Она подхватила с земли кувшин, из которого прапорщик изредка пил, пока колол дрова, да зачерпнула воды.

Палваныч принялся обливаться и отфыркиваться.

– Смой, вода, с героя порчу, смой, вода, с героя пот… – зашептала старушка.

– Что ты сказала? – прапорщик остановил процедуры.

– Ничего, служивый, мойся, не отвлекайся.

Дубовых снова заплескался, закидывая воду на обнаженную спину. Хозяйка опять зашептала.

– Ну-ка, старая, стой, раз-два! – разогнулся прапорщик. – Ты ворожишь?! Ты мне это брось! Я воробей стреляный, хоть кол на голове теши! Чтобы мне тут, пока я…

О вреде заговоров и приворотов Павел Иванович наслушался еще в детстве, от бабушки. Та, типичная жительница тамбовской сельской глубинки, очень верила в ворожбу, и особенно – в то, что ничего хорошего незнакомые ведуньи не нашепчут. А уж старухе, живущей в дремучем лесу да в съедобной хате, по всем прикидкам следовало быть ведьмой.

– Думаешь, я ведьма, да? – открыто усмехнулась хозяйка. – Очень вероятно. Все мы, бабы, ведьмы… Но тебе зла не желаю.

Она сняла с плеча полотенце.

– На, вытирайся. Ужинать пойдем.

И ушла в дом.

Палваныч вытерся, надел майку, накинул китель. Прихватил топор и хмуро поплелся в хату.

На столе парило душистое мясное жаркое с репой.

– А где ты мясо берешь? – облизываясь, спросил прапорщик.

– Волки приносят знакомые, – сказала хозяйка с таким безразличием, будто волки испокон веков носят мясо любому желающему. – Вчера кабанчика, сегодня вот кролика подкинули. На завтрак заказала птичку какую-нибудь. Давно птичку не кушала…

Кролик оказался очень вкусным. Бабкино вино тоже.

– Ух, спасибо, хозяюшка, – Палваныч в гастрономическом изнеможении откинулся на спинку стула. – Столовался бы тут до пенсии, но пора мне за самовольщиком отбыть.

– Долг зовет, не иначе… – кивнула ведьма. – Не торопись, Пауль, сын Йохана. Утром отбудешь. Ночью-то в нашем лесу ты недалеко уйдешь. Кроме волков тут еще и медведи водятся. А те же умруны?.. Э, брат, по мне лучше медведь, чем умрун. Хотя оба ни на кой.

Прапорщик мельком удивился, насколько немецкая речь цветаста, ну, прямо-таки русская, правда, грубее. И еще Палванычу стало вдруг неуютно оттого, что он до сих пор не знает имени приютившей его хозяйки.

– А как тебя зовут?

Бабка помолчала, сперва подняв брови, а потом словно раздумывая, рассекречиваться или нет.

– Люди когда-то величали Гретель, – ответила наконец она.

– Красивое имя, военно-строевое, – неуверенно вымолвил комплимент прапорщик.

За окном стемнело. Гретель полезла на печь, а Палваныч улегся в кровать. Он уснул крепенько, что солдат-срочник после суточного марш-броска.

В полночь бабка сползла с печи и, запалив пучок какой-то травы, обильно окуривая спящего, забормотала заклинание:

Наша сила не в уме, мы не ездим на метле,

Мы идем пешком по жизни, или лучше на коне.

Много еще разных слов было в ведьмином заговоре, но не каждое можно изложить письменно, ибо ворожба есть тайна, а какая же это будет тайна, если ее в книжке прописать?

Закончив ворожбу и спалив пучков восемь чудо-травки, Гретель забралась обратно на печь.

Утром Палваныч и хозяйка позавтракали остатками давешнего жаркого, бабка собрала для прапорщика узелок скромной снеди, наковыряв свежеотросших на крыше пряников-черепиц, и указала в лес.

– Вот туда бросился молодой твой, будто драконьим молоком ошпаренный, – махнула она в сторону, противоположную той, куда накануне с диким воплем ретировался Коля Лавочкин.

– Спасибо за все, хозяйка, – пробубнил Палваныч. – Прости, если что не так. Прощай.

– До свиданьица, – ответила ведьма, глядя, как потопал прочь деревянной походкой перетрудившийся вчера гость, удаляясь от места предполагаемой дислокации самовольщика.

Вскоре прапорщик скрылся из виду.

– Сердце женское, оно изменчиво, словно молва людская, – тихо изрекла ведьма, не очень добро усмехаясь, и закрыла за собой дверь пряничного домика.

Через несколько мгновений дверь снова распахнулась, и разъяренная бабка выскочила на поляну.

– Вот гад! – кричала она. – Никому верить нельзя! Топор упер, ворюга!

Коля медленно просыпался. Немного болела голова. Глаза не хотели раскрываться. Да парень и не торопился, нежась в сладкой полудреме. Ему было тепло и мягко, просто благодать.

Где-то рядом раздался молодой женский голос, он был негромким, а слова – абсолютно непонятны.

Этот факт и выдернул Колю из состояния дремотного блаженства. Голова заболела сильнее, просто ужасно заболела. Зато чужая речь обрела смысл.

– …Подивись, Малеен! Потом рыцарь сделал вид, что страшится великана, остроумной хитростью увлек его к краю пропасти и скинул в реку! Мы все слышали страшный крик поверженного исполина, и – бултых!..

– Воистину, так оно и было, Эльза, воистину так, – ответил сухой старушечий голос. – Бог послал нам великого воина, но зачем тараторить об этом в сотый раз, тем более я тоже там толклась?..

– Он такой молоденький и… красивый, – прошептала Эльза, отирая Колин лоб влажной тряпицей.

Парень разлепил ссохшиеся губы, намереваясь попросить воды.

– Гмык бр-р, вас?.. – вышло жалко.

– Что? Что вы сказали? – участливо и тревожно воскликнула невидимая пока Эльза.

Солдат собрался с силами и выдавил:

– Пожалуйста… Дайте мне пить, девушка… Эль… за…

Слова были правильные, но очень уж не его… Странное чувство.

Тут-то умницу Лавочкина впервые посетила догадка насчет того, что же ему не давало покоя в речи ведьмы, медведя, всех этих людей – и его собственной. Все они, да и он сам говорили не по-русски.

Открытие ошеломило парня. Коля сделал несколько судорожных глотков.

– Спасибо…

Теперь предстояло продрать глаза. Веки казались чудовищно тяжелыми. После нескольких геройских попыток глаза все же распахнулись.

О! Лучше бы они не открывались! Дневной свет нещадно резанул по ним, умножая головную боль. Солдат сомкнул веки и застонал.

– Окно, занавесь окно! – велела Эльзе старушка.

Стало темнее. Коля осторожно приоткрыл глаза. Терпимо.

Окружающее не сразу обрело резкость, словно парень смотрел на мир сквозь запотевшее стекло, медленно стирая с него влажную пелену.

Эльза оказалась красавицей. Она напоминала киноартистку, игравшую в давнем фильме незабываемую гостью из будущего – Алису Селезневу. Курносый, чуть вздернутый носик, огромные глаза, круглое личико с розовыми щечками… и с ямочками! Смотрела она серьезно и заботливо. Солдату показалось, что в ее взгляде сквозила тайная грусть.

Зеленое скромное платьице.

На вид – лет семнадцать.

Старушка, очевидно, приходилась Эльзе бабкой. Она была в строгом черном платье с розовым кружевом. На голове – чепец.

Кроме бабушки с внучкой Коля разглядел серый от копоти потолок, небольшое зашторенное окно, бревенчатую стену и древний обшарпанный комод.

– Долго я спал?

– Вечер, ночь и целый день, – ответила старушка. – Эльза, принеси господину еды.

– А знамя где? – спохватился Лавочкин.

– Тут знамя, тут, не волнуйтесь. И странная железная рогатулина, и дудка.

Коля догадался, что странная железная рогатулина – это автомат Калашникова. Стало спокойнее.

Эльза принесла чашку простокваши и тарелку крендельков. Солдат смог без помощи женщин сесть на постели и поесть.