Воздух пах сладко. А слабый ветерок говорил, что где-то рядом, на расстоянии нескольких часов пути – море. Пахло пылью и водорослями, и штормами, и звездами, навигационными картами и перцем, смолой и потом, сетями и железом.

Арон облизнул сухие соленые губы.

Свобода!

Самая настоящая, всамделишная, такая огромная, что не помещается в груди, и такая остро-сладкая, что захватывает дух!..

Все позади! И Даррея, и дом, и школа, и правила! И Безликий наверняка там и остался, вместе с книгой Эрме-Ворона. Книгу, конечно, жаль, но уж лучше без нее.

И никакой Безликий ему не страшен! Безликий спрятался, стал тенью, а он, Арон – жив, невредим и задаст врагам трепку, как задал трепку мятежникам Ардоса непобедимый и могучий генерал Тоймар.

Закатное солнце разбивалось на тысячи осколков в лужах, ласково гладило спину, лилось за шиворот. В дурное не верилось, как и в возвращение назад. Все сейчас будет иначе. Настоящие приключения!

– Добрый знак, – сказал непонятно к чему идущий позади Саадар. Мама что-то ответила ему, но Арон не оборачивался. Ему было неловко глядеть на маму, которая совсем не походила на себя в этом дурацком платке.

Они вышли катакомбами к старой дороге – такой старой, что ее и не видать в траве было – еще времен Империи! И все, что он видел с борта баржи, как будто раскручивалось в обратную сторону: трактиры – как же вкусно оттуда тянуло жареным мясом! – мастерские и кузни, домишки, виселицы, сады, виллы ниархов и богатых найрэ. А потом – лишь кукурузные поля, редкие тяжело груженные повозки, быки, пасущиеся лошади…

Арон уже ненавидел холмы, на которые все время забиралась дорога. Как хорошо было бы сейчас ехать верхом! Дядя учил его, и Арон вспомнил, как весело было мчаться верхом по лугу или подниматься по горной тропе, и как однажды он опрокинул телегу с арбузами, и как прыгал через каменную изгородь и чуть не вылетел из седла…

Замечтавшись, он не сразу заметил, как из-за очередной горбатой спины холма встали друг за другом ворота-арки, у которых сумерки уже украли их красный цвет.

– Здесь проходят, чтобы получить прощение и помолиться Маллару, – прозвучал голос мамы.

Арон задрал голову, чтобы рассмотреть надписи на древнеадрийском, которые трудно было разобрать. Над ними уже висела большая щербатая с одного бока луна.

А под арками стояли люди – целая толпа. Кто-то задел Арона, и Арон пихнул в ответ.

– Осторожнее, малыш.

Это говорила маленькая, согнутая едва ли не пополам старушка. Она опиралась на клюку и была одета в коричневую хламиду, как и другие, кто шел вместе с ней.

Арон хотел ответить резко – какой он «малыш», глаза протри, старая выдра, но увидел, как недобро и предупреждающе смотрит на него Саадар.

Среди толпы Арон узнал монахов из Служения и Отречения. Они мало говорили – только шептали молитвы Многоликому и встряхивали связки колокольчиков в руках.

Арон оглянулся на маму. Мама кивнула – и Арону пришлось произнести молитву, слова которой он затвердил лучше таблицы умножения.

– Хорошая была бы компания, – услышал он голос Саадара. Его словно под дых кулаком ударило – и он навострил уши.

– Как-то мы на паломников не походим, – ответила мама. – Да и даже если достанем балахоны, то все равно паломники идут медленно. Они обогнут провинцию и пойдут длинной дорогой – по краю Харримского леса.

Сердце радостно забилось. Никаких паломников! Никаких монахов!

– Если и пойдем с паломниками, надо искать попутчиков подальше от Дарреи, – добавила мама. – Сейчас многие идут в Оррими. Ежегодные ад-Ринии, как-никак.

Взлетев к небу, сердце опало в самую темную и страшную пропасть.

– И о монастыре узнать можно, – тихо сказал Саадар.

Арону захотелось ударить его чем-нибудь по голове – вроде того, самого первого заклинания. Но не колдовать же на виду у всех!

Значит, мама не передумала – и его, как пленника, ведут под конвоем до Оррими! А уж если маме что в голову взбрело – ее ничто не переубедит. Вот так его жизнь и закончится, даже не начавшись!..

Поэтому он сбежит. Выждет – и сбежит.

Обидные и злые слезы вскипали в уголках глаз, щипали, будто он чистил луковицу. Но никто и никогда не увидит, как он плачет – уж этому-то его научили хорошо!

Ворота, как и паломники, остались далеко позади. Вокруг – одни кукурузные поля, освещенные луной, и вызревшие початки качаются от ветра. Если их сварить – такая вкуснотища! А еще на юге, где живет дядя Юджин, из кукурузной муки делают лепешки и начиняют их острым фаршем…

Голод заворочался в желудке, просыпался, как медведь. Они шли мимо чьих-то садов, в которых так много сочных яблок… И, улучив момент, Арон сорвал несколько из тех, что были поближе. Он-то думал, что мама не заметит…

Заметила. Она остановилась и потребовала, чтобы он отдал яблоки, и говорила о том, что крестьяне в поте лица выращивают их, и чтобы он не смел воровать, как уличный мальчишка. И Арону хотелось выкрикнуть – да, я негодный мальчишка, я вор, я колдун и сжег дом и все чертежи и рисунки, и поэтому мне положено гнить в монастыре!..

И что-то дрожало внутри – горячее и скользкое, как смола, и от этого хотелось смеяться.

– И он еще улыбается!.. – Мама умела так смотреть – прямо и очень жестко, – что от этого взгляда хотелось сбежать.

К ним подошел Саадар.

– Позволь ему быть мальчишкой. Пока ему еще можно.

Мама ответила резко:

– Я не позволю ему быть вором.

– Он не вор. Он просто мальчишка. Много ты видела мальчишек, которые смирно на месте сидят? Ему нужно бегать и обдирать коленки, понимаешь? И шишки набивать свои собственные.

И впервые, кажется, мама в ответ смолчала! Арон от удивления рот разинул: никогда раньше такого не было, чтобы мама позволила какому-то солдату себе указывать!.. А Саадар усмехнулся, одно яблоко отдал Арону, второе съел сам, а остальные затолкал в заплечный мешок.

Значит, Саадар – на его стороне?.. Об этом стоило поразмыслить. Может, он поймет?.. Тогда, в саду – ужасно давно! – он сказал, что нужно следовать велению Многоликого и не жаловаться на судьбу. Но Арон знал, как знал, что те красные арки – всего лишь дерево и краска: Многоликий не звал его. Татор был прав тогда, когда говорил, что не чувствует веления Многоликого.

Поля закончились, и дорога пошла под гору. Это значило, что они идут к морю.

Арон не знал, сколько времени прошло с тех пор, как они выбрались из города, но устал он так, что начал разочаровываться в походной жизни. Остановок, даже кратких, они не делали, и поесть Арон смог только яблок и кукурузных початков. Он думал про монеты, которые зашил в куртку и про которые ничего не сказал маме. И не скажет: отберут, чего доброго – и тогда куда он денется?..

Монеты жгли его, и очень хотелось признаться, что у него есть деньги, что можно не тащиться в темноте и не ночевать под открытым небом, а пойти в какую-нибудь гостиницу, получить миску горячего супа и постель. И Арон даже согласен был вымыть с мылом шею, хотя обычно ненавидел, когда Эрин заставлял его купаться. Больше всего на свете Арону сейчас хотелось горячей еды, а ради этого можно вытерпеть и небольшую головомойку.

Мама и Саадар разговаривали мало и шли очень медленно, потому что мама не могла быстро ходить. Арон знал, почему: когда он был маленьким, он видел, как целитель лечил ее сломанную ногу. Слуги говорили, что она упала с лесов.

Когда луна зашла и стало совсем темно, Саадар наконец произнес заветное «Привал!». Пыльная дорога тянулась вдоль скошенного луга, и одну копну убрать забыли. Там и решили ночевать – все лучше, чем под кустом на холоде.

Саадар заставил Арона забраться в сено, и хотя внутри стога было колко и что-то возилось и шебуршало, там оказалось тепло, почти как у печки. Стало так хорошо, что вылезать наружу совсем не хотелось.

Мысли о побеге куда-то медленно уплывали. Возможно, завтра, – сказал себе Арон. Завтра улучу момент – и сбегу.