— Извините, — проговорил он, чуть морщась — похоже, ему не впервые было переживать подобного рода неловкость, — я вас не расслышал.

— Вы… — только и выговорила она, прежде чем язык окончательно отказался повиноваться ей. Беспомощно, ничего не понимая, она смотрела на то, как он вытирает перемазанные в графите пальцы носовым платком, затем тихо кашляет в сжатый кулак, собираясь с мыслями, и отвечает несмело, явно боясь ошибиться:

— Это ведь вы подходили ко мне на той неделе по поводу вида на Нотр-Дам? Мы ведь уговорились на десять дней. Я закончу послезавтра, как мы решили. Что-то изменилось?

Он беспокоился, и, скажем по секрету, тому была причина: аванс, врученный ему заказчицей, он успел уже потратить и понятия не имел, как будет возвращать деньги, если та вдруг пожелает их вернуть. Но его тревоги оказались беспочвенными — девица в черном только смотрела на него и тяжело, свистяще дышала, с трудом осмысливая происходящее.

— Вы меня с кем-то путаете, — произнесла она наконец тихо и обреченно, понимая во всей полноте истинную подоплеку сложившегося положения. Молодой человек, хоть и несколько воспрял духом, все же смутился — несмотря на то, что такие казусы в его жизни были совершенно привычны, он не мог научиться относиться к ним полностью равнодушно. На мосту, конечно, много кто знал о нем — знал, что он может не узнать знакомого или не отличить одного заказчика от другого, будучи не в состоянии сопоставить в четкий образ то, что видит в лицах окружающих его людей. Чужие черты, взгляды, выражения были точно скрыты от него мутной пеленой; пытаться узнать кого-то в лицо было для него занятию сродни тому, чтобы пытаться собрать мозаику из разрозненных, разнородных кусочков, не предназначенных к тому, чтобы оказаться единым целым*.

— Извините, — повторил он, поскорее возвращаясь к работе. Он полагал, что девица уйдет после этого, но она не торопилась этого делать — растерянно посмотрев на него, на незаконченный рисунок Консьержери, затем на те работы, которые выставлены были на продажу и на которых лица изображенных прохожих были не более чем мутными бесформенными пятнами, лишенными любых черт — отошла чуть поодаль, бессильно опустилась на мостовую у самого входа на мост и, прислонившись к перилам, горько и безнадежно заплакала.

Она сидела так почти час, не в силах подняться и уйти прочь; людской поток, снующий туда-сюда по мосту, огибал ее, ибо если и пробуждалось в ком-то из идущих мимо толика сострадания, то она гасла тут же, стоило ему услышать страшные, нечеловеческие звуки, вырывающиеся из когда-то разрезанного и наскоро зашитого горла. Ни у кого не было желания связываться с существом, чьи рыдания звучали, как вой ожившего ночного кошмара, и все торопились скорее уйти, чтобы потерять девицу из виду и таким образом перестать иметь даже самое призрачное отношение к ней. Скрипач, так и не прервавший игру, косился на нее со всем возможным неодобрением: из-за ее непрошеного присутствия поток денег, льющийся в его футляр, заметно поредел.

— Почему вы плачете?..

Девица всем телом вздрогнула. Ресницы ее слиплись от слез, и она не сразу смогла открыть глаза, но по знакомому голосу поняла, что к ней приблизился ни кто иной, как давешний художник. С неуверенной, сконфуженной улыбкой он склонился над ней, и она увидела, что он протягивает ей только что законченный рисунок.

— Возьмите… только не плачьте больше.

Машинально, явно не думая, она приняла нежданный подарок. Молодой человек помог ей встать, полез в карман, чтобы достать платок, но она, не думая о церемониях, утерла заплаканное лицо рукавом.

— Как вас зовут? — спросил он, силясь вглядеться в ее лицо и вновь терпя в этом полнейшую неудачу. Она ответила не сразу, точно вопрос об имени навел ее на какие-то тяжкие размышления.

— Линетт, — наконец проговорила она, точно на что-то решившись. Художник кивнул в знак того, что знакомство ему чрезвычайно приятно, и она поинтересовалась, поняв, что он как будто не собирается назваться в ответ:

— А… вы?

— Что? — недоуменно переспросил он.

— Как зовут вас?

— А, это… — он глубоко вздохнул, все глубже увязая в неловкости и не имея ни малейшего понятия, как выбраться из нее, — на самом деле, это не имеет значения. Вы можете называть меня так, как вам вздумается.

— Как мне вздумается?..

— Да, да, — произнес он, желая поскорее покончить с раздражающей его темой. — Это совсем не важно. Важно другое. Вам уже лучше?

— Да, пожалуй…

— Это хорошо, — кивнул он и, вернувшись к своим рисункам, принялся складывать мольберт, собирать все свои скромные пожитки в охапку. Несмотря на то, что день для него выдался неурожайным, молодой человек пребывал в наилучшем расположении духа — ничуть не беспокоясь по поводу того, что отдал одну из своих работ в чужие руки задаром, он так же ничуть не удивился, когда Линетт, заметив, что он закончил сборы и хочет удалиться, окликнула его:

— Я могу пойти с вами, месье?

— Со мной? — он обернулся к ней, подозревая, что это какая-то шутка, но девица вовсе не торопилась смеяться, и на лице молодого человека вновь появилась улыбка. — Конечно. Идемте.

Влившись в толпу, они зашагали по мосту через Сену, чтобы затем свернуть к бульвару Сен-Мишель и нырнуть в обветшалые дебри Латинского квартала. Здесь оставались еще дома, возведенные в былом столетии и чудом пережившие османовскую реконструкцию**: жилье здесь было убого и дешево, внаем сдавали даже не квартиры, а комнаты, стены в которых были тут и там прогрызены мышами, отсыревший пол скрипел так, точно был готов провалиться, а сгнившие оконные ставни нисколько не удерживали тепло. Молодой человек привел свою спутницу в одну из таких комнат, малую настолько, что в ней еле умещались кровать, рукомойник и покосившийся стол с таким же покосившимся табуретом. Бережно сложив в углу свои вещи, безымянный художник отвернулся к столу, чтобы зажечь покоившуюся на нем керосиновую лампу — а когда заплясавшие по комнате отблески выхватили из сгустившейся темноты фигуру его неожиданной гостьи, увидел, что она разматывает уже на себе шарф и порывается расстегнуть ворот платья.

— Если вы… — проговорил он сдавленно, не зная, куда деваться, — позвольте, вы не так меня поняли. Ведь у меня совсем нет денег.

У нее вырвался рваный, истерический смешок, больше похожий на свист проколотой резиновой кишки.

— Мне не нужны деньги.

— А, — произнес он, немного успокаиваясь. Она наконец справилась с шарфом, отбросила его в сторону — и взгляд молодого человека тут же оказался прикован к кривой борозде шрама, пересекающей наискось ее изящную шею. Художник не сказал ничего, только шумно втянул в себя воздух, но потом увидел, как худые, трясущиеся руки его гостьи не справляются с пуговицами ворота, как она исступленно тянет ткань в разные стороны, готовясь разорвать ее, если потребуется — и тогда он шагнул к ней, мягко взял за захолодевшие ладони и притянул к себе, горячо и порывисто прижался губами к ее покрытому испариной лбу.