— Можете считать, что закон уже отменён. Более того: Иоанн обещал после коронации передать патриархии ряд своих имений — для организации там богоугодных заведений.

Полиевкт потеплел. И проговорил под конец:

— Третье моё условие — из разряда личных...

— То есть? — не понял Ноф.

— Относительно этой Мессалины на троне... Быть её поблизости не должно. Чтобы дух её нечистый испарился немедленно. Никаких женитьб. Никаких прощений. Выслать на дальний остров и отдать в монастырь. Имя Феофано предать анафеме. Как, пойдёт Иоанн на это? — мстительно прищурился патриарх.

Первый министр ответил невозмутимо:

— Я ручаюсь. Слово христианина, ваше святейшество.

— Если выполнит все условия, будет коронован в Рождество Христово, двадцать пятого декабря.

— Так и передам василевсу.

Суд созвали немедленно. Перед ним предстала пятёрка заговорщиков — те, которые вошли в гинекей в женском платье. Больше не привлекли никого. Председательствовал на суде Иоанн, он же зачитал приговор: Льва Валантия, первым ударившего Никифора, Иоанна Ацифеодороса, окончательно лишившего жизни покойного, обезглавить. Остальных отправить в каменоломни. Их имения отобрать и отдать монастырям. Головы казнённых выставить для народного устрашения.

Осуждённые встретили решение молча. После «следственной работы», проведённой с ними, говорить они уже не могли.

Феофано к Иоанну не допустили. Он не реагировал ни на просьбы, приносимые ему на словах через третьих лиц, ни на страстные её письма. 19 декабря мать-императрицу вместе с дочерьми отправили на корабль, и, хотя море волновалось, дул жестокий ветер, все плывущие подвергались опасностям, отвезли на остров Проти — первый из Принцевых островов, к югу от Константинополя.

Феофано билась в истерике, обещая посчитаться с Цимисхием в самое ближайшее время. Анна тихо плакала: ей казалось, что она больше никогда не увидит ни Вуколеон, ни подругу — царевну Ксению, ни царя Бориса. Только Феофано-младшая сохраняла внешнее спокойствие.

Коронуясь в соборе Святой Софии, Иоанн торжественно обещал править лишь до совершеннолетия императоров — Константина с Василием. Двор махал ему пальмовыми ветвями. Рождество прошло празднично — с фейерверками, играми на ипподроме и раздачей бедным вина и хлеба.

Оказавшись в спальне один, новый василевс сел на ложе и произнёс:

— Боже, что я наделал?!

Лучших своих друзей он казнил и предал. Женщину, которую обожал столько лет, мать его ребёнка, бросил в монастырь. Никого рядом не оставил, кроме гнусного евнуха и безумного патриарха. Где гарантия, что сегодня ночью не зайдут к нему и не обезглавят? Стоит ли это ложе, скипетр, дворец принесённых жертв? Призрачное счастье распоряжаться людьми? Посылать их на смерть, награждать, наказывать? По какому праву? Чем ты лучше их? Кто уполномочил тебя?

— Грешен, Господи, — прошептал Цимисхий. — И прошение мне не вымолить.

Он сидел на ложе — коренастый, широкоплечий, рыжий, с явственно лысеющим темечком. В голубых глазах его были слёзы. Встав на верхнюю ступеньку империи, он почувствовал себя страшно одиноким.

Дальний родственник жены Олафа Трюгвассона — Херигар-младший, торговавший на Руси скандинавским оружием, — зиму провёл у себя в имении в Швеции, а весной отправился в Новгород с новой партией товара. Были у него для сановного норвежского родича интересные новости политического свойства. И поэтому, по прибытии в Старую Ладогу, разместившись в тёплых клетях дворца и попарившись в бане по русскому обычаю, отобедав с семьёй Трюгвассона и уединившись с Олафом в его кабинете, Херигар сообщил конунгу:

— Я к тебе с вестями. Харальд Серый Плащ убит.

Трюгвассон от волнения даже побледнел. И спросил с напором:

— Точно знаешь?

Херигар — щуплый и плешивый, но с косматой пышной бородой и ушами летучей мыши — оттопыренными, заострёнными кверху — мелко засмеялся.

— Мне рассказывал Сигурд Свинья. Он приехал из Англии с поручением к шведскому королю Эйрику Седьмому. Мы с ним виделись в Бирке, посидели, выпили. У него обширные планы...

— Говори, не тяни, пожалуйста.

— Харальд Серый Плащ, захватив Норвегию с помощью датчан, не хотел власти над собой. Он поссорился с датским королём Харальдом Синезубым. Началась война. Синезубый снарядил армию во главе с норвежцем, преданным ему, выходцем из Хладира — ярлом Хоконом Сигурдарссоном. Знаешь его?

— Ну ещё бы! Наглый, отвратительный тип. Сластолюбец, каких свет не видывал.

— Вот и Сигурд Свинья говорил про то же... Словом, ярл победил. Серый Плащ погиб. И Норвегией теперь правит Сигурдарссон.

Олаф сморщился:

— Бедная страна! Харальд и Хокон — каждый стоит друг друга. Разница лишь в том, что у первого обнаружилась смелость не склониться перед датчанами, а второй будет их лизать.

— Так оно и есть. Он уже собирает войско, чтобы выступить вместе с Синезубым против германского императора Оттона. Борются за контроль над портовым городом Хедебю.

Трюгвассон подошёл к окну, посмотрел на весенний, зеленеющий берег Волхова, резко обернулся:

— Ну а что Свинья? Как считает он? Есть ещё надежда?

— Да! — сказал Херигар уверенно. — И довольно большая, между прочим. Дело в том, что ярл Хокон побоялся объявить себя королём Норвегии. Он торжественно объявил, что короноваться не будет, так как он не из рода Инглингов, и уступит место наследнику Харальда Прекрасноволосого.

— То есть — мне, — тихо проговорил Трюгвассон.

— Совершенно верно. Ты — прямой наследник. Сигурд Свинья предлагает союз. Высадиться в Норвегии и созвать гулатинг — всенорвежское вече.

— Да, легко произнести: «высадиться в Норвегии»! Ярл Хокон — не такой дурак, чтобы уступить добровольно власть. То, что он не объявил себя королём, только дипломатия. Форма без содержания. Он бороться будет. А его поддерживают датчане... Харальд Синезубый может быть уверен, что, придя к власти, биться за его Хедебю мы не станем. У Норвегии накопилось собственных проблем — выше головы.

Херигар подтвердил:

— Это правильно... — А потом добавил: — Вам бы встретиться с Сигурдом Свиньёй...

Трюгвассон вздохнул:

— Он сюда не приедет, а моя семья связывает меня по рукам и ногам. У Малфриды кашель, простудилась ещё зимой и хворает до сих пор. В этом состоянии с ней пускаться в плавание — просто опасно. А оставить её с Торгердой в Старой Ладоге — совесть не позволит. Ни одна корона на свете не заменит мне жизни моих любимых.

Швед затряс лысой головой:

— Ты святой человек, бессребреник. В наше время больше таких не сыщешь...

Так закончился это разговор, а наутро Олафу доложили: прискакал гонец из Нового города — раненый, обескровленный; посланных Добрыней было трое, по пути их атаковали неизвестные всадники, в ходе боя два других погибли, а ему удалось прорваться. У него важное послание, адресованное конунгу. Трюгвассон поспешил к посыльному.

Умирающий лежал на одре, бормоча что-то непонятное. Олаф развернул пергаментный свиток и прочёл по-норвежски:

«Конунгу Олафу Трюгвассону, сыну Харальда Харфагра Прекрасноволосого из рода Инглингов, от посадника Великого Новгорода Добрыни, сына князя Мала из рода Нискиничей, — поклон.

Сообщаю с тревогой, что земля Новгородская наполняется смутой. Тысяцкий Угоняй со своим сыном Лобаном, старостой Плотницкого конца, мутит лучших и меньших людей на Торговой стороне, те вооружаются и хотят сместить юного князя Владимира Святославлевича. За меня — дружина, пруссы, неревляне, тигожане, пидбляне и чудь. Силы правого и левого берега примерно равны. Но случись атака, неизвестно, на чьей стороне будет сила.

Обращаюсь к тебе за выручкой как к союзнику и отцу невесты моего племянника. Прикажи сотням в Старой Ладоге и твоим дружинникам присоединиться к нам. Численный перевес наших ополчений может удержать Торговую сторону от бездумных действий. Главное — сорвать наступление, а потом унять всех зачинщиков смуты мы сумеем. С нетерпением жду решения.