– Спасибо. – И в этом слове было чуть больше, чем простая благодарность за проделанную работу.

Мастера Терка она проводила до порога, глядя на его коричневый балахон, на выбритые виски, на знак служителя Многоликого – особенным образом повязанный пояс. Неужели Арон станет таким же? Будет лечить других или молиться о заблудших душах, а может – путешествовать, помогая страждущим… Он научится – обязательно – обуздывать свою силу.

Но в это верилось слабо.

Несколько мгновений Тильда смотрела вслед целителю. Потом глубоко, с наслаждением вздохнула – лица коснулся сырой воздух, который принес сладкие, терпкие ароматы самшита и сырого камня.

И нехотя побрела назад, к дверям, раскрытым настежь в темные покои дома, где жила уже пятнадцать лет.

У двери на столике стояла лампа, и Тильда увидела письма, пришедшие на ее имя. Их было несколько: пузатые коричневые пакеты – из Градостроительного ведомства, одно письмо на белой и одно – на голубой бумаге. Чтобы отвлечься от горестных, темных мыслей, Тильда взяла их все и тут же вскрыла печать сначала на голубом.

Это было приглашение на ежегодное празднество торгового дома «Солейн», объединяющего виноделов, подписанное старинным другом ее отца. Тильда отложила его – на празднество в этом году она не собиралась. Нужно будет сочинить вежливый ответ с отказом…

Письма из министерства не содержали ничего необычного, это были бумаги на подпись и сметы.

Белый же конверт и печать на нем принадлежали брату. Тильда взломала сургуч. Быстрые, неаккуратные буквы складывались в три предложения: «В вино попал жук тукки. Все бочки «Западного Арха» пропали. В этом сезоне выслать денег не смогу».

Не веря, Тильда смотрела на лист бумаги в руке. Смотрела, а буквы то вспыхивали синим, лезли в глаза, то искривлялись, расплывались в каком-то тумане. Ее обступила липкая морось, и ощущение было такое, будто идешь наощупь в темном погребе, а к лицу пристала паутина.

Она выругалась – бессвязно и зло, выражая всю боль, все отчаяние в словах. Четыре пятидневья до Долгой ночи! Без денег, вырученных за вино, она не сможет собрать оставшуюся сумму для господина Коро, а недоимки в этот раз он не потерпит – в прошлом году она и так не смогла заплатить десять золотых.

Тильда вышла на крыльцо и села на мокрые ступени, и от резкого движения боль вонзилась в колено раскаленным гвоздем. Тильда хотела завыть – в голос.

Но у нее больше не было ни слез, ни слов.

Предутренние серые сумерки застали Тильду в напряженной позе за письменным столом – среди вороха конторских книг и расписок.

Она откинулась на спинку стула, чувствуя затылком холодное твердое дерево. Глаза болели, а плечи сводила судорога. Тильда провела ладонью по лицу, пытаясь стереть усталость, заставить себя сосредоточиться на цифрах.

Длинные столбцы их чудились, едва она закрывала глаза, эти цифры наливались красным и распухали, будто напившиеся крови пиявки, и никак не отодрать, никак от них не избавиться, и в голове – только бесконечные ряды чисел, что получено и что израсходовано, описи имущества, общая сумма, остаток и долги…

Тильда встала, чтобы размять затекшую спину. Прошлась по кабинету: от бюро к окну, от окна – к пустому камину, от камина – к шкафу.

Чтобы выплатить долг господину Коро, ей не хватало семидесяти золотых монет. Тильда смотрела на перстень с геммой и серебряные часы-луковицу, лежащие на столе – единственные ценные вещи в этом доме. И то и другое – подарки отца. Даже если продать их, а заодно и оставшиеся картины, и добавить еще то, что было отложено на черный день, можно выручить в лучшем случае две трети суммы.

Взгляд наткнулся на громоздкий шкаф в углу. В его ящике, запертом на ключ, хранилось пятьдесят тионов серебром, приготовленных для уплаты рабочим и подрядчикам.

Это неправильно, сказала Тильда себе, но рука сама потянулась за ключом к цепочке на поясе. Я не имею права лишать рабочих их жалованья, – пробубнила из своего угла совесть, но ключ повернулся в замке. Я не смогу вовремя вернуть эти деньги, – доказывал разум, но ладонь ощупывала тяжелые холодные кругляши.

А перед глазами вставало узкое бесцветное лицо господина Коро с хищной, острой улыбкой и взглядом дознавателя.

В ее ремесле честность – не добродетель. И стоит ли бороться, чтобы эту добродетель сохранить?..

Она подошла к макету храма, стоящему у окна, провела рукой по искусно вырезанному из дерева куполу и двойной колоннаде, по скатам крыш над порталами, по аркам окон…

Был еще один выход. Зыбкий и ненадежный.

Тильда знала, что у нее есть право обратиться к торговому дому «Солейн» за помощью – ведь в нем помогали всем своим членам, оказавшимся в затруднительном положении.

Так что приглашение на прием оказалось кстати – праздник должен был состояться через два дня. Но Тильда не полагалась только на помощь торгового дома, в крайнем случае она готова была расстаться с частью родовых земель. Она без колебаний продала бы и опостылевший особняк в столице и переселилась в Бронзовое кольцо, но дом был завещан Арону, и распоряжаться им Тильда не могла.

– Проклятье!.. – Она в бессильной ярости сжала кулаки.

«Ты все равно утонешь», – подсказала ей темнота.

Взгляд заметался по кабинету: стены, выплывавшие из темноты, клонились из стороны в сторону, словно пьяные. Предметы не хотели принимать привычные очертания.

«Горы горя пройдешь? Горы огнем горят, как уголья».

Взгляд остановился на распахнутых дверцах шкафа – изнутри тускло блеснули выстроенные в строгий ряд, как солдаты на плацу, корешки томов «Истории Республики». А голос все шептал – то едва различимо, то громче, он твердил об огне и горе, о темноте и забвении, принося откуда-то дыхание тлена и времени. Тильда ухватилась за край стола, но дерево под пальцами вдруг стало невыносимо скользким.

– Кто ты? Что ты? – шепнула Тильда.

Темнота расхохоталась в ответ.

– О, милая, ты меня знаешь, знаешь…

Ветерок тронул тяжелые пыльные шторы. Скрипнула половица. А с портрета над камином глянуло знакомое лицо. Гарольд Элберт – вместо портрета отца.

– Вот и свиделись, любовь моя.

Тильда вздрогнула от голоса, властного и сильного, скрипучего, как рассохшееся дерево.

Мужчина шагнул ей навстречу с портрета – такой, каким она его помнила. Высокий, крепкий, с тонкими усами и бородкой. Тильда отшатнулась, попятилась, натыкаясь на стулья и кресла. Покатился упавший с подставки глобус.

Гарольд Элберт надвигался, растягивая в улыбке узкие губы. Тильда пыталась схватиться за что-нибудь, но под пальцами был лишь воздух.

В лицо дохнуло холодом и сыростью, землей – такой знакомый запах, запах акации и дождя… Мокрые, потные ладони на лице, на шее, и вниз, к вырезу платья, поползли по спине, что-то коснулось губ – как в поцелуе… Тильда резко дернулась, чуть не потеряв равновесие, сделала шаг, второй – к двери.

– Убирайся! Мразь!

– А ты изменилась, – глумливо шепнул ей в ухо Гарольд. – Что это? Седина? А на руках – мозоли? Где же моя нежная женушка?.. Зато Арон стал так похож на меня…

Тильда попыталась вырваться, но что-то резко отбросило ее к стене, и дыхание перешибло, потолок и стены завертелись, меняясь местами. Перед глазами поплыли цветные круги.

– Твоя семейка… надменные богатеи, туда им и дорога, всегда на меня смотрели, ты смотрела… как на дерьмо… Под корень срубить, сжечь, чтобы только зола, ненавижу, ненавижу, – бормотал Гарольд, и его голос то звучал рокотом барабанов, то затихал до едва слышного шепота.

Тильда вскочила, рванулась из зыбких объятий, хотя ноги подкашивались и дрожали колени, и бросилась прочь – из кабинета, в коридор, вниз, вон из дома!..

На лестнице она столкнулась с Мэй. Девушка с грохотом уронила совок и чуть не опрокинула ведро с углем. Она вскрикнула – и этот исковерканный жуткий крик замер в воздухе.

– Прочь, – приказала Тильда, оттолкнув оцепеневшую девушку.