С этого часа она стала с некоторой опаской поглядывать на загорелых голосистых баб, недружелюбно думая: «Насмешничать будут…»

Как-то ночью она проснулась от нестерпимого желания немедленно бежать в Орловку, чтобы взять у Пронькиных свои пожитки. Строго спросив себя, она обнаружила еще одно тайное желание: призанять у старой Прасковьи красивый пунцовый наряд и шерстяной полушалок с темными, как кровь, цветами. У нее сердце замерло при одной мысли, какой она будет красивой и молодой в новом ярком наряде.

И она уже присела на постели, сбросив с себя дерюгу. Но вдруг подумала: «Злобятся на меня Пронькины…» Вздрогнув от ночного холода, она опять повалилась на подстилку, закрылась с головой. И тоскливо принялась ругать себя: зачем убежала из Орловки без своего узла, теперь придется выйти на свадьбу в лаптях и в заплатанной рыжей юбке! Чужемужница, бесприданница!

В полдень сложили на гумне последние возы снопов, и порожний обоз прогрохотал по дороге прямо к большому дому. Ребята с криками окружили обоз, Авдотья же молодо сбежала по ступенькам крыльца и приветливо сказала:

— Счастливо хлеб с корню сняли. Счастливо, под солнушком, обмолотить! Баньку истопила вам, — добавила она и взяла переднюю лошадь под уздцы. — Ступайте, мужики. Мы с ребятами тут управимся.

Она остановила Николая, тронув его за рукав:

— Пироги я затеяла — с куренками испеку да с пшенной кашей. Надо бы со щавелем, да сахару нет. Степана на свадьбу-то позовешь?

— В ночь сам съезжу, — быстро ответил Николай. — Гнедуху на остров пустите, не спутывайте.

— Питья бы какого он добыл, Степан-то, — тихо, словно стыдясь, сказала Авдотья. — Непьяная свадьба в укор нам будет.

Свадьба пришлась на солнечное воскресенье. В это утро Дилиган поднялся раньше всех. Подсучив штаны, он по прохладной воде перешел вброд на остров. Лошади щипали траву, спокойно обмахиваясь хвостами. Дилиган долго ходил среди табунка, улыбаясь и причмокивая губами. Наконец выбрал чалого мерина и молодую кобылку и на поводках ввел их в воду. Выкупав лошадей, старательно перебрал им гривы и зашагал к дворам. Лошади пошли за ним, шумно пофыркивая и встряхиваясь.

У крылечка во дворе большого дома уже стояла телега, щедро смазанная дегтем и доверху набитая сеном. Николай и Наталья уезжали регистрироваться в волость, а Дилиган вызвался быть у них кучером и дружкой.

Бабы и ребятишки первыми высыпали во двор. За ними вышел Николай в новых смазных сапогах и в праздничной расшитой рубахе. Он постоял на крылечке, потом подошел к телеге и смущенно стал подбивать сено. Наталья задерживалась. Бабы, вздыхая и подталкивая друг друга, нетерпеливо поглядывали на дверь.

Наконец на крылечко вышла Наталья. Она показалась всем высокой и дородной в своем просторном темноватом платье, на подоле которого цвели крупные желтые разводы. Медленно пошла она по ступенькам, потом остановилась, краснощекая, с пересохшими губами. Николая мгновенно пронзило далекое, неясное воспоминание об этих желтых разводах. Он взглянул на мать, сдвинув брови, и, ничего не припомнив, шагнул навстречу Наталье, взял ее за руку. Она легко прошла, словно проплыла, к телеге.

Кузнечиха удивленно прошептала:

— Осанка у бабы явилась!

Авдотья накинула темную шаль на плечи невесты — от пыли. Дилиган одернул рубаху, молодецки вскочил в телегу и натянул вожжи. Ребятишки широко развели ворота, пара коней дружно вынесла телегу на улицу и — в степь.

Полдня прошло на усадьбе в разговорах и томлении. Мальчишки со старшей дочкой Мариши не слезали с тополей и перекликались, как грачи. Авдотья и Дарья, красные и распаренные, сажали пироги в печь. Мариша и кузнечиха сидели в тени с вязаньем.

— Бывало, свадьбы гуляли на покров, — тихонько, с печальной робостью сказала Мариша. — У девушек присловица была: «Батюшка покров, покрой сыру землю снежком, а меня, девицу, венцом…»

Кузнечиха взглянула на Маришу своими круглыми острыми глазами:

— Ныне какие свадьбы! Без сватьев, без сговору. Под матицей не сижено, не пито, не пролито, не сказано, не завязано.

Мариша, будто и не слыша кузнечихи, певуче проговорила:

— Бывало, сватья скажут: «Вы видели сокола, кажите нам сизу голубку…»

Сзади, от огородов, к ним неслышно подбежала Ксюшка. Она толкнула Маришу в плечо, та вздрогнула и выронила вязанье.

— Приданое невестино принесли из Орловки! — прокричала Ксюшка и, озорно опустив глаза, растрепала перед бабами слежавшийся Натальин узелок.

Бабы пристально разглядывали желтый наряд, гусарики с пуговицами, реденький полушалок и зеркальце.

— Бедность! — горестно покачала головой Мариша.

— Приданого — два полотенца из дубового поленца, — ядовито усмехнулась Ксюшка. — Пойду старухе отдам.

— Откуда у нее, у Натальи-то, платье с разводами? — задумчиво спросила кузнечиха.

Никто ей не ответил, потому что на тополях вдруг заголосили ребятишки. Один за другим, шурша ветвями, они скатились наземь и помчались по дороге.

— Едут! — испуганно сказала Мариша и поднялась.

Женщины торопливо побежали по домам — принарядиться. Собрались у террасы большого дома. Женщины надели блеклые ситцевые кофты и туго повязались белыми платками, распустив по плечам пышные концы. Мариша стыдливо прятала ноги, обутые в новые лапти. Кузнец, начисто отмытый, со светлыми кудерьками вокруг розовой лысины, безучастно стоял в стороне, заложив руки за пояс. Ребятишки скакали вокруг него и опасливо посмеивались: они решительно его не узнавали. Кузнечиха в цветастом сарафане вышла вперед и скрестила толстые руки на груди.

Подвода, окутанная пылью, быстро скатилась с горы, ненадолго скрылась за амбаром и опять показалась. Дилиган подкатил прямо к террасе, лихо повернул и чуть не наехал на куст сирени. От растерянности молодые слезли с телеги в разные стороны. Дарья Гончарова сняла с Натальи пыльную шаль и, взяв за руку, степенно подвела к Николаю.

Молодые поднялись по скрипучим ступенькам на террасу. Из-за дверей навстречу им вывернулся Павел Васильевич в розовой, не по росту длинной рубахе. Он встал на носки и, высоко подняв развязанный сноп пшеницы, осыпал колосьями молодых с головы до ног.

— Родить вам деток, сколь здесь зерен, — робко произнес он.

— Не по обычаю, — гневно сказала кузнечиха. — Баба должна осыпать, да и хмелем.

Никто не хотел наступать на колосья, и в дверях произошла небольшая давка. Молодые ушли вперед.

— Вся свадьба не по обычаю! — крикнула Ксюшка и, безжалостно давя пшеницу, пробежала на террасу.

В просторной комнате были сняты нары, посредине стоял длинный стол, накрытый разноцветными вязаными и расшитыми скатертями. На столе дымились разрезанные пироги и блюда с маслеными пампушками.

У порога молодых встретила Авдотья. На ней были длинное, до полу, малиновое платье и легкая шерстяная косынка, повязанная по-женски, с повойником. Наталья со смущением глянула на свекровь и крепко стиснула руку Николая. Авдотья легонько подтолкнула обоих, усадила в передний угол и низко поклонилась коммунарам:

— Садитесь, гости, кушайте.

Скамьи быстро заполнились. Для Авдотьи оставили место около Николая, Дилиган сел рядом с Натальей. Он тонко кашлянул, загреб из блюда полную горсть пампушек и ссыпал их перед Натальей.

— Ешь, молодайка, с дороги-то.

Седобородый Климентий с важностью оправил рубаху и медленно усмехнулся:

— Значит, полудневать будем. А гулять когда?

Ему никто не ответил, только кузнец оглядел стол вопрошающим взглядом и равнодушно закусил усы.

— Ишь, услышал, — лукаво пробормотала кузнечиха.

Авдотья скрытно оглянулась на распахнутую дверь и внезапно поднялась во весь рост. Дилиган перестал жевать и вытянул шею, кузнечиха мелко вздрогнула, словно укололась. За столом попритихли. В горницу вошли нежданные гости из Орловки.

Степан Пронькин, в пышной праздничной поддевке, остановился на пороге. Из-за плеча его выглянула сухонькая Параскева в темной шали.