– Я нахожу убранство современным, – учтиво, но холодно ответила она. Собеседник не понял ее слов и продолжал восторженные восклицания, потом пригласил Тильду на танец.

– Простите, господин Аллисер, я не танцую.

Новый словесный поток – на этот раз выражающий сожаления, и мужчина откланялся.

Тильда прикрыла глаза. Музыка, разговоры и смех, звон серебряных и хрустальных кубков наплывали волнами, то громче, то тише. А если открыть глаза, то ослепляет блеск драгоценностей и яркость нарядов, розовые, золотистые, бежевые и голубые пятна мешаются между собой, их узор меняется каждый миг.

Опять ей захотелось позорно сбежать.

Избавиться от навязчивых собеседников, которые после пары бокалов вина очень хотели поговорить с кем-нибудь, или от тех «ценителей искусства», которых так много среди богатых найрэ и ниархов – в искусстве они совершенно не разбираются, но считают себя знатоками, и приходится выслушивать их напыщенные речи и даже советы с самым доброжелательным выражением лица. Избавиться от духоты, тяжелого аромата лилий и роз, от взглядов и шепотков.

Сердце билось все сильнее, а туго затянутый лиф платья сдавливал ребра. Тильда шла на прием с решимостью, желая поговорить с Дамианом Гатри, но, похоже, он слишком занят другими, более важными гостями.

Но наконец Тильда заметила невысокого стройного мужчину, которого искала, и, отказавшись от еще одного приглашения на танец, направилась в сторону балконной двери.

Дамиан Гатри казался моложе своих лет – но Тильда знала, что они ровесники с отцом.

– Весьма, весьма польщен, – улыбнулся господин Гатри, чуть склонив голову. – Ты, моя уважаемая госпожа, редкая гостья в этом скромном доме.

– Увы, у меня слишком много дел.

– Но какая же отрада – лицезреть тебя здесь!..

Дамиан Гатри выражался несколько витиевато, как было принято лет тридцать-сорок назад.

– Всегда-то ты в заботах! Но в иное время стоит сбросить эту тяжкую ношу и предаться земным радостям… Доставь мне удовольствие потанцевать с тобой.

Старому другу отца Тильда отказать не смогла. Она медленно кивнула, подав ему руку. Улыбнулась – самой ослепительной улыбкой, на какую была способна. И ромбики оконных стекол многократно отразили эту горькую улыбку, дробя и повторяя ее.

Музыканты, приглашенные на вечер, заиграли новую мелодию – менуэт. Тильда слушала музыку, двигаясь так, как требовал танец, но думала о Файоссе, и оживление, царившее вокруг, отодвигалось куда-то, его словно уносило волной прибоя.

Начинать пустую беседу о родне и погоде она не хотела. Поэтому молчала, и танец выходил несвободным, по-школьному заученным, будто она танцевала в первый раз.

Дамиан Гатри или не заметил этого, или решил ничего не спрашивать.

Грянул последний аккорд и рассыпался, тая в высоких сводах.

– Перед Долгой Ночью пропадают сон и покой, и я тоже в хлопотах денно и нощно. Представь, моя госпожа, даже малышка Шенна, аки взрослая девица, требует себе платье – непременно золотой парчи! – Дамиан рассмеялся, приглашая Тильду к удобным диванам. – В доме сейчас творится невообразимый переполох, домочадцы мои как будто бы сговорились лишить старого деда сна. А как твой сын? Учится?

– Да. Правда, особенными успехами похвастаться не может.

– Мальчики его возраста не любят скучных наук, – улыбнулся господин Гатри, – но, разумеется, ты ему объясняешь всю эту сложную премудрость?.. Вспоминаю тебя маленькой – твои братья уходили на лодке в море, а ты корпела над квадратными уравнениями. А твой сын – сколько ему уже лет? Семь?

– Одиннадцать.

– Одиннадцать! Как моему младшему внуку. Мы полагаем, что время ползет медленной улиткой, а оно несется вскачь, как дикий конь по степи. И мы не замечаем, как растут наши дети, как они мужают, и нам остается лишь с горечью смотреть им вослед, когда они покидают нас… Но расставания и утраты – часть нашей бренной жизни, – философски рассудил Дамиан. – И приходится с ними смиряться. И идти дальше, так?

Тильда кивнула, вежливо соглашаясь с собеседником.

– Я полагал, что после смерти Катберта и для вашей семьи настали тяжкие времена, тлен упадка коснулся ее. И поэтому стократ отрадно видеть мне, что упорством ты пошла в своего родителя. Я искренне восхищен этим. Но… Как долго ты сможешь все это делать в одиночку?

Сильный, холодный ветер дунул ей в лицо.

– Что ты имеешь в виду? – Тильда напряглась, забыв о том, что нужно дышать.

– Я имею в виду лишь то, что мне известна грустная причина, которая вынудила тебя принять приглашение и прийти сюда. За все тридцать два года, которые я знаю тебя, я не заметил в тебе склонности к танцам, в юности, насколько помню, ты и вовсе сбегала с отцовских приемов под любым благовидным предлогом….

Она не выдала себя – ни голосом, ни дрогнувшими губами, ни порывистым жестом.

– Давай прогуляемся – вдали от всей этой суеты. – Тон Дамиана вдруг стал требовательным. – Не забудь накидку, моя госпожа, вечера нынче уже не столь теплые, как летом.

Они вышли в сырую прохладу почти уже осенней ночи. Сад был украшен гирляндами фонариков, по дорожкам бродили уставшие от танцев гости, и музыка, что доносилась из раскрытых окон, казалась далекой и чарующей, словно из сна.

Полосы света рассекали черноту лужайки, как лезвия. Трава – мокрая от росы, и Тильде пришлось придерживать подол, чтобы не замочить юбки. Не стоит доставлять Мэй лишние хлопоты.

Они молчаливо шли вглубь сада, туда, где под каштаном стояла гранитная скамья. Дамиан грузно опустился на нее, жестом приглашая Тильду сесть рядом.

Подбитая мехом накидка на плечах вдруг стала невероятно тяжелой. А голос Дамиана Гатри, разорвавший тишину, заставил вздрогнуть.

– Ты пришла просить в долг, как мне доподлинно известно. Но увы, с великой скорбью я отвечу тебе, что торговый дом ничем не сможет тебе вспомоществовать. Ты должна сама понимать, почему.

Тильда поморгала, невидяще глядя в сад. Пустота образовалась в голове, черная, тупая пустота. И ей стоило большого труда сказать:

– Не понимаю.

Она услышала, как тяжело вздохнул рядом Дамиан.

– Первое, и наиболее важное: я не хочу быть вмешан в дела с господином Коро никоим образом. А я буду вмешан, если помогу тебе.

Тильда не сдержала удивленный вздох, а Дамиан продолжил, как ни в чем не бывало:

– Далее меня эти сведения не пойдут, я в достаточной мере уважаю тебя, чтобы не разглашать их. Второе. В доме «Солейн» уже долгие годы существуют строгие правила взаимовыручки, установленные для каждого члена дома без исключений. Как ни прискорбно, случай с твоим братом под эти правила никоим образом не подпадает – его никто не обманывал, не грабил, и никто ему не угрожал, он сам оказался столь беспечен, что не смог сохранить урожай. Третье. Семьдесят тионов – огромная сумма, и ты не смогла бы ее собрать, даже продав вино. Ныне цены на файосское идут вниз, ибо Диония стоит за нашими спинами и дышит нам в затылки, их торговые дома наводняют рынки дешевым товаром, при этом качество его терпимо, и найрэ предпочитают брать дионийское. Если бы ты не была настолько увлечена строительством храма, несомненно, угодным Многоликому, то обратила бы на это внимание.

Слова Дамиана продолжали звучать, даже когда он замолк. Качались перед глазами светлые пятна, наверное, фонари.

– Значит, ты тоже не сможешь помочь? – наконец спросила Тильда.

– Увы, вынужден отказать.

– Даже если я помогу тебе с решением вопроса по Орте? Тебе же нужен голос в Сенате.

Дамиан Гатри давно лелеял мечту построить в сопредельной Орте торговые колонии, но рассмотрение этого вопроса все оттягивалось, Сенат сомневался, принесут ли колонии хороший доход, к тому же, не всех сенаторов удавалось запугать или задобрить взяткой.

– Моя госпожа, – она поняла, что Дамиан улыбается, хотя не видела его лица, – я буду с тобой откровенным. Прости, если это будет сказано излишне грубо, но я не решился бы, если бы не был уверен, что ты сама не терпишь лицемерия. Вот что я хочу сказать: у тебя нет ни власти, ни влияния в Сенате, твое положение очень шатко, и ты была бы глупа, если бы не понимала этого. Голос ниарха, который стал им не по рождению, а в супружестве – это не тот голос, который мне нужен. Тем более, это всего лишь один голос. С точки зрения дельца твое предложение крайне невыгодно.