– Только ты его не ругай. Ему и так прилетело. Он считай с миром попрощаться успел. И магия – такая штука… – Саадар осекся и замолчал. Неловко отвел за спину руки. Неловко улыбнулся.

– Что… Тебе – больно?

– Ничего. Сказал же – привык.

Разговор рассыпа́лся, бусинки-слова скользили с нити и падали в жухлую осеннюю траву. Остро пахло мокрой землей.

Тильда нашла в сумке мазь и заставила Саадара показать ей обожженные ладони. Ожоги были сильные, вздувались пузыри. Но Саадар даже не поморщился, когда она осторожно, как могла, смазывала их.

– К утру будет легче.

– Спасибо.

Они шли молча. Тильда звала сына, вслушиваясь в сумрак осеннего ледяного вечера. Но слышала лишь шумное дыхание Саадара рядом. Нет, это всего лишь умопомрачение, ошибка, глупость. Они просто потянулись друг к другу – в поисках тепла, защиты и утешения. Бездомные и одинокие, уставшие брести своими путями, скитаться в потемках, искать что-то, чего не достичь – они просто нашли друг в друге того, кто не был равнодушен, кто не отвернулся, предложил помощь.

И все же… все же. Она должна думать о сыне, а думает о них обоих.

– Хорошо, что без монастыря обошлись, а? – Саадар заговорил первым. – Дойдешь до Гритта, наймешь корабль…

– Не найму. Потому что этот сукин сын забрал у меня часы. Потому что я не поплыву в неизвестность! У меня никого нет за океаном!

– У меня тоже никого. Значит, мы друг у друга одни, так? Так что нам только вместе вверх, а?

Тильда прислушалась к себе – что чувствует? Горячее пульсировало в разбитой губе, голова болела, но легче стало и дышать, и думать.

– Не боись, пара монеток на уголок под крышей у меня найдется. А там… будет день – будет пища – так моя бабка говаривала. Мудрая она была.

В темноте Тильда не видела лица Саадара, но в голосе звучала мягкая улыбка. А осенний воздух, неподвижный и пахнущий мокрым камнем и прелыми листьями, заключил в себя все несказанные слова, все улыбки и слезы, все то, что смутно и грозно вставало впереди.

– Я не силен в планах, не то что ты, госпожа. Но подумай-ка: тебе теперь все равно, куда идти? Где прятаться от «серых»? А за море они вряд ли сунутся, ты сама знаешь. Что, в других местах не нужны такие мастера, как ты? Ну не станешь сразу мастером-архитектором, подумаешь, у тебя в руках ремесло хорошее и ум вон какой! Это не клинком махать или из мушкетов врагов бить. А еще… много моих старых друзей по свету раскидало. Может, кто и за море подался. И поднялся, а?

– Это все равно что чертить знаки на воде, – ответила Тильда.

Она хорошо понимала правоту Саадара, но понимала и то, что Саадар говорил это все, чтобы успокоить. Нет у него никого за морем. Нет влиятельных друзей. Тильда отчаянно искала иные пути. Только вот пути обрывались в руках, как ветхие ленты, забытые на дереве граната в праздник.

– Я обязана… понимаешь, у меня сын, он должен выучиться, должен…

– Стать как ты?

Тильда замолчала. Нет. Нет!

– Спроси его сама, чего он хочет.

Только тут Тильда заметила, как за деревьями мелькнул синеватый огонек.

– Видишь?..

Но Тильда не ответила. Она сорвалась с места, побежала, спотыкаясь о корни.

– Арон! – кричала, задыхаясь, путаясь в юбке, которая цепляла каждый колючий куст.

Огонек дрогнул и погас. Темнота и тишина обступили со всех сторон, придавливая к земле. Тильда обернулась – еще и еще, пока не закружилась голова и снова не замутило. Огонек скакнул куда-то вправо.

– Арон!.. Пожалуйста! Во имя Прощающего!

Что-то зашуршало рядом, а потом обрушилось на нее. Руки обхватили талию, и под ладонями – выступающие лопатки, острые локти, щеки и вихрастый затылок. Родной… Любимый!

Душераздирающая нежность накрыла ее, и Тильда не могла разнять рук. Арон! Он дрожал.

– Не брошу. И не отдам – никому! Никто не достанет тебя. Я боюсь за тебя, знаешь?

Арон кивнул.

– А я подумал – все, ты меня там бросишь… Я разозлился!

Он всхлипнул и уткнулся Тильде в грудь.

Прости и проси прощения, подсказало ей сердце.

Они произнесли это короткое слово вместе и посмотрели друг на друга ошарашенно. Что-то царапнуло в душе и затихло, и вдруг стало спокойно, как бывает спокойно теплым летним вечером, когда выйдешь в сад, а вокруг – сиреневые сумерки, тени, цикады во всю мочь стрекочут. Пусть были обиды и разочарования, недопонимание, упреки, злые слова и тяжелые мысли, но есть время хранить в себе горечь и время отпускать ее. Время прощать и быть милосердным.

И Тильда и Арон улыбнулись друг другу.

– Моллюски! Свежие моллюски!

– Мидии, креветки! Мидии, креветки!

– Жареные луковые кольца!

– Кому соленой селедки? Слышь, селедка! Налетай-разбирай!

– Убери с моих глаз свою вонючую рыбину, э! Видали – тухлятину продает!

Порт Гритта кричал, ругался, торговался и вопил на десятке языков и наречий. Встречал путников сутолокой неутихающей жизни: по причалам сновали юркие грузчики, матросы, продавцы всего, что можно только представить. Разные лица в толпе: бледные адрийцы с севера и смуглые дарниты, медно-красные степняки и темнокожие жители Архипелага – все ложились в пестрый узор городских улиц.

Городок Гритт пропах рыбой – соленой, копченой и жареной, свежей и стухшей. Приходилось ступать по булыжникам осторожно, чтобы не поскользнуться на камнях, липких от рыбьих внутренностей и чешуи.

Но Тильда видела не просто обычный порт, неприютный, равнодушный ко всем, у кого нет пары медяков на ночлег и еду – она видела ворота в огромный океан. В огромный мир по ту сторону волн и штормов.

Гритт не походил на величественную и холодную Даррею. Его домишки пригибались к земле, цеплялись за нее, словно боялись гнева Маллара: зимних бурь и ветров, чудовищ из океана, что протягивали щупальца к кораблям и утаскивали на дно.

Но это было море! Родное, знакомое, хоть и не такое лазурно-ясное, как в Файоссе. Моряки опасались моря, жены моряков ненавидели его, а Тильда море любила.

Море дышало той свободой, о которой она забыла за годы столичной суетной жизни.

Кто-то толкнул Тильду в плечо, и время, остановившееся при взгляде на гавань, снова понеслось вперед.

Не затем они здесь, чтобы на море любоваться.

По дороге они обговорили самый лучший из возможных путей – в заокеанскую Хардийскую Империю. Хардия была богатой, процветающей страной, где ценились и умелые воины, и умелые мастера, и там, ко всему прочему, жило много адрийцев, а Республика не имела никакой власти. Но плыть туда – целых три месяца, если не больше, и никто не даст никаких гарантий, что доплыть приведется живым. Впрочем, то же самое можно было сказать даже про относительно безопасное плавание вдоль берегов – в таком погиб ее старший брат Риниан. И все же тяготы морского путешествия пугали гораздо меньше застенков Судейского ведомства.

В гавани Гритта было много разных судов с севера и юга. Они уходили в последние предзимние плаванья, и желающих отправиться к островам или в колонии было предостаточно даже здесь, в небольшом по столичным меркам порту – никто не хотел ждать до весны.

Они шли вдоль причалов, у которых были пришвартованы лодки и легкие баркасы. Дальше, на рейде, стояли суда побольше – ждали прилива.

Арон восхищенно крутил головой, разглядывая каждое суденышко – ему явно нравился порт, который был гораздо больше, чем в сонном Ларте, и интереснее, чем в Даррее: в столицу не заходили настоящие морские корабли – слишком далеко от побережья.

– Вон, смотрите, вон тот! – Арон указал на выкрашенный в синий цвет бриг, что важно, тяжело покачивался у причала. С него только что сгрузили здоровенные бочки, и над бортом виднелась чья-то голова в шкиперской шапке.

Тильда хотела возразить, что этот бриг не похож на судно, которое переплывает океан, но Саадар ее опередил:

– Эй! – окликнул он моряка. – Не подскажешь, кто плывет до Хардии?

Лохматая голова высунулась из-за борта. Шкипер был потрясающе рыж, небрит уже очень давно, брови сдвинул сурово.