И не сразу Тильда услышала, поняла, что говорит ей Саадар:

– Я выиграл. Деньги на корабль. Это вам.

Тильду трясло – от напряжения, от усталости и внезапного облегчения – Саадар своими словами будто вынул огромный больной шип из груди. Он отпустил ее руки, и на рукаве остались грязные следы. Закусил губу, потом пошарил за пазухой и вынул оттуда мешочек, липкий от крови.

В подставленный подол передника посыпались медяки и серебро.

– Маллар всемогущий… – только и смогла проговорить Тильда. Все вокруг казалось не то дурным сном, не то глупой комедией, не то фарсом. Но вот перед ней стоит Саадар, и он совершенно реален: реальнее всего запах браги, и пота, и крови, и дыма. Это убедило Тильду: она не спит.

Но вытолкнуть, вытряхнуть из себя хоть слово благодарности она не смогла: мгновенно пересохло во рту. Она все еще не верила – боялась верить в такую удачу, в то, что все разрешилось благополучно.

– Я не стал говорить, знал, что ты будешь против. Но я очень хорошо играю. Зато теперь у тебя есть деньги на корабль, – на этот раз тон был не виноватым, а с ноткой гордости. Нежности. Заботы. Радости. – Если бы я не был уверен… Я бы ни за что… Прости, что заставил беспокоиться… Я не думал…

Тильда проглотила резкое «а стоило бы» – все равно уже все позади.

На свету стало видно, как плохо выглядит Саадар – бледный, под глазом синяк, лицо расцарапано, в крови. И рубашка вся пропитана алым.

– Ты что, подрался? – сонный голос Арона за ее спиной заставил Тильду обернуться: сын кутался в ее платок, потому что вся его одежда сохла на веревке во дворе.

– Подрался, с очень нехорошими людьми, – усмехнулся Саадар. – И… ну пусть тебе мама расскажет.

Узнав, что им теперь хватит денег на корабль, Арон издал какой-то радостный дикий клич, чем разбудил мужчину, спящего в самом углу. Тот заворчал недовольно и снова уснул.

А Тильду больше заботило состояние Саадара.

– Снимай рубаху. Я посмотрю, что у тебя там, – она попыталась придать голосу мягкость, но не получилось, и фраза вышла рваная, резкая. До смешного говорящая о ее обиде.

Пока Саадар стягивал осторожно рубаху через голову, она сходила за водой на хозяйскую кухню. Несколько монет – и у нее есть ведро теплой воды, губка, чистая ветошь, нитки и кривая игла.

– Ерунда, – бросил Саадар, когда Тильда появилась на пороге. – Ничего опасного.

В комнате стоял ужасный холод, но Саадара это как будто ничуть не беспокоило. Он сидел за столом, голый по пояс, вещи сложены рядом на скамье аккуратной стопкой. Напротив расположился Арон, и они над чем-то смеялись – наверное, Арон рассказывал о своих приключениях.

Но Тильда, разумеется, не поверила Саадару. Вся его грудь, спина, руки – в отметинах войны, шрамы – как карта его нелегких скитаний по свету. А он ведет себя как мальчишка, который боится, что его упрекнут за проявление слабости или страха. Ничем не лучше Арона!

Зрелище было неприятным, но не пугающим. Хвала Многоликому, рана неглубокая. Длинный порез, и только, зашить – и останется очередной некрасивый рубец…

Саадар сидел спокойно, не морщился, не дергался, как непременно сделал бы Арон, просто наблюдал за ее движениями. За тем, как она зашивает края раны и накладывает оставшуюся целебную мазь.

– Откуда ты все это знаешь? – спросил вдруг.

Тильда пожала плечами:

– У меня сын.

– Сомневаюсь, что твой сын когда-нибудь дрался на ножах.

Арон что-то пробубнил рядом. Ничего, пусть смотрит, что случается с теми, кто не бережет себя!

– Отец хотел, чтобы мы знали все, что пригодится нам в жизни. – Тильда вздохнула. – Поэтому нас учили даже навигации. Правда, я совершенно ничего не помню, как и из философов эпохи императора Тайо не процитирую ни строчки. Зато мне пригодилось умение шить.

– Драться тебя тоже учили? – улыбнулся Саадар.

– Немного, – серьезно ответила Тильда. – Стрелять из пистолета.

– Оно и видно, рука у тебя тяжелая! Когда бьешь. А когда лечишь – что перо. Я не заслуживаю твоей доброты, моя госпожа, – сказал Саадар, когда Тильда закончила промывать рану и накладывать повязку. Искривленная улыбка лишь делала его лицо более свирепым.

– Раз так, то рубашку выстираешь сам.

Саадар только кивнул – как будто радостно.

– Пойду умоюсь! Не стану смущать тебя своим видом, – засмеялся он.

– Я художник, – напомнила ему Тильда и сама рассмеялась вдруг.

Эти его слова напомнили ей Адриана, сына Урсулы: как он стоит у рабочего стола, обнаженный по пояс, мнет глину и злится. А она – юная девушка, смотрит на него с порога удивленно. И шутит от неловкости: разве художника должна смущать обнаженная натура?..

Она смотрела из окна, как Саадар обтирается водой из бочки во дворе – на холоде, в одних штанах, движения аккуратны – старается не намочить повязку. Потом приносит воду в тазу и стирает свою рубаху – тщательно, со знанием дела. Тильда уже не злилась на него. И неожиданно для себя залюбовалась тем, как умело он все делает, как спорится в его руках даже такое совершенно не мужское занятие, как стирка.

Впервые за долгое время ей захотелось рисовать до зуда в кончиках пальцев.

Саадар вернулся мокрый и довольный, как пес. Запасная рубаха, извлеченная из мешка, была совсем старой, чиненой-перечиненой, словно из одних заплаток скроенной, непонятного вылинявшего цвета. После рубашки он извлек небольшой плотно завязанный мешочек и положил перед Тильдой на стол. Сел напротив.

В мешочке оказалась горсть изюма – редкое угощение!

Было видно, что Саадара мучает вопрос, но спросить он как будто боялся. Тогда Тильда ответила на этот невысказанный вопрос сама:

– Я продала волосы.

– Вот как.

– Не так уж это важно. – Тильда пожала плечами. – Я весь день пыталась найти хоть что-то, хоть какую-то работу… Но все говорили: «У нас ничего». А потом мне попалась на глаза эта лавка. Там делают парики.

…В тот же день она потратила последние медяки на купальни. Отмыла волосы до безупречной чистоты, расчесала, на всякий случай промыла специальным настоем от паразитов и шалфеем. И когда в лавке, где делали парики, расплела косу, волосы легли на спину блестящей черной волной до бедер.

Маленький человечек – хозяин – поцокал языком и вздохнул, но не спросил ни о чем. «Много седины, – сказал он. – Иначе я бы дал вам, госпожа, лучшую цену».

Тильда вынула деньги, которые достались ей от хозяина лавки. С Саадаровым выигрышем им хватало на три места на корабле.

– Ты знаешь, я твой гребень проиграл… Нашел в кармане… И мне нечего было поставить… – виновато начал Саадар. В его голосе – неподдельное сожаление.

Гребень она вырезала сама. Цветы магнолий и листья винограда переплетались между собой, и Тильде нравилось его носить, закалывая прическу.

Жалеть ли о том?..

– Теперь-то мне гребень не нужен. – Она провела рукой по непривычно коротким волосам. Голова казалась слишком легкой. – Все равно бы продала. Так что не стоит так…

Пока она говорила, Саадар опустил голову на скрещенные руки и задремал.

Тильда осторожно дотронулась до его плеча, ощутила пальцами уютное, спокойное тепло. Руку на плече она задержала на несколько мгновений дольше, чем следовало.

Тильда стояла, опершись на фальшборт, и смотрела в бесконечную морскую даль, серо-стальную до самого горизонта. За спиной остался Гритт: превратился в полупрозрачную синюю полоску – и пропал. За спиной осталась провинция Оррими, и вся Республика с ее храмами, канцеляриями, гостиницами, мощеными дорогами, садами и возделанными полями.

А в душе натянулась – и лопнула тугая бечева. С болью лопнула, щемящей и острой. Тильда закусила губу, зажала ладонью рот: нельзя кричать, нельзя плакать! Вот встает рассвет, и верхушки туч золотятся, и море играет золотыми искрами… А прошлое – там, за спиной.

Тяжелая рука легла на плечо, но Тильда не вздрогнула и не обернулась. И даже рада была, что Саадар подошел, и встал рядом, и молча смотрел вместе с ней в далекий горизонт.