Между ними и людьми оказалось намного больше общего, чем Он полагал до своего обращения. Он не знал, превратится ли обратно в зверя, примет ли Брат его человеческий облик, существуют ли где-то еще такие, как они. Наверное, их стоило разыскать. К тому же, теперь Он мог войти в человеческое поселение и не быть облаянным собаками. И люди не должны были больше нападать на него.

Но для начала следовало научиться хотя бы ходить. Ходить, двигать руками, издавать звуки — как человек, а не как зверь.

Поначалу выходило не очень. Он быстро уставал, а голод донимал человеческое тело не меньше, чем звериное. Брат поймал для него лису, но сырое мясо оказалось дрянным на вкус, а от крови во рту остался противный, навязчивый осадок. Он хотел развести огонь и приготовить на нем мясо — так, как это делали люди — но ничего не вышло. Пламя отказывалось рождаться, сколько бы Он ни пытался, и в итоге, пересиливая рвотные позывы, мясо пришлось съесть сырым.

Он понял, что делать это не стоило, несколькими часами позже, когда живот скрутило так, будто он проглотил ежа вместе с иголками. Он пытался отрыгнуть съеденное, но в человеческом теле это оказалось сложнее, чем в зверинном. Когда все получилось само собой, было слишком поздно. Яд расползся по организму и принялся выжимать из него все соки.

Как бы Брат ни осуждал того, что с Ним произошло, он не оставлял его. Он притаскивал лечебные и до невозможности горькие коренья и травы, приносил воду, сделав из камня подобие ведра; сворачивался вокруг него клубком, чтобы согреть, когда Его била мелкая дрожь.

Лихорадка длилась несколько дней, пока однажды Он не проснулся в зверином теле. Боль, как и жар, прошли, и он наконец смог набить желудок свежей, еще теплой олениной, которую приволок заметно повеселевший Брат.

Не смотря на то, что человеческое тело принесло ему больше горя, чем добра, глядя на свое отражение в стоячей воде, Он думал о том, каким было его человеческое лицо.

Спустя какое-то время Он решил попытаться снова стать человеком. Он притащил к убежищу целый ворох веток, разгрыз на меньшие, сложил часть из них вместе, подражая людям, и поджег. Просить Брата следить за огнем и подбрасывать в него хворост нечего было и думать, так что Ему следовало поторопиться.

Он никогда не задумывался о том, как создать пламя. Оно просто появлялось тогда, когда он этого хотел. Превратиться в человека оказалось намного сложнее и больнее, чем в первый раз, но все же ему это удалось.

Бросая ветки в огонь, Он смеялся. Брат, прижав уши, косился на него из угла пещеры, в которой они обосновались, и вздыхал с упреком.

Чтобы приготовить мясо потребовалось времени и сил не меньше, чем на превращение. Первый кусок Он полностью сжег, второй остался наполовину сырым, и он сразу выплюнул его, почувствовав на языке знакомый вкус крови.

С пятой попытки получилось так, как надо. Он не назвал бы такую еду вкусной — возможно, ей просто чего-то не хватало — но радовался уже тому, что смог хотя бы утолить голод и не слечь с жаром.

Вскоре Он попробовал питаться не только мясом. Ягоды — вроде тех синих, растущих возле камня — в человеческом теле оказались вкуснее, чем в зверином. Он опасался есть что-то кроме увиденного у людей, и потому добавил к рациону только рыбу. Поддерживать огонь на протяжении нескольких дней было не самой простой задачей, но Он смог превратиться обратно только спустя четыре восхода.

Тогда Брат, который все это время стоически терпел, бросился на него и оттаскал, как щенка, за загривок, выразив все свое недовольство тем, чем Он занимался.

Брат задавал ему трепку каждый раз, когда Он возвращал себе звериный облик, но никогда не трогал, пока он находился в человеческом теле.

Наконец, Ему удалось увидеть свое лицо: яркие, пронзительно рыжие глаза, резкие черты с немного впалыми щеками и бурые, точно сосновые коренья, волосы. Он не знал, сочтут ли люди его лицо достаточно человеческим. Прежде чем показаться им на глаза, предстояло еще много всего сделать.

Находясь в человеческом обличье, Он учился ходить, не падая и не шатаясь; перекладывал из кучки на кучку собранные в лесу семена, улучшая координацию рук. А становясь зверем Он бежал к человеческим селениям и наблюдал за ними с еще большей страстью, чем прежде.

В одну из таких вылазок он зашел под покровом ночи в деревню — стащить с веревок одежду. Он никогда не видел, чтобы люди ходили, как есть, а значит, ему тоже нужна были эти несуразные, мешающие двигаться вещи.

Он внимательно слушал человеческую речь, запоминал, соотносил слова и предметы, а вернувшись в убежище и обратившись в человека, дни напролет пытался выговорить то, что услышал. Когда у него получалось, он радовался, как ребенок, и тормошил Брата, зарывая пальцы в густую шерсть. Тот ворчал.

Он учился быстро, но этого было недостаточно. Нужно было выйти к людям, попросить о помощи. Но как это сделать, чтобы на него не спустили собак?

Идти к взрослым он побоялся. Он долго наблюдал за небольшим поселением, рядом с которым они с Братом обосновались. Несколько лет назад они уже жили здесь, и он был рад вернуться на старое место. Кроме того, здесь жила та, к которой Он осмелился подойти.

Он сразу узнал девочку, которая приходила на окраину леса и подолгу сидела под раскидистым деревом, уставившись в то, что лежало на ее коленях. Едва уловив ее запах, он вспомнил их прошлую встречу, когда она, совсем еще кроха, забрела с другими детьми слишком далеко в лес.

Человеческие дети на удивление часто терялись. Услышав их голоса, Он всегда приходил, чтобы вывести обратно, но как бы он ни старался проявлять дружелюбие, они всякий раз пугались и с воплями убегали. В итоге он смирился с тем, что ему не добиться другой реакции, и начал действовать иначе: рыча и скалясь, он преследовал их, пока не выгонял, словно зайцев, к деревне. Правда, после каждого такого спасения в лесу появлялись охотники, и Ему с Братом приходилось искать другой дом.

В тот раз Он снова прибежал на детские крики. Маленькие люди бросились прочь, но одна из них споткнулась о корень и упала, повредив ногу.

Он не знал, как подойти к ней, плачущей, чтобы не напугать еще больше. Но что-то делать нужно было, и Он приблизился ползком, не глядя в глаза. Возможно, это успокоило ее или просто сильно удивило, и она прекратила плакать. Однако другие, заметив, что девочка отстала, со всей своей детской опрометчивостью схватили палки и с воинственными воплями побежали к ней. Кто-то швырнул камень, и тот больно угодил Ему по морде.

Видя, что остальные не собираются бросать девочку, он, провожаемый градом камней и улюлюканьем, отбежал и притаился в кустах. Он должен был убедиться, что дети выберутся из леса до того, как их найдут другие хищники.

И теперь, как и тогда, он смотрел на повзрослевшую девочку из своего укрытия в зарослях и собирался с духом, чтобы подойти.

Она заметила Его сразу, стоило ему выйти из чащи. Она не стала с криком убегать, как это случилось в их прошлую встречу, а замерла, точно до смерти напуганная дичь перед хищником.

Он остановился и помахал ей рукой — так иногда делали люди, когда видели друг друга издали. Девочка неуверенно помахала в ответ.

— Что ты делаешь? — медленно, по слогам произнес Он фразу, которую часто слышал и чье значение понимал.

— Читаю книгу, — в голосе девочки прозвучало удивление, будто заданный вопрос был до невозможного глупым.

— Книгу? — переспросил Он и посмотрел на предмет, лежащий у нее на коленях. — Можно?

Не сходя с места, он вытянул перед собой руку.

Девочка удивленно приподняла брови, помедлила, но в итоге закрыла книгу и протянула ему.

Обрадовавшись, Он приблизился к ней, сел рядом, бережно взял книгу и раскрыл ее. Внутри оказалось много белых листов, покрытых ровными линиями узоров.

— Что это? — Он ткнул пальцем в книгу.

— Буквы, — в замешательстве ответила девочка, а затем, сообразив, спросила: — Ты не умеешь читать?