Коридор с влажными стенами становился все ниже и уже. В небольших нишах висела обильная толстая паутина, в которой копошились жирные мохнатые пауки с крестом на спинке. Изредка они прыгали на прапорщика, и он судорожно смахивал их рукавом.

Тишина становилась все гуще. Трех свечей было мало, чтобы осветить путь хотя бы на два метра вперед. Вдруг где-то сзади раздался вой и короткий рык. Впереди пискнула то ли крыса, то ли летучая мышь. В лицо Палваныча пришла волна холодного затхлого воздуха.

Стало совсем не по себе…

Напряжение нервов достигло наивысшего предела, и тут…

И тут ничего не случилось, потому что не всегда что-то случается, когда в темном сыром коридоре с крысами, пауками и скелетами раздается вой, рык и писк да дует затхлый ветер.

Прапорщик упрямо шел в самое сердце замкового подземелья. Он долго спускался по каменной винтовой лестнице, пока не оказался в огромном зале с высоким потолком и колоннадой. Все шесть стен зала были усыпаны синими камушками. Они давали ровное сияние, – казалось, стена туманно светится, но вот Палваныч подошел ближе и разглядел мириады камушков-песчинок.

В зале было тепло.

В центре пустого пространства лежала большая бесформенная куча. Прапорщик оставил канделябр у лестницы и направился к ней, бормоча:

– Что за ерунда? Свалка тут, что ли?

Куча, принятая Палванычем за свалку, зашевелилась, закряхтела и трансформировалась в сидящего великана. Великан был одет в рубаху и штаны, пошитые из шкур. Еще он был волосат и чумаз. Длинная неухоженная борода свисала до живота.

У гиганта имелся всего один глаз во лбу. Прапорщик заключил, что перед ним циклоп.

Циклоп почесал ступню пальцами с длинными грязными ногтями. Осмотрелся, близоруко щуря единственный глаз.

– О, человечина! – воскликнул циклоп, увидев Палваныча.

– Хрен тебе, а не человечину, – ответил прапорщик и со всех ног кинулся к лестнице.

Гигант быстро поднялся на колено, потянулся за беглецом и перекрыл ему путь широкой ладонью.

– К чему спешка? – спросил циклоп.

Надо отметить, что голос у великана был приятным: почти оперный баритон.

– Если бы тебя сожрать пообещали, ты бы не торопился?

– А я не собираюсь вас есть, с чего вы взяли? А! Вас смутило слово «человечина»! Это пережиток прошлого. Для нас, циклопов, вы все человечина.

– А зачем тогда эти догонялки?

– Так скучно, поймите же! Конечно, она дает книжки… – великан показал пальцем вверх. – Но маленькие, маленькие людские книжечки! И не перелистать нормально, и буквы мелкие. Приходится к самому глазу подносить… А библиотека у нее прекрасная…

– А что не уйдешь отсюда?

– Не могу! Здесь всего один выход – винтовая лестница, по которой вы пришли.

– Тогда как же ты тут очутился?

– Вы что-нибудь слышали про огурец в бутылке?

– Это когда прямо на грядке маленький огурчишко, не отрывая от стебля, суют в бутылку, а за лето он вымахивает, да?

– Да. Ее предки, – великан снова показал на потолок, – поймали меня ребенком и притащили сюда. Ах, в тот злополучный год я был всего вдвое выше вас… Случилась война людей с нами, циклопами, и…

Циклоп рассказывал и рассказывал свою историю, а Палваныч не слушал. Он задумался. Такие конфузы случались с прапорщиком Дубовых очень редко, раз или два в полгода.

Сейчас наступило просветление: Палваныч подошел к тому рубежу, когда можно поверить в невероятное. Он только что увидел циклопа. Живого, говорящего, здоровенного. Очевидно, прапорщику нужно было увидеть нечто огромное, чтобы окончательно свыкнуться с местной реальностью. Черт, ундины, человечек из огнива – они не впечатляли. А циклоп – впечатлил. Это как на Годзиллу живьем посмотреть.

«Значит, все это существует… Ну, кроме Годзиллы», – признался себе Палваныч, и ему стало необъяснимо легко.

– …Я вырос и уже не мог сбежать… – бубнил циклоп. – Но она добрая, не то, что ее родня…

– А почему же тебя свои не выручили? – спросил вынырнувший из дум прапорщик.

– Ха! А где мы, по-вашему?

– Под землей…

– Браво, открытие века! Мы в каменном мешке с непроницаемыми для магического взгляда стенами, построенном легендарным маленьким народцем, жившим эпоху назад.

– Гномами, что ли?

– Нет, гномы им даже не родня. Вот домовые – прямые потомки. Существуют легенды, что маленький народец еще жив, только невидим. Но попробуйте-ка доказать этот факт!

– Что я, Склифосовский – факты доказывать? – хмыкнул прапорщик. – Ты, браток, вот чего пойми: я такого, типа тебя, вижу сегодня впервые. А в вашем пристукнутом мире уже больше двух недель таскаюсь. Но я тебе помогу… Сироте и инвалиду… Хочешь?

– Еще бы! Благодарность Гроссмалыша не знала бы границ!

– Тебя зовут Гроссмалыш?! – не поверил собственным ушам Дубовых.

– Да, – циклоп застеснялся.

– Ладно, отставить. Приступим к спасательной операции. Заодно и проверим, прав я, или наоборот.

Гроссмалыш озадаченно посмотрел на Палваныча.

– Я сейчас черта вызову, – пояснил тот.

– Товарищ прапорщик, рядовой Аршкопф по вашему приказанию прибыл! – пискляво отрапортовал непонятно чему лыбящийся рогатый.

– Черт!!! – завопил циклоп, убегая в дальний конец зала, где находились подобие лежанки и исполинский ящик.

Великан запрыгнул на ящик и сжался в комок, если так уместно называть двадцатиметрового детину.

– Это что за карикатура? – нахмурился Палваныч.

– Осмелюсь доложить, циклопы боятся нас, чертей, как слоны мышек, – пропищал, мелко хихикая, Аршкопф.

– Сможешь его вызволить отсюда?

– Так точно! Куда доставить?

– Выпусти рядом с замком и пугни куда-нибудь в сторону того же Зачарованного леса. А потом отдыхай.

– Есть!

Черт исчез.

Исчез и циклоп.

Прапорщик доковылял до лестницы и сел на нижнюю ступеньку.

– Екарный бабай, я говорил с чертом… Настоящим чертом!.. Моим личным настоящим чертом… Да с этим чертом мне сам черт не брат!

Палваныч поднялся по лестнице в узкий коридор, пробрался обратно в замок, вернулся в спальню, разделся и лег рядом с похрапывавшей Хельгой Страхолюдлих.

Он заснул быстро, потому что устал: путь назад был изнуряющим – все вверх да вверх. Несколько раз прапорщик хотел вызвать Аршкопфа, чтобы тот перенес его в покои, как циклопа, но… побоялся. Пусть лучше других черти носят… Брр!

Колю, привезенного в дом Всезнайгеля, незамедлительно уложили в кровать. Колдун обработал руку солдата особой мазью, пообещал, что к следующему утру все пройдет, если не напрягаться.

Парень постоянно порывался встать и что-нибудь делать, невзирая на боль в кисти. Принцесса сидела рядом, чуть ли не силой удерживая солдата на месте.

– Успокойся, Николас, – уговаривала она юношу бледного со взором горящим. – Тебе нужен отдых, твоей руке нужен покой… Посмотри, как опухла! И вообще, самое время почивать на лаврах.

Но рядовой Лавочкин не поддавался увещеваниям Катринель.

В гостиной неистовствовал Тилль. Весь остаток дня в дверь звонили, стучали, ломились дотошные посетители, непременно желавшие видеть рыцаря-победителя и лично засвидетельствовать свое восхищение. Гостиная и коридор были устланы цветами. Под окном кто-то пел Колины серенады, здравицы и прочую галиматью.

К вечеру не выдержал даже флегматичный Хайнц: стал покрикивать на публику. Слуге приходилось хуже всех. Он крутился между дверью и бушующим мудрецом.

Ужинать сели позже обычного.

– Поздравляю, Николас! – хозяин дома поднял бокал вина. – Сегодня вы ошеломили не только бедного графа. Признаюсь, я не видел ничего похожего, хотя смотрю турниры очень давно.

Придворный колдун, солдат и принцесса отлично посидели. Колина жажда деятельности прошла, он впал в некую благодушную вялость. Катринель радовалась тому, что парень вернулся почти невредимым. Тилль развлекался, шутя и плетя разные небылицы, но Лавочкин заметил: Всезнайгель потихоньку о чем-то размышляет.