— Высадите двери. Может, ещё жива, упрямица...

Те, рискуя оказаться погребёнными под горящими брёвнами, кинулись в пожарище. Скрылись в дыму и пламени. Вынесли гречанку — в тлеющей одежде, с обгоревшими волосами, обожжённую, бездыханную. Положили на землю, стали приводить в чувство.

Наконец веки Насти со спалёнными ресницами дрогнули и открылись.

— Нет, не померла, — оживился народ.

— Отнесите её в хоромы, — разрешил Святослав. — Пусть в себя приходит. — И сказал, усмехнувшись: — Пересилила, стерва. Отвертелась от праздника...

Купол церкви в это время рухнул — с треском, грохотом, целый столб огня выплеснув наверх. Вся толпа инстинктивно колыхнулась назад. Лишь отец Григорий продолжал стоять в той же позе — сломленный, согбенный.

Разговоров о поджоге в Киеве было множество, обсуждали, спорили, рядили. А наутро, собираясь на праздник первой пахоты, Лют спросил у Меланьи:

— Не боишься, девочка?

— Вот ещё! Эка невидаль, — дёрнула плечами дочка варяга.

Муж расхохотался:

— Ты христианка же, и тебе не пристало заниматься любовью по языческому обряду. Нет?

— Ты мой бог, — отвечала Найдёна. — Я тебе поклоняюсь, больше никому.

Щёки её пылали. Возбуждённая грудь под рубашкой вздымалась.

Восхищенный Мстислав обнял её и поцеловал. Но при этом сказал:

— А гляди: вон Анастасия ни в какую не захотела. Вишь, чего наделала из-за этого своего упрямства!

— Ну и дура, — оценила его жена. — Со своим уставом не ходи в чужой монастырь. Да и княжич — слюнтяй. Бабу не сумел себе подчинить, раззява.

Лют погладил милую:

— Правильно, хвалю.

— А дозволь мне купить рясны золотые — больно мне понравились в мастерской у Братилы! — стала ластиться женщина.

— Любушка моя! Для тебя — ничего не жалко! — согласился он. Праздник прошёл на славу.

От известия о пожаре в церкви Святой Софии с Ольгой Бардовной сделался удар. Омертвели правая нога и рука, подскочила температура, и язык ворочался еле-еле. Слабая, безвольная, мать-княгиня лежала тихо, только время от времени слёзы капали у неё из глаз. И прислужница утирала их кружевным платочком.

В Вышгород приехал отец Григорий. Рассказал о случившемся, но и обнадёжил: прихожане начали средства собирать, чтобы службу восстановить в старой церкви Ильи-пророка на Подоле, а купец Иоанн отвалил сто золотников (на такую сумму можно было купить пять заморских невольников).

— Службу восстановите... — через силу произнесла княгиня. — А вот кто мне сына сделает заново?.. Грешника, антихриста... Дума эта убивает меня...

— Не кручинься, матушка, — успокоил её святой отец. — Во грехе пребывает по неведенью своему. Человек он не злой, отходчивый. Накричит, даже поколотит, а потом жалеет, что побуянил. Сказывали, что и Настеньку навестил он в одрине, спрашивал о её здоровье, подарил золотые колты. Бог даст, придёт ещё в лоно церкви. Сына не проклинай. Иисусом Христом завещано: зло на ближнего совестно держать.

Ольга Бардовна тяжело дышала. После паузы задала вопрос:

— Что за вести... прибыли с Путятой... из Болгарии?

— Говорят, плохие. Якобы болгары при поддержке греков то ли взяли, то ли осадили Переяславец. Святослав собирается ехать к нашим на выручку.

— Скоро ли отбудет?

— Вроде бы в начале иуля.

— Повидаться желаю с ним... перед смертью, в остатний час...

— Что ты, Ольга Бардовна, ты ещё поправишься, станешь танцевать. Да и то: Святослав уедет, кто ж осмелится править в Киеве? Кроме как тебе, больше некому.

— Будто бы не знаешь.

— Видит Бог: не имею понятия.

— Ярополк в Киеве, а Олег в Овруче...

— Да Господь с тобой! Ярополк — кисель, не окреп ещё ни умом, ни телом. А Свенельдич Олега за Древлянскую землю загрызёт живьём.

— Я сказала сыну... Русь делить не позволю... Внуки перессорятся... А поганые — тут как тут, поимеют счастье... Но — упёрся, злится, ругается. Для него Дунай краше всех днепров... Наказанье просто... — Слёзы потекли по её щекам.

— Успокойся, матушка. Про раздел земель ничего не слыхивал. Не посмеет, думаю. Ты за Святославом пошли — дескать, повидаться накануне похода — и поговори с ним по-матерински. Может, образумится, не допустит глупости.

— Да, пошлю, сегодня же и пошлю...

Предстояла отцу Григорию и другая работа: Милонег, скрывавшийся от великого князя во дворце Ольги Бардовны, захотел креститься.

— Истинно ли веруешь, сын мой? — произнёс священнослужитель. — Не боишься ли гнева своего отца, Жеривола? Он не любит святую церковь. А узнав о пожаре в нашей Софии, радовался вельми и поставил требы идолам на Лысой горе.

Преклонив колено, Милонег сказал:

— Я хочу быть с Анастасией. И соединиться с ней именем Христа. Остальное для меня не имеет никакого значения.

— Не раскаешься ли в содеянном, не в порыве ли безрассудных чувств совершаешь это, а потом изменишь мнение: мол, ошибся и поспешил?

— Никогда. Взвесил хладнокровно.

— Коли так — крещу.

Прилетела в Вышгород тётка Ратша, стала пользовать Ольгу Бардовну, потчевать разными отварами, танцевать и произносить заклинания. На четвёртый день у недужной спала температура, улучшилась речь, на отнявшихся руке и ноге понемногу зашевелились пальцы. Тётка Ратша торжествовала.

А увидевшись с Милонегом, сунула ему свёрнутый кусочек пергамента. Он раскрыл его и прочёл по-гречески: «Люблю. А.» Милонег поцеловал милые каракули, бросился за Ратшей, стал её расспрашивать:

— Как она? Сильно ли болеет после пожара?

Дряблое лицо ведьмы было непроницаемо. Складки на щеках лежали торжественно.

— Ничего, оклёмывается помалу, — только и ответила тётка.

— Передашь записку?

— Нет. Опасно. Говори на словах.

— Первое: крестился. И второе: люблю. Третье: скоро увидимся.

Знахарка взглянула на него с сожалением:

— Не мечтай о последнем. Схватят — разорвут.

— Бог меня поддержит.

В дни второго моления о дожде, то есть с 3 по 6 июля (червеня), прибыл в Вышгород Святослав. Был он энергичен и строг — в том обычном настроении, что случалось с ним накануне похода. Быстро вошёл в одрину к матери, преклонил колено, край одежды поцеловал. И сказал, вставая:

— Ратша уверяет, что ты поправляешься. Очень, очень рад.

— Сядь, сынок... — попросила княгиня. — Не спеши, пожалуйста. Дай мне посмотреть на тебя. И поговорить напоследок...

Он согласно сел, принялся накручивать ус на палец.

— Скоро ль выступаешь?

— Вот отмолимся о дожде и отбудем.

— Земли поделили?

Святослав помедлил, но решил мать не огорчать и соврал:

— Нет ещё пока. Если встанешь — может, и делить будет незачем.

— Я не встану, милый... Даже если встану, то уж ненадолго... оставляй всё на Ярополка. А Древлянскую землю не бери у Свенельда. Он Олега убьёт.

— Пусть попробует только! — рассердился князь. — Ослеплю тогда, вырву ему язык. Буду беспощаден.

— Поклянись мне, родной, что, пока я жива, Русь делить не станешь... Умиротвори душу матери. Дай успокоение перед смертью.

— Хорошо. — Он поцеловал княгиню в плечо. — Будь по-твоему. Мне здоровье твоё важнее.

Ольгины глаза просветлели. Непослушной кистью робко перекрестила сына.

— И ещё об одном молю. Наперёд скажи, что и это выполнишь.

— Как же так — загодя сказать? — удивился князь.

— Да, скажи, чтоб не передумал.

— Ну, клянусь, клянусь. Сделаю, что хочешь.

— Ты сегодня добрый... Благодарна тебе, сыночек... — Левой, действующей рукой, провела по его лицу. — Не держи зла на Милонега.

Святослав сразу помрачнел. Дёрнул себя за ус и проговорил:

— Где он? У тебя?

— Да, нашёл приют... Он крестился недавно у отца Григория...

— Вот мерзавец! Задушу ублюдка!.. Пусть придёт немедля!

Мать-княгиня заволновалась:

— Ты ведь слово дал — зла не причинить...