Тильда зачем-то посмотрела в его бумаги – он писал ужасно неаккуратно и наверняка не без ошибок.

– Я резчик по дереву.

– Хорошо. А еще?

– Скульптор.

– А еще?

– Простите?..

– Что-то еще вы знаете?

Тильда спокойно взглянула на юношу.

– Я знаю старошаннийский, адрийский и язык Империи О. Разбираюсь в счетоводстве.

Что ж, таких, как она, должно быть, здесь много – тех, что потеряли все и стали ничем, за кем омертвевшей змеиной шкурой тянется прошлая жизнь.

Только она свою змеиную шкуру уже сожгла.

– Ранка вряд ли подыщет вам именно эти занятия, – развел руками чиновник. – Но на наших мануфактурах всегда нужны люди. Вы хорошо знаете хардийский язык?

Пришлось признать, что язык она знает плохо.

До слез обидно было понимать, что чиновник прав, что ей нечем доказать свои знания и что начинать придется с чистого листа – и в гораздо худших обстоятельствах, чем в Даррее. Тильда готовилась к этому, но правда, как всегда, оказалась гораздо проще, грубее, и ее неотвратимость давила, как каменная плита. А под этой плитой шевелились страхи, выгрызала камень безнадежность, которой дай волю – займет собой весь город, весь свет.

Во всяком случае, ей было разрешено работать. А просители не выбирают – опять отчего-то вспомнилась эта фраза из какой-то пьесы.

Чиновник поставил в бумаги перед собой круглую печать, потом квадратную, потом замысловатой формы. И наконец отдал документы Тильде, на прощание сказав безо всякого выражения:

– Приходите за работой в ранка в любой день. И добро пожаловать в Сорфадос.

Вместе с Айрин они вышли на улицу, в пасмурный и теплый день чужой страны – и сразу же оказались среди шума и толкотни большого порта. Люди вокруг нескончаемым пестрым потоком куда-то спешили, о чем-то договаривались, ссорились, смеялись, торговали и воровали – это была жизнь, от которой Тильда совсем отвыкла на «Чайке».

Они остановились у какой-то тумбы, на которой мелкие полосатые зверьки, похожие на мартышек, дрались за лакомые объедки. Смотрели друг на друга, словно запоминая.

– Обязательно приезжайте в Ри! – Айрин не улыбалась – после потери сына она как будто разучилась это делать, но все же взгляд немного потеплел. Тильда протянула ей руку:

– Обязательно.

Айрин сухими пальцами сжала ее ладонь.

Краткий миг прощания: глаза в глаза, легкая улыбка и тепло руки. «Печаль и смех – лишь элементы круга, как небо и земля, как жизнь и смерть», – почему ей вспомнилась эта строчка из Като?..

Сколько позади было горя, сколько лишений – а они все вынесли, выдержали, и вот теперь стоят в порту молодой столицы – живые! Изможденные и усталые, больше похожие на упырей из сказок, чем на людей, и все-таки – живые.

– Идите уже, – поторопила их Айрин. – Я сеструху подожду, мы сговаривались.

Она успела махнуть им рукой – и вот уже они идут вместе с сыном прочь.

Тильда некоторое время смотрела ей вслед: на почти полностью поседевшую косу и поникшие плечи, которые не расправит теперь ни одна песня. За время дороги они если и не сдружились близко, то уважение друг к другу испытывали, и расставание вышло горьким.

– Пойдем, в порту нам делать нечего, – чтобы не поддаваться этой горечи, солоно оседающей на губах, Тильда обернулась к Саадару.

Тот согласно кивнул, и они сквозь толпу стали пробираться к припортовым улочкам, стараясь внимательно следить за своими пожитками. Наперерез более богатым путешественникам бросались люди, готовые предложить комнатку подешевле, указать хорошую таверну, продать карту города, всучить плохо напечатанный разговорник, побыть извозчиком – и Тильда порадовалась, что они с Саадаром вряд ли заинтересуют люд подобного сорта.

– А что, драконы тут тоже водятся? – Арон указал на двух у ворот порта – каменных, толстомордых, придавленных к земле объемными животами, таких неуклюжих с виду – можно усомниться, что скульптор хоть раз в жизни видел настоящего дракона. Их головы обсидели чайки, а меж лап умостились лавчонки едва ли больше собачьей конуры – хозяева даже не помещались там, стоя на порогах и предлагая всевозможные товары: чайники и ложки, мыло и духи, серьги и броши, белье и ножи, платки и шляпы. Диковинки тоже продавались – негасимые фонари, самопишущие перья, бесконечно наполняемые вином чаши, амулеты, волшебные снадобья и все в том же духе, что вряд ли стоило хотя бы медяк.

– Может быть, – ответил Саадар. – Может, и не только драконы.

И это было так естественно, будто бы речь шла о том, водятся ли в Хардии собаки. Легко было поверить в псиглавцев, волосатых пигмеев, крылатых людей-львов и всех тех, о ком писали путешественники с не в меру буйной, как считала Тильда, фантазией – потому что мир вокруг был слишком пестрым, слишком чужим.

Если Даррея была величественным ниархом в церемониальном облачении, то Сорфадос – молодым, полным сил мастером. Это был энергичный город, самоуверенный и нахальный, как многие юнцы, но меняющийся и растущий каждый миг.

Здесь дышалось легко – наверное, из-за океана, и тени имели иной цвет – глубокий и ясный. Иной вид имели и здания из красного кирпича с высокими крышами, и улицы, непривычно крутые, и одежда людей, и…

– …дерево! – чуть не в ухо крикнул Арон. Он указал на невысокий искривленный ствол с мясистыми, плотными листьями. На нем росли яркие, похожие на гранаты, плоды, и Арон уже тянул к ним руки…

– Ты съешь, а мы посмотрим, как быстро ты испортишь штаны, – усмехнулся Саадар. – Или… – Он картинно начал себя душить и делать вид, что умирает.

Арон спрятал руки за спину и засопел недовольно.

С непривычки подъем по горбатым улицам и лестницам давался трудно и казался бесконечным. Голова у Тильды закружилась, когда они наконец одолели склон холма с маленькими кирпичными домиками – и только взобрались на вершину, как перед ними зубчато легли другие холмы и новые улицы, теперь спускавшиеся вниз.

Город пропадал у горизонта в сероватой дымке.

– Отдохнем?.. – Тильда вытерла рукавом пот с лица.

Они сели на жухлую траву под высоким деревом, глядя, как к строению напротив с длинным рядом одинаково выкрашенных дверей подъезжают телеги, ругаются о чем-то возницы, появляются и пропадают ящики, тюки, мешки и кули с товарами. Привычно носились, заливаясь лаем, собаки, их гоняли попрошайки и мальчишки, кто-то вытряхивал простыни в открытое окно…

– А мне тут нравится, – довольно произнес Саадар. – Хороший город, а? Как думаешь, мастер Элберт?

Это обращение – почти забытое – вдруг кольнуло больно, неожиданно больно.

– Обыкновенный, – сухо ответила Тильда.

– Ну уж нет! Я столько на своем веку разных городов видел, и знаешь, так только женщины могут. Ну, так город устроить. – Саадар улыбнулся. – Как дом свой.

– Пока гостеприимством этот дом не отличается, – вздохнула Тильда, вспоминая бесконечные утомительные очереди к чиновникам ранка и думая о новых.

Но Саадар был прав. Разумность устройства чувствовалась во всем: в ширине улиц, в том, как они замощены, в четкости плана – отсюда, сверху, были видны уже застроенные и еще только готовящиеся под застройку кварталы, и места под общественные сады, и мосты через реку, и рыночные площади. Все согласовано, связано друг с другом.

Лицо Саадара вдруг оказалось напротив – Тильда видела каждую морщинку, в которую забилась пыль.

– Мы с Ароном пойдем возьмем нам поесть.

– Я тоже могла бы…

– Ну уж так не пойдет. Ты и так на ногах едва держишься.

– Я… – слабо возразила Тильда, понимая, что и на этот раз Саадар прав, и встать сейчас она сможет, разве что если ей пригрозят ружьем. Боль протыкала колено, как торчащая стрела.

Тильда охнула, закрыла глаза на миг, а когда открыла – увидела над собой встревоженное и какое-то виноватое лицо Саадара.

– Так подождешь тут? Не убежишь?

– Куда я убегу с моей ногой, – невесело усмехнулась Тильда.

Саадар молча кивнул, позвал Арона, и они ушли.