В Москве, как и повсюду, армянский купец с глубокой неприязнью относится к своим же землякам, если они родом не из его краев, — к примеру, карабахец терпеть не может зока, а зок, в свою очередь, не выносит тифлисца, и прочее. Даже купцы из одного города не очень-то жалуют друг друга, — например, астраханец ненавидит астраханца. Один строит козни другому, даже если заведомо знает, что, причинив своему собрату ущерб на десять копеек, — сам пострадает на двадцать копеек. Во взаимоотношениях армянских купцов нет ни искренности, ни чистосердечия, при каждом удобном случае они норовят обмануть друг друга, сохраняя при этом видимость дружелюбия. Бессодержательная, праздная жизнь превратила их в болтунов, способных только на то, чтобы говорить друг другу колкости.

Вот, к примеру, сошлась кучка армянских купцов перед биржей, одетых кто в азиатские, а кто в европейские одежды. Они громко разговаривают, хохочут, галдят, ведут себя развязно, ничуть не стесняясь того, что обращают на себя общее внимание.

Они развлекаются, рассказывая друг другу анекдоты или случаи, характерные для того или иного края.

— Послушайте, — говорит зокский купец с хитрыми раскосыми глазами, — отправились мы как-то на вербное воскресенье в церковь, отстояли обедню, потом вышли на церковный двор, стоим глазеем на женщин, вдруг смотрим: все зоки, один за другим, подходят к карабахцу, господину Н…, пожимают ему руку и говорят: «Поздравляем с именинами». Карабахец удивляется. «С какими именинами, — говорит он, — я же не именинник». «Как же так, — говорит ему один зок, — разве ты не знаешь, что Иисус Христос сегодня въехал на осле в Иерусалим».

Рассказ зока вызвал дружный смех: всем, кроме карабахцев, пришлась по вкусу его глупая острота: ведь карабахцев принято называть ослами, а раз Иисус Христос на осле въехал в Иерусалим, значит в этот день они именинники.

— Ошибаетесь, — отвечает обиженный карабахец, — нас незаслуженно называют ослами. Если и есть умные люди среди армян, то это именно карабахцы. Правда, у нас нет сатанинской хитрости зоков, но и сатана порой попадает в ловушку. Хотите, я расскажу вам, как опростоволосился один зок в Москве.

— Расскажите, расскажите! — послышались возгласы.

— Один зок продал русскому сто мешков хлопка, — начал свой рассказ карабахец. — Показывая свой товар покупателю, он открыл несколько мешков самого отборного хлопка. Тогда другой зок, как это водится между ними, выдал приятеля и сообщил покупателю, что в остальных мешках хлопок подпорчен. Покупатель заставил вскрыть все мешки. О боже, чего только не было в них: всякое тряпье, старые коши, поломанные деревянные ложки, куски паласа и, наконец, в одном из мешков оказалось старое ослиное седло. Русский купец вышел из себя и, указывая на седло, сказал зоку: «Это, видно, наряд вашего батюшки». Зок нисколько не смутился и ответил: «Мая атец болшой кухни син» (то есть мой отец сын большого очага), «если он ешак бил, мне такой тавар не бил» (то есть если бы он был ослом, я не имел бы столько товару).

Зокам, конечно, не понравилась история, которую рассказал карабахец, но они начали доказывать, что эта басня говорит в их пользу, все равно поношенное седло не имело никакой цены, и если бы зоку удалось продать его вместо хлопка, то он получил бы немалую прибыль и прочее, и при этом продолжали уверять, что карабахцев справедливо называют «ослами», и приводили в подтверждение различные анекдоты.

— Как-то выпал град, — сказал один из них, — и сошлись карабахские крестьяне и говорят: «Все равно наш урожай погибнет, пойдем спасать поле старосты». Каждый притащил из дому кто палас, кто одеяло, кто бурку, кто тряпье, и давай укрывать поле старосты. Они так старались, что затоптали все колосья и загубили урожай. Ну разве у них не ослиный ум? — спросил зок, обращаясь к карабахцу.

— А вы забыли, что зок кладет в банку сыр и, глядя на него, воображает, что ест хлеб с сыром. Как-то сын одного купца приходит в лавку к отцу и видит, что дверь на замке. Недолго думая, он вынимает кусок хлеба, мажет о дверь и ест. В это время является отец и спрашивает: «Что ты делаешь?» — «Сыр ем», — отвечает сын. «Ах ты, паршивец, — рассердился отец, — почему не дождался меня, небось весь сыр уже съел». И давай пороть сына.

Но тут зоки в отместку рассказали анекдот о том, как крестьяне карабахцы посадили в поле «каурму»[18], надеясь, что из нее вырастут бараны. Придя через несколько дней в поле, они увидели, что муравьи облепили посеянную каурму и очень обрадовались: «Хотя они и крошечные, но их видимо-невидимо, со временем у нас будут большие стада баранов».

Тут вмешался астраханец, но его перебили.

— Помалкивай лучше, — сказали ему, — стоит заговорить астраханцу, не миновать свары. Как-то один астраханец нашел пакет, набитый кредитными бумажками. «Фу, черт, — сказал он, — а я-то думал, что это кляузные бумаги».

Новонахичеванец хотел было вступиться за астраханца, но ему сразу же заткнули рот.

— Вы кровные братья, — сказали ему, — с той лишь разницей, что астраханец давно обрусел, а нахичеванец и не русский и не татарин.

Попытался сказать свое слово тифлисский купец, но его подняли на смех: у всех тифлисцев-де куриные мозги. Один тифлисский купец захотел в Константинополе поесть красной фасоли, но нигде не мог ее найти. Приятели решили подшутить над ним, взяли белую фасоль, окрасили ее в красный цвет и преподнесли ему. В горячей воде краска сразу же сошла, и фасоль приняла свой натуральный цвет. На другой день купец написал в письме к жене: «Местная фасоль никуда не годится, в горячей воде тотчас теряет свой цвет».

Вот в такой глупой болтовне проводили время наши купцы, собираясь на площади после закрытия биржи. Но один человек не появлялся там в эти часы. Это был Микаел.

Армянский купец в Москве обычно держится особняком и избегает общения с армянскими студентами, которых там очень много, даже если среди них у него есть знакомые или родственники. Ему ненавистно общество беспечного, беспорядочного студента, который часто занимает у него деньги и не спешит их отдавать. В отличие от них, Микаел через Стефана завел широкие знакомства с московскими студентами. Как и его дядю Авета все в деревне в знак уважения называли «братец», такое же прозвище дали Микаелу студенты. Устраивался ли спектакль с благотворительной целью, собирались ли пожертвования в пользу нуждающегося или больного студента, — «попросим братца», говорили студенты, убежденные, что только Микаел может заставить раскошелиться толстосумов.

Как-то вечером в маленькой комнате Микаела царило необычное оживление. У него собралась компания молодых купцов, которые курили и разговаривали. В комнате висел густой табачный дым и клубился пар от кипевшего на столе самовара. Разливая чай, Микаел потчевал своих гостей.

— По правде говоря, у тебя всегда бывает скучновато, — заметил Микаелу один из гостей.

— Отчего же? — улыбнулся Микаел.

— Ни в карты не играет, ни в нарды, нечем развлечься.

— А вы играйте, разве я запрещаю.

— Как же мы будем играть, ты же не любишь игры.

— Я тоже приму участие.

— Но имей в виду, что мы играем только на деньги.

— И на большие, — подхватил другой гость.

— Но почему же обязательно на большие, просто поиграем, чтобы провести время.

— Мы играем не для того, чтобы провести время, — пренебрежительно заявил первый купец, — мы каждую ночь играем на тысячи.

В это время в дверь постучали, и разговор прервался. На пороге комнаты показался какой-то юноша. Оборотившись к дверям, он позвал товарищей:

— Входите… тут их много… наконец-то нашли.

В комнату вошли еще двое студентов. Один из них держал в руках лист бумаги. Положив его на стол, он обратился к присутствующим, словно произносил речь:

— Господа, мы собираем пожертвования для такой благой цели, что каждый армянин, в сердце которого еще осталась хоть капля жалости к нашим братьям, турецким армянам, не может остаться равнодушным к их злосчастной судьбе, поэтому прошу подписаться, кто сколько может.