Изучение генома, синтезирование яда, способного отравить даже Стирающую Явь.

Задыхаясь, Шикти посмотрела на стоящего перед ней парня. На его виске не было коммуникатора, но она понимала каждое его слово — как иначе, ведь он говорил на ее родном языке: без малейшего акцента, хотя речевой аппарат человека не смог бы передать так точно все детали звучания.

— Ты... нет... не может быть... невозможно, — она хотела опустить веки, покачать головой, но вышло лишь едва заметное подрагивание ресниц. — Ты же не... Приносящий Хаос?

— Ась? — откликнулся парень.

Нет. Это какая-то чушь. Это невозможно. Его не должно быть здесь. Его вообще не должно быть.

— Ты же погиб, — фраза прозвучала глупо даже для самой Шикти.

— Погиб? Я? — парень хохотнул в ладонь и посмотрел на нее — без насмешки, с искренним любопытством. — Как ты это себе представляешь?

Это он. Это и правда он, тот, о ком она знала из старых, очень старых легенд. Но даже время было не в силах скрыть под своим покровом весь их мрак.

— Почему ты делаешь все это? Ты же был рыцарем. Был правой рукой одного из Пастырей. Его прикосновение... приручение...

— Приручение? Меня никто не приручал, — парень улыбнулся, осознав, что именно ввело Шикти в заблуждение. — Эльге никогда не поступил бы так со мной. Ведь я — «порочный ветер свободы, что наполняет его грудь», — процитировал он и звонко рассмеялся.

Стирающая Явь опешила: потому, что парень говорил о Пастыре в такой бесстыдно фривольной манере; потому, что называл его по имени; потому, что вообще знал его имя.

— Это из-за тебя Пастырь отказался от Нононо-до, — потрясенно пробормотала она.

Парень нахмурился, недовольно скривил губы, от чего Стирающую Явь бросило в жар. Но Приносящий Хаос не был зол. Просто раздосадован.

— Вот обязательно было вспоминать этого типа? Чуть что, все сразу попрекают меня этой обиженкой. Да он сам виноват, между прочим! Нечего было лезть. Пусть теперь сам на себя пеняет.

Нононо-до исчез перед самым нападением на Пастыря. Пирофазис сказал, что тот самолично принял решение отправиться в Колыбель, но что, если...

— Что ты с ним сделал?

— Чего, чуть что, сразу я? Я его и пальцем не тронул! — возмутился парень, но лукавая улыбка так и рвалась наружу, проявляя очаровательные ямочки на его щеках. — Вообще, если честно, думаю, он что-то заподозрил. Ну... я несколько раз позволил себе лишнего, — он замялся. — Ладно, ладно, я почти прямым текстом сказал ему, что это я! — выпалил он и буркнул: — Скорее всего он смылся к главному. Наверняка побежал жаловаться. Он всегда был той еще ябедой.

— Нононо-до не стал бы сбегать. Он бы не бросил Пастыря, зная, что ему грозит опасность.

— И что он бы мне сделал? Он же не совсем дурачок и может додуматься, что если в прошлый раз оказался бессилен, то спустя столько времени, которое он просидел в великом «нигде», я уж точно не стал слабее. Он бы ничего не смог. А так хоть будет тешить себя мыслью, что первым забил тревогу. Поднять флотилии! Разбудить Спящих! Великий и ужасный я вернулся! — передразнил парень и, смахнув выступившие от смеха слезы, добавил: — Ну и кадр.

Ей нужно было бежать. Если даже Нононо-до сбежал, ей и подавно не стоит принимать этот бой.

...Но как? Он смог повторить силу Ц-Цузу, даже его голос. Он столько раз подражал его способности восстанавливаться. На что еще он способен?

— Зачем ты рассказываешь мне все это?

Парень удивленно изогнул брови, а затем залился стеснительным румянцем.

— По правде сказать, мне совсем не с кем поговорить, — признался он. — Мне только и разрешено, что наблюдать за всем со стороны или вот..., — он пнул ногу Ц-Цузу, — быть кем-то другим. Но мне это уже давно надоело и совсем не нравится. Я хочу быть собой!

Может, ей удастся потянуть время? Кажется, дышать становится легче. И голос крепчает. Если воспользоваться его болтливостью, возможно, она сможет дождаться, когда действие яда пройдет, и тогда... Что тогда? Сбежать или напасть?

— Почему ты отвернулся от Пастыря?

Он приблизился к ней, склонился. На его совсем по-юношески алых губах снова расцвела, точно ядовитый бутон, пугающая улыбка.

— Ты же сама сказала: я — Приносящий Хаос, — вкрадчиво произнес он. — А отары несут только смерть. Как мне нести хаос туда, где вы не оставили ничего живого?

Дышать стало легче, когда он отошел к самому краю обрыва; повернулся к Стирающей Явь спиной, будто она была младенцем, неспособным ему навредить.

— Все эти отары, рыцари, Пастыри — вы все, — он развел руками, будто желая охватить всю долину, в которой больше не осталось ничего живого. Нет, не долину. Он хотел охватить весь мир. — Вы мешаете мне развлекаться.

Он взглянул на Стирающую Явь через плечо, и той захотелось исчезнуть — куда угодно, только подальше отсюда: взгляд Приносящего Хаос полыхал необузданностью.

— Ты ненормальный, — пробормотала Шикти. — Я слышала о твоих деяниях. Слышала, что о тебе говорят.

Необузданность сменилась озабоченностью и беспокойством.

— До сих пор говорят?! В каких мирах? — выпалил он и воровато оглянулся, будто кто-то мог подслушать. — Плохо, плохо, очень плохо. Если отец об этом узнает, мне точно головы не сносить. Будет пилить пока не устанет, а устает он редко.

Стирающая Явь следила, с какой скоростью меняются эмоции на его лице. Из одной крайности в другую, из безумия чудовища — в панику напакостившего ребенка.

— Психопат, — выплюнула она.

— Я? Почему это я психопат? — оскорбился парень. — Если кто и был психопатом, так это Ц-Цузу. Строил из себя непойми что, когда на самом деле был самым жалким из всех, постоянно самоутверждающимся за чужой счет ничтожеством. Ты знала, что среди своей расы его считали изгоем? Из-за внутриутробного порока развития его речевой аппарат был способен воспроизводить только ограниченный спектр вибраций, в основном влияющих только деструктивно. Удобно для Пастыря, но все-таки подбирать объедки, это как-то..., — он поцокал языком. — А знаешь, что он стал рыцарем только потому, что все остальные отказались склонить голову? Бедный Ц-Цузарравальш. Я бы пожалел его, не будь он таким гадким. Да я сам себе стал гадок, — парень зябко повел плечами, а затем содрогнулся всем телом. — Отвратительный опыт, просто мерзкий. Лучше забуду его, а то на языке до сих пор вкус еще живой человеческой плоти.

Кажется, она уже могла пошевелить рукой. В мышцах не было крепости, но пока ее покров при ней... Стирающая Явь полагала, что яд будет медленно убивать ее, но, похоже, он всего лишь обладал краткосрочным парализующим действием.

— И что дальше? Убьешь меня?

Парень виновато посмотрел на нее.

Да. Именно это он и собирался сделать — как только наиграется вдоволь.

— Позволь мне уйти, — взмолилась Шикти. — Я никого не трону. Я исчезну, ты даже обо мне не вспомнишь.

Приносящий Хаос смутился под откровенным взглядом женщины, ссутулился.

— Моя жизнь ничего не стоит без Пастыря. Прошу, сохрани ее. Я не стану мстить. Я смирюсь.

— Перестань упрашивать меня, Шикти, — парень взъерошил волосы. Пряди упали на лицо, и он спрятал за ними глаза. — Ты ведь и правда мне понравилась.

Он врал? Или нет? Стирающая Явь не могла разобрать.

— Умоляю тебя, пощади! — с жаром выпалила она.

Парень совсем стушевался.

Нет. Он врет. Так естественно, словно сам верит в свою ложь, будто он — совсем еще мальчишка, никогда не касавшийся, не видевший обнаженной женщины. Но Стирающая Явь хорошо помнила, что в тот вечер, в ту ночь, когда он пришел к ней в облике Ц-Цузу, в нем не было и намека на смущение.

Он снова приблизился к ней, присел рядом, с робкой улыбкой на губах коснулся пальцами ее щеки. Нежно. Точно так же, как касался, будучи в теле Ц-Цузу, когда никого не было рядом.

Сейчас!

Она ударила его в грудь, пробила ее насквозь, схватила пальцами сердце. Такое горячее, упругое, сильное. Оно пульсировало даже тогда, когда она потянула руку к себе, вырвала его из тела. Это сердце тоже было произведением искусства. Даже жалко.