А потом – победные тубы, их рев сводил с ума.

Вот растет трава, колется, пробивается сквозь землю, а он и не чувствует давно ее своими грубыми ручищами. Вся жизнь – с оружием. И ничего-то он не умеет больше, и, как ни старайся вспомнить – мало чего хорошего было. Семьи – и той давно нет.

Так он лежал – долго, пока не услышал, как бьется рыба в садке.

– Рано нам помирать. – Саадар поднялся, зажав меж зубами травинку, и оглянулся на Арона, молчаливо усевшегося на огромный толстый корень ивы. – Помрешь вот – и не сделают тебя Верховным магом в Алмарре, а? Да и потом, пожалеть надо тех, кто по нам плакать будет.

В садке плескался и бил хвостом большой карп.

– Знаешь… У меня деньги есть, – сказал вдруг Арон. – Я убежать хотел, – признался он. – Тогда, когда на маму напали.

– Да понял я, чего уж. – Саадар поднялся и протянул Арону ладонь. – Давай, вставай, пойдем рыбу глянем.

– Не расскажешь?.. – Арон покосился в сторону зарослей ив.

– Сам расскажешь, коли время придет. Это не мои дела.

Узкая улыбка вдруг озарила лицо мальчишки.

– А деньги маме отдай, ладно?..

Он отпорол подкладку и вытряхнул в ладонь Саадара несколько медяков и одну серебряную монетку.

Когда Саадар и Арон вернулись в свой маленький лагерь с потяжелевшим садком, Тильда уже выкупалась и стояла в одной тонкой сорочке по колено в воде. Она стирала, а солнце просвечивало через ткань. Черные волосы змеились по спине. Саадар невольно засмотрелся на то, как неумело, но настойчиво она пытается отстирать грязь с подола юбки. Или он любовался ее загорелыми руками, сильными и красивыми, несмотря на царапины и ссадины, ее ладной фигурой?..

– Холодная вода? Я слышал, в Сарре люди даже зимой, прямо на снегу, ледяной водой обливаются!.. Вот уж этого мне точно не понять! – Саадар засмеялся. – Давай-ка, подсоблю. – Он подошел к ней. – Поспи чуток, пока я постирушку устрою и сварю похлебку… Устала же.

Она резко выпрямилась и уставилась на него с таким лицом, что Саадар отпрянул.

– Испугал? Прости, – начал он. – Я не…

Тильда Элберт неподвижно стояла к нему вполоборота, как будто под заклятие попала. Сорочка сползла с плеча, открывая спину. И Саадар увидел, что по смуглой коже ползут белесые червячки шрамов, сползаются в какие-то буквы.

Но Саадару не нужно было знать сложную адрийскую грамоту, чтобы понять. Это слово, что белело на спине госпожи Элберт, малевали на стенах и заборах, в купальнях и уборных. Срамное, гадкое…

– Шлюха!

Окрик настиг ее ударом плети, и Тильда на миг застыла в потоке света, пролившегося из окна. Но тут же спохватилась и побежала, а в окнах мелькало грозовое небо цвета чернил и старого золота.

В конце коридора гремели нетвердые и тяжелые шаги Гарольда, билась его лающая ругань вперемежку с глумливым смехом. Тильда без раздумий кинулась к лестнице.

– Куда? Сюда иди, тварь!

Тильда дернулась, отступила назад. Мутный страх поднялся, сдавил горло. Она бросилась прочь, вниз по ступеням, но муж успел схватить ее за юбку. Тильда рванулась, выскользнула, оставив в руках обрывок тесьмы, и помчалась к главному входу.

У крыльца под навесом прятался от дождя садовник. Он смотрел молча, не мигая, но слов почему-то не было, а слова так нужны, просьба о помощи, крик – что угодно!

Позади хлопнула дверь.

Тильда сорвалась с места – в сад, к темным деревьям, густым зарослям акации и слив, но Гарольд ее догонял. Она продиралась через колючие кусты в надежде, что муж отстанет, не полезет за ней. Но он упрямо шел следом, и Тильда, обернувшись, увидела его безумные, налитые кровью глаза и перекошенный рот. Он кричал: «Остановись!», осыпал ее ругательствами и проклятиями. Он поносил ее мать и отца, весь ее род – презренных найрэ, дерьмовых мешков с деньгами.

Настиг, дернул за волосы – до боли, Тильда вскрикнула, хватаясь за мокрые ветки акации, и не удержалась на ногах.

Гарольд толкнул ее на сырую землю, придавил своим весом, так что не вырваться, не пошевельнуться, заломил назад руки, и продолжал бормотать, поминая каждый день, что она жила в его доме, каждый медяк, потраченный на ее ублюдка.

– Пусти! – Тильда извернулась, стараясь освободиться. Откуда взялась сила? Она кусалась и царапалась, но мокрые юбки только мешали, а Гарольд был больше и сильнее. Он рычал и ругался, пока не ткнул ее лицом в мокрую землю, тут же набившуюся в рот.

– Я беременна! – взмолилась она.

Снова жесткая рука сдавила затылок и пригнула голову вниз.

– Меня не волнуют твои выродки.

Он знал, что делал. Один точный, отработанный удар – и боль взметнулась по хребту, разрослась – и опала, хлынула вниз горячей красной струйкой. Тупо ударилась в живот, и Тильда согнулась, мыча, не в силах сдерживать крик.

– Орать не смей, – прохрипел он, вынимая нож и раздирая шнуровку платья.

Костлявые руки сжали бедра, казалось, Гарольд хочет сорвать с нее кожу. Он впился, вошел в нее, словно хищник, пальцы скользили по спине, размазывали кровь.

Вкус земли, горький и соленый. И слез почти нет, и голоса, и сил. Она лежит, скорчившись, сжимая грязные лохмотья, кусает их, чтобы не закричать.

Чтобы не закричать, Тильда закусила кулак – и выпустила из ослабевших рук одежду, которую стирала. Медленным движением поправила сорочку.

Сердце билось где-то в животе, или в боку, или в пятках, а может – в горле, кровь прилила к щекам.

А напротив стоял Саадар в одних исподних штанах, все его тело – сеть шрамов, говорящая о войне, боли, жестокости – и о силе, выносливости, жажде жизни. Тильда вспомнила, как легко он поднял тяжелую балку, и в глазах потемнело.

– Не тронь. Уйди! – Наклонилась, подняла с песка какую-то палку.

– Я не…

– Уйди. Немедленно. Прочь! – выкрикнула она, видя непонимающее, глупое выражение на его лице. – Что, неужели и ты? Захотел воспользоваться?.. Силой взять?! Ты этого все время хотел, да?

Саадар вздрогнул, как от удара, постоял немного напротив, потом склонил голову и положил что-то на песок. Быстро развернулся и пошлепал прочь по мелкой воде, не говоря ничего.

Способность мыслить ясно и разумно вернулась к Тильде не сразу. Постепенно, очень медленно густая и вязкая волна внезапного страха опадала, отпуская, оставляя за собой черные потеки беспокойства, смешанного с ужасающим, леденящим стыдом.

Будь ты проклят, шептала она. Пусть никогда, никогда тебе не найти покоя, Гарольд Элберт, пусть в Царстве-без-звезд тебе никогда не найти ни успокоения, ни прощения. Разом, тяжело навалились годы, проведенные в Даррее – замужество, жизнь вдовы, заботы и тяготы, вечный путь между отчаянием и зыбкой надеждой.

Отвратительные, ужасные рубцы под пальцами, грубые на ощупь. Она и в общественные купальни не ходила никогда, как делала бы любая женщина ее положения, и слугам не позволяла помогать ей во время купания, и одежду выбирала такую, чтобы можно было обойтись без чужих рук, и только маленькая верная Мэй знала…

Со злой и горькой усмешкой она подобрала выроненную юбку и стала стирать, хотя руки окоченели в холодной воде. Но ей нужно было успокоиться. Вдох, еще один, еще… Она терла ткань о выщербленный камень, и мутная вода растекалась вокруг нее темным пятном.

В озере весело плескался Арон. От его радостных криков птицы срывались с ветвей и взмывали в небо, кружа там, как будто собирался дождь.

Тильда заставила Арона вылезти, потому что вода была слишком холодной, а место – незнакомым. Потом привычно перебрала ему волосы, смазала синяки целебной мазью Вереск.

Саадар тем временем в молчании занимался готовкой на костре и делал это ловко и умело.

На песке остался его старый мундир. Зачем Саадар принес его?

Тильда подняла этот мундир неопределенного пыльно-сероватого цвета, который когда-то был, наверное, синим или темно-серым, хотела отдать – и тут заметила, что шов сбоку разошелся. Ничего не говоря, она отыскала в поясной сумке иглы и крепкие нитки, которыми поделилась с ней Токи, и ушла под тень деревьев. Знакомое дело постепенно принесло облегчение, и игла мелькала в пальцах так же привычно, как недавно – карандаш.