Встал боярин Рог — чернобровый, с проседью в тёмной бороде. Он принадлежал к партии Остромира.

— Граждане! — произнёс боярин. — Я тут представляю Неревский конец. Наши уличанские веча обсуждали этот вопрос. Всё, что говорит Угоняй, выглядит красиво. «Независимость», «новгородская вольница»... Но нельзя забывать, что отказ от дани — это война. Святослав не потерпит этого, А дружина его сильна. Мы погубим людей, Новгород спалим, а добьёмся ли своего? Что такое две тысячи гривен в год? Для таких хозяев, как мы, сумма небольшая. А за эти деньги мы имеем и спокойствие, и достаток, и возможность самим решать все свои дела. Неревский конец хочет мира с Киевом.

Рога поддержал староста Словенского конца — Бочка. Маленький и толстенький, он кричал тонким голосом, в такт размахивая ладошкой:

— Умное правление — не лезть на рожон! Если б нас притесняли и душили налогами, мы, конечно бы, возроптали. Но теперь — повода не вижу! И посадника надо выбирать из числа холодных голов. Угоняй — горячая голова. Я свой голос за него не отдам!

«Погоди, придёт моё времечко — посчитаемся ужо», — думал тысяцкий, но держал пока язык за зубами.

Слово получил Плотницкий конец — староста Порей. Был он шурином Угоняя и придерживался его партии. Рокотал неторопливо, как из-под воды пускал пузыри:

— Нешто мы глупее поднепровских полян? Нешто Киеву мало земли без нас? Выберем Угоняя и накажем ему заключить союз с варягами, что сидя т в Старой Ладоге. Чудь и меря также будут на нашей стороне. Это сила! А полки Святослава далеко, в Болгарии. Их бояться нечего.

Спор зашёл в тупик, выступавшие начали повторяться, и тогда выступил Богомил, по прозвищу Соловей, новгородский волхв, столь же уважаемый, как и киевский Жеривол. У него была короткая стрижка, бритое лицо, подбородок с ямочкой. Он ходил в белой плотной мантии безо всякого украшения, только с небольшим шейным обручем, называемым также гривной. Богомил сказан:

— Если людям не хватает ума и рассудка, надо обратиться за советом к богам. Я вчера это сделал... Совершил таинство гадания, как учили предки, как написано в чудодейственных книгах, данных нам самими богами... Внутренности белого петуха открыли мне будущее...

— Что сказали боги? — в нетерпении спросил Бочка.

— Боги велели не избирать Угоняя. Более того, боги велели не избирать никого из новгородцев. Ибо смута тогда грозит великому городу нашему.

— Как же так? — удивился Рог. — Жить совсем без посадника? Это странно.

— Я не говорил — без посадника, — продолжал Богомил загадочно. — Я сказал — без посадника из нас. Боги велели ехать посольством в Киев. И просить Святослава посадить в Новом городе собственного сына.

Все недоумённо молчали. Наконец взорвался Порей:

— Ни за что! Соловей, наверное, резал не того петуха! Или не по правилам! Быть того не может, чтобы боги велели такую глупость!

— Не кощунствуй, — обиделся волхв.

— Как же понимать такое небесное изъявление? — обратился к нему Угоняй.

— Вижу в том добрый знак, — сказал Богомил. — Через сына сможем воздействовать на отца. А потом, в случае смерти князя, сына посадим на киевский стол. Так, без войны, будем править Русью.

Все задумались.

— Что ты ни говори, я проголосую за Угоняя! — произнёс Порей. — И других призываю — шевелить своими мозгами, а не петушиными!

Лучшие люди эту реплику обсмеяли и затем приступили к голосованию. Каждый получил от подьячего по квадратику бересты. Было необходимо выдавить писалом только одну букву: «У» — Угоняй или «Б» — Богомил. Под конец собрали «избирательные бюллетени» в общий короб, и подьячие стали подсчитывать голоса. Дьяк провозгласил:

— В нынешнем вече — двадцать шесть законных его участников. Все они подали свои буквы. Результаты такие: за Угоняя — десять, а за Богомила — шестнадцать. Утверждается предложение Богомила!

Волхв воздел руки к небу:

— Слава Роду! Слава мудрости проницательных новогородцев!

Угоняй со своими друзьями, проклиная кудесника, быстро покинул площадь. Остальные, окружив Соловья, говорили, что именно ему, чародею, надо возглавить посольство в Киев.

В церкви Святой Софии, больше похожей на часовенку, деревянной, уютной, изнутри расписанной приглашённым специально греческим богомазом, подходила к концу заутреня. Возблагодарив Иисуса Христа за счастливое избавление киевлян от печенегов, ведший службу отец Григорий благостно сказал:

— Низко поклонимся, братие, отроку Павлу, сыну Иоаннову, за мирской его подвиг. Не жалея живота своего, он отправился через бурный Днепр и подвиг войско Претича на святую битву с полчищами захватчиков. Так и только так должен поступать христианин — отдавая всего себя людям, Родине и высокой идее. Многие лета рабу Божьему Павлу, и его отцу Иоанну, и всему их семейству!

Павел стоял смущённый, очи долу, теребил в руке шапку. Иоанн, напротив, был горд, радостно кивал взглядам прихожан, как бы говоря: да-да-да, это мой старший сын оказался таким героем, это я его воспитал в духе заповедей Иисуса Христа, это благодаря ему мы теперь живём, радуемся, молимся. На него посмотрела Анастасия — чуть левее стоявшая, в чёрном простом платке, тёмно-фиолетовом платье. «Мальчик похож немного на Милонега, — подумала она. — Господи! О чём это я? У меня сегодня бракосочетание с Ярополком. Вспоминать другого — тяжкий грех», — и перекрестила себя, торопливо шепча молитву. В это время отец Григорий также осенил паству крестным знамением, и народ начал расходиться из церкви.

— Извините меня, владыка, — подошла к священнику Настя, говоря с ним по-гречески. — Я хотела бы побеседовать с вами.

— Говори, дочь моя, слушаю внимательно.

— Вы, конечно, знаете: князь Святослав выдаёт меня замуж за Ярополка. К сожалению, они не христиане, и венчание будет не в церкви, а по древнему языческому обычаю. Я хотела бы покаяться в этом, исповедоваться, получить отпущение грехов.

— Что ж, приветствую твоё несомненно законное желание. Воспоследуй за мной, дочь моя, и очистись от всех поступков, камнем лёгших на твою бессмертную душу...

Исповедовалась она в задней комнате церкви, сидя на маленькой скамеечке, пальцы сплетя в нервический узел. Говорила порывисто:

— Отче, есть в чём раскаяться... Ярополк мне не мил. Он хотя и достойный юноша, но люблю я другого. Думаю о нём и переживаю...

— Кто же это? — спросил священнослужитель.

Чуточку замявшись, девочка ответила:

— Милонег.

— А, из наших... Я-то, грешным делом, подумал, что ещё из твоей жизни в монастыре...

— Что вы, отче, как можно!

— А была ли ты, дочь моя, с Милонегом близка?

— Да, два раза. Первый раз мы поцеловались в Переяславце, а второй — на подходе к Киеву.

— Целовались только?

— О, не больше!

Пастырь улыбнулся:

— Ну тогда не страшно, грех твой не велик. Бог тебя простит.

— О, благодарю! — и она прижалась губами к его руке.

— А других не имеешь каких богомерзких дел?

— Больше никаких, клянусь, отче!

— Хорошо. Выйдешь замуж за Ярополка — после брачной ночи выкупайся в реке, скверну смой с себя, а потом поставь свечку Деве Марии, Пресвятой Богородице нашей. Ничего, на Страшном суде Иисус Христос, Бог даст, не станет тебя карать за союз с язычником, — и отец Григорий дал ей вкусить от хлеба и вина, сняв грехи и благословив на праведные дела.

...В это время Добрыня умывался в одной из клетей княжьего дворца, где уснул, допоздна пируя с несколькими гридями. Окончание вечера он помнил с трудом: голова гудела, а во рту была выгребная яма. Поливал ему из кувшина белобрысый холопчик, поражённо смотревший, как катаются у Добрыни на плечах и на шее живописные мускулы. Воевода кряхтел, брызгался и крякал. Принял от холопчика полотенце, тёр лицо и грудь. Мокрые пшеничные волосы завивались на лбу у него колечками.