— Прав, прав! — загудело вече.

— Мытники, весовщики... Это бич. Надо установить единый налог и пресечь тем самым самодурство. Скажем, четверть стоимости товара — пошлина. А из этой пошлины треть идёт в казну, треть — весовщику, ну а треть, естественно, мытнику. Пусть Добрыня издаст указ. Возражений не будет, думаю.

— Верно! — подтвердило собрание. — Так по справедливости!

— Наконец, о дворце. Ну, не будем ханжами, граждане. Должен быть у князя мало-мальски сносный дворец? А хоромы не чинились, не красились, почитай, со времён Рюрика! Остромир во дворце не жил, у него палаты были свои. Вы же знаете... И потом, среди маляров грек один, да и то не главный, а подручный мастера. Передёргивать факты — недостойно боярина... А теперь о главном. Угоняй с Лобаном недовольны нынешней властью. Властью, избранной вечем. Значит, поднимая народ на борьбу с киевлянами, тысяцкий и староста Плотницкого конца собирались выступить против веча. А теперь юлят, всё хотят свалить на Добрыню. Разве это дело? А случись беда, враг нападёт на Новгород, — как мы будем воевать, если тысяцкий тянет влево, а посадник вправо? Я считаю: с двоевластием в городе нужно кончить. Если доверяем Добрыне — надо снять Угоняя с должности. Если Угоняю — то сместить Добрыню. Новгород важнее раздоров.

Соловей взглянул на посадника. И сказал глазами: знаю, что рискую, но другого выхода нет, пан или пропал; поддержи, Добрыня, прояви решительность, люди любят смелых. И посадник понял. Хоть и колотилось сердце ретиво, он проговорил без сомнений в голосе:

— Я согласен, будем голосовать. Если подтверждаете мои полномочия — напишите на бересте букву «Д». Если избираете Угоняя — напишите букву «У», Я за власть не держусь. Дел и в Киеве много, без работы сидеть не стану. Я хочу только одного: справедливости. Ошибался? Да. Кто не ошибается! Но обидеть никого не обидел. Не было такого. Если и наказывал, то задело. Я посадник, всех ласкать не имею права. А теперь выбирайте. Кто вам по душе — за того отдадите голос.

Полчаса ждали результатов. Бегали подьячие, собирая квадратики бересты. Дьяк сортировал «бюллетени»: «У» — налево, «Д» — направо. Важно произнёс:

— За доверие Угоняю высказалось девять. За Добрыню — двадцать шесть! Полномочия посадника подтвердились...

Все отреагировали восторженно, кто-то бросил кверху шапку.

...а поскольку Угоняй потерял должность тысяцкого, — речь продолжил дьяк, — надо нового выбирать. Ваше слово, Добрыня Малович.

Брат Малуши встал, поклонился вечу:

— Благодарствую, граждане Великого Новгорода. Ваш покорный слуга князь Владимир и я обещаем вам править честно и претензии, о которых вы говорили, в самое ближайшее время учесть, а пробелы исправить: нынче же издам указ о налогах, лично прослежу за его исполнением... А теперь о тысяцком. Предлагаю выбрать боярина Рога, старосту Неревского конца.

Плотницкий конец предложил Лобана, но его кандидатуру отвергли. Рога утвердили большинством голосов.

Угоняй и сын покинули вече в остервенении. Матерно ругались, говорили, что всем ещё отомстят. Их никто не слушал. (А история распорядилась так: бывший тысяцкий действительно воцарился в Новгороде, но спустя семнадцать с половиною лет...)

А тогда, в июне 970 года, князь Владимир готовился с Асмудом, Несмеяной и Любомиром выехать за город — в близкое сельцо Ракому, летнюю свою резиденцию. Он пошёл проститься с Вожатой. В доме Богомила мальчика вкусно покормили, пожелали хорошо отдохнуть, не хворать, подтянуться по математике, с которой у Владимира были трудности.

— Мне Божата рассказывал о твоих чародейских книгах, — обратился наместник к волхву. — Очень интересно. Покажи мне, пожалуйста, если можешь.

Богомил мягко улыбался:

— От тебя нет секретов, княже. Покажу с удовольствием.

В комнате кудесника по стенам было много полок: на одних стояли деревянные шкатулки и склянки, на других лежали фолианты — убранные кожей, кованым железом. На большом столе, заваленном свитками, князь увидел весы, карту звёздного неба и оскаленный человеческий череп.

— Ну и клеть у тебя! — восхитился мальчик. — Я бывал в хоромах у Жеривола — у него не так интересно.

— Жеривол врачует посредственно, — отозвался волхв, — и в лекарствах разбирается плохо. Он зато дока в части проведения праздников. А меня заботит не только небо, но и жизнь всего сущего на земле... — Он провёл пальцем по одной из полок. — Тут стоят разнообразные снадобья — порошки да отвары — от любой лихоманки. Вот от грызи в ногах и руках... от блевоты... и от икоты... Вот целебные травы: спрыг-трава, одолень-трава и чертополох... Корень терлича, чтобы полюбили: «Терличь, терличь, мово милого прикличь...» Здесь держу для иных лекарств — волчье сердце, когти чёрной кошки, гадюку... Вот сушёные чёрные тараканы — если истолочь, помогает при частых сердцебиениях...

— Фу, какая гадость! — сморщился Владимир. — Лучше покажи эти книжки.

— На, смотри, милый княже. Здесь премудрость нашего времени. Это вот — колядник: свод законов и правил, как вести наши праздники. Это мысленник — как всевышние боги сотворили землю и человека. Это сонник — как разгадывать сны. Это путник — как предсказывать судьбу по тому, кто встретится тебе на дороге. Чаровник — описание оборотней и нечистой силы. И ещё зеленник — о целебных и ядовитых травах...

— А вот этот, толстый? — встал на цыпочки мальчик.

— Это редкая книга, — Соловей стащил огромадный том, положил его на стол и раскрыл. — Я её получил в наследство от деда, ворожея и колдуна. Называется «Волховник». В ней приметы, по которым предсказывают грядущее. Например, воронограй — по тому, как вороны каркают. Куроглашенник — по весеннему крику петухов. Птичник — по полёту гусей и галок. Трепетник — по тому, как трепещут у людей брови, подбородок, глаза... Да всего и не перечислишь!

— Ну а мне предскажи что-нибудь, пожалуйста.

Богомил посмотрел на князя внимательно. И спросил:

— Например? Что ты хочешь узнать в частности?

Тот поскрёб у себя в затылке:

— Сколько лет мне будет, когда я умру?

Волхв посерьёзнел.

— Хорошо. Только обещай, что не скажешь никому, кто бы ни пытался вызнать у тебя про сие число.

— Даже дяде Добрыне и дедушке Асмуду?

— Даже им.

— Обещаю, что буду нем как рыба.

— Ну, тогда я попробую.

Соловей вынул из длинной коробки восковую свечу, сделал на ней несколько засечек, вставил в бронзовый подсвечник и, произнеся какие-то заклинания, чиркнул камешками-кресалами. Свечка вспыхнула. Чародей водил вдоль неё ладонями, что-то бормотал, не сводя глаз с огня. Маленькому Владимиру стало жутко. Он смотрел тоже на свечу, повторяя внутренне: «Погори, погори подольше... Я прошу! Пожалуйста! Ну, ещё! Ну, ещё! Ну, ещё чуток!..» Свечка светила ровно. Язычок её почти не качался, лишь фитиль изредка потрескивал. Таял воск. Капал на подсвечник. Пламя спускалось ниже и ниже. Неожиданно оно щёлкнуло и погасло, вроде само собой, — жило и умерло, не сгорев на три четверти.

— Ну? — спросил сын Малуши тихо.

— По гаданию получилось так: ты умрёшь не раньше, чем в пятьдесят четыре, но не позже, чем в шестьдесят один.

Мальчик слегка помедлил, что-то прикидывая в уме, а потом сказал:

— Значит, сорок пять ещё проживу, — и повеселел: — Что ж, неплохо. Кое-что успею, наверное.

Монастырь на острове Проти был по-деревенски неприхотлив и скромен, больше напоминал крестьянское хозяйство, чем святую обитель. Деревянная церковка, деревянные кельи.

Рядом — хлев с коровами и овчарня с овцами, птичник с индюками, утками и курами. Добрые монашки — их в монастыре насчитывалось не больше пятидесяти — сами делали масло, творог, а на землях близ монастыря выращивали просо, овёс и овощи. В деревеньке поблизости покупали рыбу; соль, фрукты и пшеничную муку. Жизнь текла размеренно, благонравно: засветло вставали, истово молились и работали, как предписано Господом, в поте лица своего.