— Не очень, — ответила она; тут он заметил, что в руках у нее — поднос с кувшином, где плескалось, судя по запаху, неплохое вино, и тарелкой с чем-то, что больше напоминало сизые ноздреватые булочки. — Но кое-что понимаю. Я принесла вам поесть. Или вы черпаете пищу из иных миров, которые нам, людям простым, недоступны?

— Не всегда, — усмехнулся он, глядя, как Эжени водружает поднос на стол, бережно сдвигая в сторону кисти, склянки с маслами и открытые банки с краской. — Благодарю вас.

— Можете мне «ты» говорить, — сказала она, и во взгляде ее метнулись насмешливые и игривые искры. — «Выкают» мне только гости, да и только те, что знают меня первые четверть часа.

— Тогда и ко мне обращайся на «ты», — предложил Даниэль, наливая в бокал вина. — В конце концов, мы оба здесь — люди подневольные.

Его слова вызвали у Эжени неподдельное удивление:

— Подневольные? С чего это? Меня никто здесь не держит. Я здесь выросла. Мадам для меня все равно что мать.

— И давно ты здесь?

— Очень, — ответила Эжени, опираясь на стол рядом с Даниэлем так, что теперь они стояли плечом к плечу. — Так давно, что не помню ничего другого. С моими родителями что-то случилось во времена Коммуны. Так Мадам говорит. А спорить с ней и некому.

— Вижу, вы с ней хорошо ладите, — проговорил Даниэль немного задумчиво, не зная, как подступиться к предмету, интересовавшему его больше всего остального. Эжени беспечно махнула рукой:

— На самом деле она добрая, только этого не показывает. Меня она научила всему. И даже большему. Один раз, с год назад, к нам пришла компания из исторического общества. Они обсуждали времена Революции, и надо же мне было перепутать Робеспьера и Мирабо! Ты смеешься, — сказала она с укором, заметив, что Даниэль не может сдержать улыбки, — а знаешь, сколько денег мы тогда потеряли? Мадам после этого принесла мне сочинение господина Тьера и сказала прочитать. Я все прочла, от корки до корки. Теперь не перепутаю, хоть ночью меня разбудить. А те господа часто захаживают. Они нас всех очень любят.

— Оттуда же и латынь? — уточнил Даниэль. — Кто еще сюда приходит, епископ Парижский?

— Много кто, — ответила Эжени загадочно. — Иногда заходят господа из посольств. Я и по-немецки немного выучила. Люди любят, когда говоришь с ними на их языке. Тогда ты им сразу понравишься.

— Ты-то нравиться умеешь, — благодушно произнес Даниэль. После проведенных в напряжении нескольких часов ему было достаточно нескольких глотков вина, чтобы впасть в тягостное расслабление, с которым он был не в силах бороться, как и с тем, что его собеседница явно пыталась вовлечь его в какую-то странную игру.

— Еще бы, — ответила она не без гордости, — не зря же я здесь.

Тут он, вспомнив, что пить вино на пустой желудок никогда не было хорошей идеей, потянулся к тарелке с закуской, но Эжени внезапно отстранила его руку:

— У тебя все пальцы в краске! Давай сделаем так…

Взяв одну из булочек, она поднесла ее к самому его лицу, и он, решив, что попытка протеста выставит его в чрезвычайно нелепом свете, откусил небольшой кусок.

— Ну как? — теперь в глазах Эжени плясали не искры, а самые настоящие бесы с факелами наперевес. — Нравится?

Он едва не подавился, с трудом пережевывая то, что оказалось у него во рту. Пресную, сыроватую массу, из которой было сделано угощение, мог бы назвать вкусной разве что форменный безумец, но Даниэль быстро вспомнил, что не стоит смотреть в зубы дареному коню.

— Что это? — спросил он, поспешно возвращаясь к вину, чтобы скорее убить оставшийся в горле привкус мокрой бумаги. Эжени пожала плечами:

— Что-то вроде хлеба. Только от него не толстеешь**. Мадам знает рецепт. Мы все здесь это едим, так уж повелось.

— Действительно?.. — переспросил Даниэль, стараясь не коситься с отвращением на злосчастную тарелку. — А другой еды совсем нет?

— Есть, но она для гостей. Мы ее тоже едим, если нас угощают. Кстати, совсем забыла! — Эжени коротко хлопнула себя по лбу. — Сегодня вечером будут гости из военного министерства. Не хочешь остаться и посмотреть? Жюли споет нам, такого больше нигде не услышишь.

Даниэль недолго колебался. Единственное опасение, которое его останавливало, он не преминул высказать вслух:

— А мадам не будет против?

— Мы уже у нее спросили, — объяснила Эжени. — В большом зале есть место, откуда все будет видно, а тебя никто видеть не будет. Не будешь шуметь и никому не помешаешь.

— Что ж… — предложение выглядело несомненно привлекательным, но оставалась еще одна деталь, которую Даниэлю хотелось бы прояснить. — Звучит неплохо. А…

Точно угадав его мысли, Эжени привстала на цыпочки, чтобы оказаться ближе к его лицу, и шепнула с заговорщицким видом:

— Лили тоже будет. Она обычно разносит угощения, но потом у нее найдется свободная минута.

— Это прекрасно, — проговорил Даниэль, не скрывая своего воодушевления. За те дни, что прошли с момента его первого появления в заведении, он видел Лили только мельком — иногда слышал ее шаги, которые не спутал бы ни с какими другими, замечал мелькнувший в дверях подол платья или чувствовал направленный на себя любопытствующий взгляд, — но она всякий раз скрывалась, стоило ему вознамериться заговорить с ней. Его начало даже одолевать подозрение, будто Лили нарочно его избегает, и это, признаться, весьма его беспокоило.

— Хорошо, — сказал он. — Я приду.

— Мы будем очень рады! — воскликнула Эжени, вновь протягивая ему адское кушанье. — Еще кусочек?

— М-м-м, нет, — он помотал головой, чувствуя, как горестно сжимается его желудок. — Мне надо вернуться к работе…

— Как знаешь, — ответила Эжени без тени обиды и исчезла. Прежде чем дверь зала за ней захлопнулась, Даниэль услышал снаружи топот нескольких пар ног и взволнованные голоса: судя по всему, все обитательницы заведения сгрудились у дверей, чтобы послушать, чем закончится разговор. Никакого раздражения от этого он не ощутил — скорее, нечто сродни умилению; вдобавок, нельзя было отрицать, что такое внимание от особ, за чье общество весьма влиятельные люди готовы были платить солидные деньги, изрядно ему польстило.

***

Гости из военного министерства — статный, лет сорока пяти генерал-майор в компании двух полковников, нескольких офицеров рангом пониже и целого выводка адъютантов, — оказались, судя по их манерам, завсегдатаями этого заведения и девиц приветствовали, как старых знакомых. Жюли, как и Мадам, не было пока видно, и всем происходившим в большом зале заправляла Эжени: позаботилась о том, чтобы все были рассажены за столом как должно и приказала принести шампанского. Сердце Даниэля тревожно екнуло, когда он увидел, как тащит Лили заставленный бутылками поднос, слишком тяжелый даже на вид для ее тонких рук, но она проявила недюжинную сноровку и ловкость, управившись с сервировкой ничуть не хуже, чем сам Даниэль управлялся с кистью и карандашом. Он моргнуть не успел, как каждый из гостей оказался при наполненном бокале, и вечер потек своим чередом: зал заполнился шумом голосов, шутками, взрывами смеха. Эжени умудрялась одновременно шептать что-то на ухо одному полковнику, подмигивать другому и обмениваться репликами с сидевшим напротив дородным секунд-майором; Полина, сидевшая ближе к концу стола, приковала к себе внимание адъютантов, один из которых, совсем еще молодой, смотрел на нее так, будто почитал бы за высшее счастье упасть рядом с ней на пол и обнять ее колени; еще одна девица, Серафина, вовсю смеялась шуткам двух лейтенантов, подбивая их сыграть в какую-то игру. Один генерал как будто не принимал участия во всеобщем веселье, только пил шампанское и с явным нетерпением посматривал в сторону лестницы. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кого именно он ждет.