Расходились молча. Святослав подозвал Милонега, усадил напротив себя, заглянул в глаза:

— Шурин мой, друг любезный... — Он отпил из кубка, сдвинул брови, положил ладонь на его запястье. — Каюсь, грешен: невзлюбил тебя после твоего появления в Киеве, да ещё в одрине Анастасии... Хоть потом и простил, но в душе теплилось у меня недоброе, доверял не слишком, думал: вдруг предашь? А теперь ясно понимаю: ты один у меня остался. Сыновья — далеко, а Красава с Малушей — в жальниках давно. Блуд — мерзавец, и Свенельд не намного лучше, злится на меня за древлян, зубы точит. Мы вдвоём с тобой. Ладно, наплевать. Коли суждено голову сложить, так оно и будет. Коли суждено возвратиться в Киев — никакой ромей нас не сможет взять. Выпей, Милонег. Или, как тебя теперь — Савва? Выпей, Савва. За победу, за Русь. За Анастасию... Любишь ли её по-прежнему? A-а, хитрец! Вижу, любишь. Ничего, мы тебе другую милую найдём, краше этой. Будем живы — найдём. Слово князя...

5 июля в пять часов утра отворились ворота Доростола. Цокая копытами по иссохшей, окаменелой глине (не было дождя три недели), выехал головной отряд русской армии. Солнце клубилось в перистых облаках, и кольчуги, шлемы, наконечники пик отливали матовым. Впереди ехал Милонег: чёрный конь его, сильный, тонконогий, был взволнован не меньше седока, тихо всхрапывал и косил глазами на соседних коней, грыз мундштучные удила. На ветру трепетали бунчуки и знамёна — белые и жёлтые, с красными рисунками. Красные щиты составляли живую стену.

Выехав из города, войско Святослава развернулось на открытой местности в боевой порядок: клином градусов в сто с небольшим; в центре Милонег и ещё несколько таких же витязей, а за ними — князь; эта группа называлась «чело», и её задачей было врезаться в армию противника и рассечь её на две части. Справа и слева находились «крылья» — ими руководили Вовк и Свенельд. Каждое крыло било неприятеля с флангов. В городе ещё оставался резерв, состоявший в основном из наёмников и народного ополчения Доростола. Он готовился отразить врага, если тот прорвётся внутрь крепости. Боевые действия управлялись звуками труб, знаками, подаваемыми знамёнами, и специально выделенными гонцами — связными. Войско остановилось и замерло.

Строились и греки: зная тактику русских, Иоанн Цимисхий боевую конницу выставил по бокам, в центр поместив слабую пехоту. План его был довольно прост: затянуть «чело» в гущу боя, утопить, как в болоте, и размолотить в общей свалке; а ударные части конников в это время ринутся на «крылья» и сметут их в мгновение ока. «Центром» руководил евнух Пётр. Конницей — Иоанн Куркуас. Варда Склер с частью сил находился в засаде — должен был вступить в боевые действия в случае опасности. Сам же василевс в битве не участвовал. Он сидел у себя в палатке и о ходе происходящего узнавал из оперативных докладов.

Милонег оглянулся, посмотрел на князя: тот сидел в седле прямо, гордо и смотрел из-под шлема; а с руки его, сдерживающей поводья, булава свисала — бронзовый шар с несколькими пирамидальными выступами (палица не могла пробить шлем противника, но зато оглушала — «ошеломляла»).

— Княже, — обратился к нему сын волхва, — посмотри на небо. Видишь облачко? Мне оно не нравится.

Святослав поднял очи. Вдалеке, чуть ли не у самого горизонта, клубилось жёлтое косматое пятнышко.

— Это буря, — догадался кто-то из витязей. — Прямо нам в лицо.

— Знак беды...

— Нас предупреждает Перун...

— Цыц, молчать! — гаркнул князь. — Поздно возвращаться. Эй, трубач, играй наступление!

Над войсками прозвучала мелодия, больше напоминавшая волчий вой. Захрапели кони. Взвилось знамя над головой Милонега. Он вонзил, что есть мочи, шпоры в конские бока. Конь рванул вперёд.

— На врага! За Отечество! За князя!

Ветер свистел у него в ушах. По лицу хлестала конская грива. Боевые порядки греков приближались крупными скачками. Стиснув пальцами рукоятку сабли, Милонег поднял её над шлемом и, вломившись в строй пехоты, начал рубить наотмашь — целясь в незащищённую шею противника... Звон металла, брызги крови... Кто-то потянул его за ногу, он ударил саблей сверху вниз, но её остриё, налетев на шлем, крякнуло и сломалось. У него за седлом имелся ещё топорик — юноша успел выхватить орудие и вонзить в лицо наглого врага. Пехотинец рухнул, залитый горячей кровью. Конь добил его крепкими копытами.

Всё бы ничего, если бы не буря. Волны песка и пыли накатили с юга, в спины грекам. Стало темно, как ночью. Изредка, сквозь коричневые разводы, различался кружок побледневшего нежаркого солнца. Грязь слепила глаза, набивалась в рот. Кони фыркали. И нельзя было разобрать, где свои, где чужие, битва превратилась в какое-то странное месиво: кто кого бил, неизвестно, как и зачем. Это длилось долго.

Неожиданно буря кончилась. Бой опять затеплился, но уже у самых стен Доростола.

— Отступаем! — закричал Свенельд, заводя правое «крыло» поближе к воротам. — Надо отходить.

— Ты с ума сошёл! — Милонег преградил ему путь и схватил рукой за поводья лошади. — Сил ещё полно. Быстро отобьёмся.

— Святослав ранен, — рявкнул воевода, глядя на него ненавидящими глазами. — Нами никто не руководит.

— Ну а ты? Командуй.

— Вог я и командую: срочно отступаем! Буря нас избавила от разгрома. Надо сохранить равновесие сил.

— Князь убьёт тебя!

— Если будет жив...

Греки, видя замешательство русских, начали теснить с новой силой. Больше всего досталось «челу», под прикрытием которого «крылья» заходили в ворота. Милонег получил стрелу в левое плечо, выдрал с мясом и отбросил прочь. Чувствовал, как кровь льётся под кольчугу. Тут ещё под ним ранили коня, юноша упал вместе с ним, повредил колено, взвыл от боли, но вскочил, увернувшись от меча, занесённого над ним. У него оружия не было. Он успел схватить чей-то брошенный щит, в двух местах пробитый, и, держа его здоровой рукой, отбивался, как мог. Если бы не Вовк, налетевший на соперника Милонега и огревший по шлему палицей, то ещё неизвестно, как бы сын Жеривола выстоял.

— Руку! — склонился Блуд. — Мой Таланка выдержит нас обоих, — и помог Милонегу сесть впереди седла.

Вместе с последней группой им удалось проскочить в ворота, и буквально за ними створки смогли сомкнуться. Толстое бревно было быстро пропихнуто в железные кольца: греки остались с внешней стороны, и опасность для русских миновала...

Милонег и Вовк медленно ехали по улицам. Справа и слева от дороги женщины бинтовали раненых. Кто-то ковылял, опираясь на сломанное копьё. Многих воинов несли, положив на куски материи и держа за четыре края. Жители Доростола с ужасом смотрели на эту картину, высунувшись из окон.

Князь лежал на своём одре, тяжело дыша. Мрачно посмотрел на вошедших и спросил негромко:

— Что, разгром?

— Нет, успели отойти, затвориться, — доложил Свенельд.

— Посчитали раненых и убитых?

— Посчитали сильных и здоровых: к новому бою готовы двадцать тысяч.

Святослав нахмурился:

— Половина того, что было... Это поражение. — Он закрыл глаза и сказал сквозь зубы: — Уходите все. Я хочу поспать.

А в палатке Цимисхия тоже обдумывали итоги сражения.

— Если бы не буря, мы смогли бы ворваться в город, — утверждал Пётр Фока.

— Ничего, Доростол мы возьмём в считанные дни, — радостно гундосил Куркуас. — Главное — не дать им опомниться, раны зализать.

— Надо было бросить моих людей, — сетовал Варда Склер. — Мы переломили бы ситуацию. А пока — ничья: мы не выиграли, и они не пали.

Не успел Цимисхий выразить своё мнение, как в палатку заглянул ответственный за связь и сказал:

— Разрешите доложить, ваше величество? Прибыл гонец из Константинополя. Важное донесение василевсу от его превосходительства первого министра.

— Пусть войдёт, — разрешил правитель. Развернув пергамент, запечатанный сургучом, он прочёл письмо, и лицо его стало серым.