– Да, конечно. И проследи, чтобы они не скромничали.

Стараясь не улыбаться, я склонился в поклоне.

Разумеется, я проследил. Отвел в один закуток, где хранилось не просто хорошее, а еще и красивое оружие. Надо было видеть, как мужики его выбирали! Наверное, это было как медаль – обычное железо, но его вручают за заслуги. Разумеется, это можно было расценить и как мелкий подкуп, но тут все дело в последовательности событий: что будет вперед – верность или награда.

Во всяком случае, расстались мы уже, как люди, находящиеся на общей службе у Вероны.

Еще дня три прошло в ожидании возможного нападения, но вокруг все было тихо, и постепенно все вернулись к обычной жизни. Солдат пока держали на казарменном положении, запретив выходить за ворота замка. Верона снова целыми днями была занята бумагами и к вечеру смотрела на меня покрасневшими глазами без всякого интереса. Служанки обживались в новом для них доме и усиленно заводили знакомства, тем более что мужского внимания теперь было даже многовато. Один я, спихнув охрану Вероны на солдат, оказался не у дел. Замок я уже облазил от подвалов до чердаков и теперь придумал для себя пешие прогулки. Без всякой цели, просто так. Вокруг замка, вокруг городка, по полям, лесам, дорогам. Просто ходить и просто смотреть. Я почему-то стал получать странное удовольствие от таких прогулок и ничего не значащих фраз со случайно встреченными людьми. Может, это был какой-то вид терапии? Советуют же всем больным побольше гулять. Себя я больным не считал, но какая-то польза, наверное, была.

Однажды на окраине городка мне под ноги неожиданно бросился какой-то черный комочек, оказавшийся маленькой собачкой. Немного удивленный, присмотрелся к ней, и у меня подкосились ноги. Опустившись на колени, я протянул к ней руку. Маленький черный тойтерьер с белой грудкой крутился вокруг меня безостановочно и непрерывно повизгивал, будто жаловался на что-то. Стоило мне чуть наклониться к нему, и он бросился облизывать мне лицо, продолжая жаловаться.

Наконец я смог выдохнуть:

– Стэфик, неужели сволочи-киношники и тебя притащили в этот мир?!

Тойчик, будто поняв, о чем я говорю, вдруг прижался ко мне и замер под моей рукой. У меня вообще чуть сердце не остановилось. Завел я себе собаку года три назад, и с тех пор эта бестия с ушами больше головы не раз спасала меня от тоски своей детской непосредственностью. Потом случился этот перенос, съемки, и я заставил себя забыть о прошлой жизни. И вдруг такое! Кому и зачем потребовалось тащить собаку? Решили меня уколоть и ударить побольнее? Хорошо, что собака не осталась одна в пустой квартире, есть кому позаботиться, но почему ее притащили сюда? И как он мог узнать меня, ведь у меня теперь другое тело?

В задумчивости я погладил собачку по бархатной шкурке, и тойчик сразу зарычал, показывая, что дружба дружбой, но фамильярности он не потерпит. Умилившись, я снова погладил его, и рык стал гораздо громче. Отскочив в сторонку, тойчик встал на задние лапки и, растопырив передние, геройски бросился на мою ладонь. Я чуть шевелил пальцами, а Стэфик, яростно рыча, пытался побороть их, загрызть. Силенок было маловато, да и рычал он больше для проформы. Стоило отвести руку, и он тут же начинал крутить обрубком хвоста, преданно глядя на меня и ожидая продолжения игры.

Мы еще немного «поборолись», и вскоре он, устав, улегся рядом со мной. В задумчивости я стал поглаживать тойчика, и тот, совсем разомлев, улегся на спину и растопырил лапки, подставляя животик для почесывания. Глядя на него, я и сам сомлел, наслаждаясь тишиной и покоем. И еще пусть и маленькой, но близкой живой душой. Но счастье длилось недолго. Где-то невдалеке от нас раздался звонкий девчоночий голос:

– Гримча, ты куда делся, маленький паршивец?

Тойтерьер вскочил, настороженно прислушиваясь. Оглянулся на меня, будто проверяя, не послышалось ли ему. Голос снова позвал, и Стэфик посмотрел на меня, будто не зная, на что решиться. Потом дернулся в сторону голоса, снова оглянулся, несколько раз мотнул головой, фыркнул, будто сердился, что я не тороплюсь бежать вместе с ним и не слушаюсь такой простой команды. Голос снова позвал, и «мой» Стэфик, враз позабыв и про меня, и про мои ласки, как угорелый бросился к своей настоящей хозяйке.

Не знаю, был ли это мой Стэфик, или меня обманула невероятная схожесть собачьих мордашек, но для меня эта встреча стала ударом. Последней каплей, соломинкой, переломившей хребет верблюду.

Я вдруг с нестерпимой ясностью понял, что я здесь один. Что я здесь навсегда и обратно на Землю я уже никогда не попаду. Что у меня отобрали все – собственное тело, родную планету, привычный мир. Все, даже радость ощущения преданности маленькой собачки. У меня больше ничего нет.

Случайная встреча? Не верю. И намек киношников очень прозрачный – вот видишь, даже твоя собака забыла родной мир и преданно служит своей новой хозяйке. И тебе пора. Сидеть рядышком, бросаться на тех, кого она укажет. И совершать подвиги во славу. Плевать на тебя, на твои чувства и желания. Ты – даже не актер, ты – реквизит, который можно в любой момент переставить, заменить, а то и просто выкинуть за ненадобностью.

День, только что солнечный и теплый, будто разом превратился в грозовые сумерки. С трудом встав, поплелся куда глаза глядят. Мысли были такими тягостными, что хотелось только одного – удавиться или напиться. Очень быстро и очень сильно. Через несколько улиц как раз была подходящая забегаловка, и я поплелся туда. Бросив хозяину золотой, потребовал лучшего вина и, усевшись в одиночестве за стол в углу, начал заливать в себя это глупое лекарство от невзгод. Ни вкуса, ни крепости я не чувствовал. Я вообще ничего не чувствовал, кроме невыносимой тоски. Вид собачонки, стремительно убегающей от меня, стал для меня неким символом, знаком, что меня бросили. Все! И у меня больше ничего нет. Ничего! Я снова и снова пытался избавиться от этого воспоминания, заливая в себя вино, но картинка снова и снова возвращалась, наполняя тоской и болью. Не хотелось никого ни видеть, ни слышать, и голоса посетителей, случайно зашедших в таверну по каким-то своим делам, стали неприятным раздражающим уколом.

– Пошли вон! – рявкнул я.

То ли меня не услышали, то ли не восприняли всерьез, но один из вошедших что-то снова сказал, и вроде даже обидное для меня. Этого оказалось достаточным, чтобы я взбесился.

– Я же сказал – пошли вон! – заорал я, да еще и ударил ладонью по столу. Ударил по столу, а такое впечатление, что по воде. Из-под ладони плеснула волна и кольцами ударила в стороны. Посуду со столов, да и сами столы швырнуло на стены, оконное стекло разлетелось брызгами, а люди после короткого замешательства бросились к дверям.

Услышали наконец, удовлетворенно подумал я.

– Хозяин, еще вина!

Но тот, видимо, сбежал вместе с остальными. Пришлось вставать самому, шарить в кладовке, выбивать донышки из найденных бочонков, зачерпывать ладошкой содержимое и пробовать. В двух оказалось масло, в четырех – вино. Я было засомневался, какое выбрать – самое вкусное или самое крепкое? Хотя зачем мне вкусное? Я что, праздновать собрался? Вернувшись в зал, взгромоздил выбранный бочонок на единственный целый стол и уселся на единственный целый стул. После этого время остановилось. Я пил, пил, пил, пытаясь залить свои мысли и ни о чем не думать.

Когда рядом возникла чья-то фигура, я долго не мог сфокусировать зрение.

– Ты кто?

Фигура приблизилась вплотную.

– Это я, Верона.

Некоторое время я пытался вспомнить, кто это. Ах да, моя хозяйка. Похожа. Почему-то после всего выпитого она показалась мне самым близким человеком на свете. Подтащив ее за талию к себе, уткнулся лицом куда-то в область груди и на некоторое время притих. Верона, видимо, ожидала продолжения, а я, сразу забыв про свои проблемы, просто начал засыпать, пригревшись на ее груди. Верона начала тормошить меня: