Лили была в шаге от того, чтобы лишиться чувств; нечто сверхчеловеческое было в том, что она продолжала сидеть прямо и даже более или менее связно говорить.

— Он пытался меня защитить.

— Он чуть не убил человека, — обрубила Мадам, отступая от нее. — И тебя бы убил, если бы не прекрасный удар Сандрин.

— Вот-вот, — подтвердила Сандрин, несколько приходя в себя. — Не слышу благодарности за спасенную жизнь! Этот безумный нашпиговал бы тебя пулями, как курицу на Рождество!

Лили только схватила ртом воздух, но не смогла вымолвить ни слова. Тем временем ожила Алиетт, про которую все успели забыть: внимательно изучив разлетевшиеся по полу осколки бутылки, она кончиком пальца собрала с остатка донышка то, что еще оставалось там, и, попробовав его на язык, заявила многозначительно:

— Отличное. Стоит, пожалуй, большего, чем голова этого болвана.

— Вот видишь, — произнесла Мадам, проходя к дверям зала мимо Даниэля, но больше не удостаивая его взглядом, — здесь его всегда были готовы оценить лучше, чем он заслуживал.

***

Пассавана поспешили препоручить появившимся врачам; Даниэля, кое-как приведя в чувство, увели молчаливые, похожие друг на друга, как близнецы, жандармы. Когда за ними закрывалась дверь, с Лили произошла истерика; лишь общими усилиями всех обитательниц дома ее удалось успокоить и уложить в постель, но чутье Мадам подсказало ей, что это успокоение будет недолгим — вернувшись в большой зал, где Аннет, Алиетт и Сандрин взбудораженно переговаривались, обмениваясь пережитыми страхами и впечатлениями, она подозвала Алиетт к себе, как выразилась, «на пару слов».

— Когда она очнется, дай ей это, — наказала она, протягивая девице небольшую, доверху наполненную склянку. — Добавь в еду или воду, мне все равно. От него она проспит беспробудно двое суток.

Преданно заглянув ей в глаза, Алиетт кивнула. Неизвестно, был ли у нее на тот момент какой-то план действий или Мадам сама натолкнула ее на мысль, ставшую для нее, Мадам, роковой — но в тот же вечер, стоило дому погрузиться в неверный, нервный сон, Алиетт оказалась вовсе не в своей кровати, а во флигеле хозяйки, чтобы припасенной отмычкой отпереть дверь и пройти в хорошо знакомые ей комнаты.

— Мой прадед, — заговорила она, оказавшись у постели Мадам и ничуть не боясь, что та проснется; снадобье в самом деле действовало безотказно, и сейчас ее не разбудил бы грохот пушки над самым ее ухом, — которого я, конечно, никогда не знала, был братом короля. Затем никем. Затем снова братом короля. Затем он сам стал королем. И под конец своей жизни снова стал никем. Он не умел вовремя останавливаться, мой прадед, и это его почти погубило. А знаете, что его спасло? Умение вовремя бежать*.

Никто не мог остановить ее, не мог ей помешать. Одним движением срезав ключ с шеи Мадам, она принялась методично обыскивать комнату в поисках сейфа и улыбнулась довольно и сыто, когда поиски ее увенчались успехом. После этого дело оставалось за небольшим, а именно открыть легко подавшийся замок и вытащить из сейфа все его содержимое: пухлые, перевязанные бечевками брикеты из банкнот, украшения, подаренные когда-то девицам из заведения, и, наконец, корону господина Баха, все столь же прекрасную, не утратившую и сотой части своего величественного блеска.

— Мне по размеру, — проговорила Алиетт и вышла вон, на ходу пытаясь упрятать корону в переполненную сумку, едва не трещащую по швам и оттягивающую ей плечо. Теперь ей оставалось сделать лишь несколько шагов, отделяющих вход во флигель от калитки, и после всего случившегося это могло показаться Алиетт сущим пустяком, но дьявол, как известно, кроется в мелочах и в тех вещах, что кажутся нам элементарными и не стоящими внимания; стоило Алиетт сойти с крыльца флигеля, как перед ней выросла темная угловатая тень, крепко сжимавшая нож.

— Отдай, — угрожающе произнесла тень голосом Лили. Алиетт была безоружна, но это не отняло у нее решимости.

— Отбери, — предложила она, отступая.

Они схватились — каждая за то, что было ей ценно; с первого удара Лили смогла лишь легко оцарапать свою противницу, а затем та, более крепкая, сильная, вовсе не изможденная, схватила ее за запястье, и Лили поняла, что с трудом может пошевелить рукой. Издав дикий крик, она рванулась, стремясь достать Алиетт во что бы то ни стало, лезвие сверкнуло под луной, и обе противницы не смогли удержать равновесия: сумка Алиетт разорвалась, и из нее просыпалась на землю по меньшей мере половина ее содержимого, а Лили рухнула тут же, хрипя и зажимая обеими руками распоротое горло.

В окнах вспыхнул свет; понимая, что у нее остается не более чем полминуты, Алиетт подхватила с земли то, до чего могли дотянуться ее руки, и скорее метнулась к калитке. Та открылась и закрылась, словно бы подводя черту под случившимся; когда Сандрин и Аннет выбежали во внутренний двор, они увидели лишь Лили, лежащую на земле в окружении когда-то принадлежащих ей украшений.

— Беги за врачом, — сказала Сандрин, на что Аннет заупрямилась:

— Опять я?

— Беги, говорю, — повторила Сандрин тверже, и Аннет, недовольно бурча, скрылась в доме. Сандрин же, оставшись в одиночестве, хотела подойти к Лили, но неожиданно кое-что другое привлекло ее внимание — корона, позабытая Алиетт и оставшаяся лежать чуть поодаль, некрасиво заляпанная грязью.

Мгновенно переставая думать о чем-либо другом, Сандрин трепетно взяла драгоценный дар Зидлера в обе руки. Ничто не могло умалить красоты лучшего из творений Баха; рукавом вытерев с короны оставленные землей пятна, Сандрин замерла, любуясь тем, как бесстрастно переливается под лунными бликами холодная гладь золота.

***

— А что случилось потом? — нетерпеливо спросил кто-то. Девица в черном (мы с вами встречали ее уже — именно она когда-то играла с Пассаваном в бильярд, рассказывая ему о своих творческих замыслах) шумно опустила на стол полупустую кружку пива и, утирая губы, объявила:

— Ничего особенного! Бедная Лили выжила. Ей очень повезло, что горло успели зашить! Петь она, конечно, больше не могла — да и говорила-то с трудом. Конечно, после этого Мадам указала ей на дверь. Правда, свое обещание она выполнила, не отпустила ее с пустыми руками. На прощание Лили получила от нее пятьсот франков — ту самую сумму, за которую ее когда-то купили.

— Вот это ловкая баба, — проговорил один из слушателей с необычной смесью брезгливости и восторга. Рассказчица только пожала плечами:

— Доверяют мадам Э. либо глупцы, либо те, кому нечего терять. Лили относилась ко вторым… но ей это не помогло.

Она чуть приподняла кружку от стола, словно салютуя в память о несчастной судьбе Лили, и остальные собравшиеся за столом поддержали ее безмолвный тост.

— А что же художник? — спросил кто-то, когда траурное молчание закончилось.

— Его отвезли в тюрьму и держали там, пока не стало ясно, что Пассаван выживет. Граф потерял много крови, но, скажем прямо, отделался испугом. Он даже преисполнился сочувствием к этому несчастному… и не стал затевать процесс. Может, Даниэль вернулся бы на свободу, но он, бедняга, к тому времени окончательно спятил. Его увезли в лечебницу, и там он, должно быть, сгинул… сами знаете, какие нравы в домах душевнобольных. Хотя кое-кто говорит, что его вылечили и даже выпустили, посчитав более не опасным для общества. Не возьмусь судить: у меня нет доказательств ни тому, ни другому.