необходимо опекать.

В доме уже давно все были на ногах. Сыновья Хачо спозаранок отправились в поле; старик Хачо ушел вслед за ними; снохи хлопотали по хозяйству. Никто не сидел сложа руки. Дома оставался только Айрапет. Улучив минуту, он зашел к Вардану. Айрапет надеялся, что юноша откроет ему тайну своей любви к Лале и таким образом они смогут объясниться. Другие братья, кроме Апо, перестали думать об угрожавшей Лале опасности, положившись на судьбу и на волю провидения.

Отец еще ничего не знал. Его занимало другое: как выяснить прошлое Томаса-эфенди, которого он прочил себе в зятья.

Когда Айрапет вошел в ода, Вардан спросил его:

— Ты не знаешь, куда делся мой новый друг?

Айрапет понял, что речь идет о Дудукчяне, и ответил:

— Чудной он какой-то, этот твой новый друг; поднялся чуть свет, не умылся, не позавтракал, взял свой посох и пошел со двора. Мы его спрашиваем: «Куда идешь?» — а он в ответ только головой мотнул.

— Куда же он ушел? — встревожился Вардан.

— Право, не знаю; впрочем, я видел его потом в деревне. Он остановил босоногую, одетую в лохмотья девушку и спросил: «Почему ты так плохо одета? Девушке не пристало так ходить». Та ответила, что у нее бедные родители. Тогда он достал из кошелька золотую монету и отдал ей. Мне думается, что это была его последняя монета.

— Вполне возможно, — сказал Вардан, — ну а потом куда он пошел?

— Только что отошла обедня, и возле церкви кучкой стояли крестьяне и толковали о раскладке податей. Он подошел к ним, вмешался в разговор и стал им объяснять, что они платят государству больше, чем следует, а о своих общественных нуждах не пекутся. «Взять хотя бы, к примеру, школы, — сказал он, — почему вы не учите грамоте своих детей?» Потом говорил им о каком-то товариществе, уверял, что оно выгодно крестьянам, повел речь о кредитном обществе, объяснял, что оно за небольшой процент будет ссужать крестьян деньгами, и много чего еще говорил…