– Спи, – прошептала она неслышно. И некоторое время стояла, прислушиваясь к стуку дождя за окнами, к тому, как скребут по стеклу ветви кленов.

Нужно было возвращаться к делам: к конторским книгам и сметам.

В просторной купальне, оборудованной кранами с холодной водой, она смыла с себя грязь и пыль, переоделась в домашнее платье и поднялась наверх к позднему – слишком позднему – ужину.

Сидела в темной столовой за огромным, до блеска отполированным столом на двенадцать персон. В его поверхности отражались блики свечи, дробились в круглых оконных стеклах, мерцали на олове стаканов и тарелок.

Из темноты выступали массивные, богато украшенные – но пустые буфеты. Ни яркого блеска серебра, ни мягкого сияния стекла. А ведь когда-то здесь стояло блюдо из фарфора, подарок отца.

Эрин принес теплые лепешки с сыром, фаршем и специями – такие, как готовят на юге, в ее родных местах. Тильда только сейчас поняла, что зверски голодна: с утра даже поесть времени не было. А лепешки – тонкие, хрустящие, пахли так вкусно, что рука сама собой потянулась к ним. Это была память о Файоссе, о его пряных острых кушаньях, которые подают в саду, в увитых виноградом беседках. Один такой семейный ужин она помнила отчетливо и ясно, как будто это было вчера…

…За столом собралась вся семья. Обедали не в парадной столовой и не в малой, а на воздухе, в беседке с голубым куполом и цветными стеклышками, так что свет солнца дробился на множество лиловых и желтых ромбиков на полу.

Во главе стола сидел отец. Он только что вернулся из удачной поездки – веселый, загорелый и огромный, кажется – еще больше обычного. Мама – подле него, тонкая и стройная, она звонко смеялась каким-то шуткам, то и дело касалась руки отца своей легкой золотистой ладонью. Братья отца и их жены, обе – северянки с голубыми прозрачными глазами и волосами желтыми, как масло – вот уж диковинка в их жарких краях! – сидели степенно, важно, неторопливо что-то обсуждая между собой. Бабушка и дед, все еще крепкие, жизнерадостные, спорили. Дед ругал порядки в столице, а бабушка смеялась: «Угомонись уже, старый ты пень, давно в отставке, а все туда же»

Над беседкой – две огромные магнолии, их резные тени причудливо падают на дорожку, где маленькая Тильда и ее братья затеяли шумную игру в салочки. «Тильда! Юджи! Рин!» – зовет их мама, и они бегут к беседке, Тильда падает, ушибает коленку, но смеется, глядя на дырку в новом платье. «Ах, негодница, ты только посмотри!» – качает головой отец.

Оглушительно стрекочут кузнечики в траве, и солнце – большое и ласковое. Из кухни Миртл несет восхитительно пахнущее блюдо с копченым угрем, и мама сама накладывает его всем, а потом они едят пироги с вишней, лепешки с сыром и фрукты. Все весело болтают о пустяках и о серьезном. Постоянно кто-то шутит, братья Тильды под шумок норовят стянуть побольше сахару. И день как будто застыл, замер одним золотым сияющим мгновением…

Замер, став хрупче и тоньше хрусталя – и разбился. Осколками стекла разлетелся по столовой, и Тильда вскочила из-за стола, так, что опрокинулся с грохотом массивный стул, разлилось вино. В окне напротив билось что-то черное, билось и кричало, громко, надрывно и страшно.

Только мгновение спустя Тильда поняла, что это ворон. Он пробил клювом стекло и теперь отчаянно рвался в дом сквозь осколки, которые все больше впивались в тело.

Тильда бросилась к окну. Птица истошно вопила. Позади, в доме, захлопали двери – дом проснулся.

Она выталкивала ворона, но битое стекло резало руки, ворон пытался ухватить ее за одежду, нацелясь острым твердым и сильным клювом прямо в лицо, и глаз его блестел бешено и злобно.

Но вдруг ворон резко дернулся вперед, крикнул хрипло, громко и пророчески – и упал на пол столовой, затих окровавленной грудой перьев. Перья и битое стекло усыпали пол, а Тильда стояла над птицей, и руки ее были в крови.

Порезы сильно саднило.

Эрин, подоспевший только сейчас, смотрел на нее с немым ужасом, его губы дрожали.

– Госпожа Тильда… – только и смог выдавить он. – Что же это…

– Это птица, Эрин. – Тильда обернулась: за дворецким маячила растерянная горничная. – Мэй, будь добра, убери это безобразие. Только осторожно. Эрин, принеси мне воду промыть порезы.

– Это Э-э-э-рме-Во-орон, – запинаясь, пролепетала девушка. – Т-т-точно. Он!

– Это просто птица, – с едва сдерживаемой тихой яростью ответила Тильда. – Или давай тряпку, и я сама это все уберу!

– Н-нет, госпожа, я все сделаю! – Горничная справилась с испугом и побежала за водой.

Тильда устало опустилась на стул. Ковер был безнадежно испорчен – но ковер не жаль, он все равно был протерт едва ли не до дыр. А вот стекло в окне заменить на новое стоит немалых денег…

Дурная птица.

Эрме-Ворон. Безумец, служитель Маллара, который сжег свой храм – вместе с другими служителями, уверенный, что Безликий спасет его город от чумы. Но за то, что он внял голосу Безликого, Маллар превратил Эрме в черного как сажа ворона, обреченного вечно приносить вести о бедах и горе, обреченного на ненависть людей.

Нет, глупости, россказни, как болтовня о проклятии, быть такого не может! Хватит с нее на сегодня. Лучше вернуться к привычным заботам. У нее нет ни права, ни времени на тягостные мысли о странных совпадениях и безумных птицах. Ей нужно написать письмо брату, просмотреть конторские книги, убедиться, что денег для господина Коро хватит. А еще написать отцу Грегору – попросить зайти и взглянуть на Арона.

Поэтому сейчас она пойдет работать.

– Эй, эй, прекрати! Меня стошнит! Аро-о-он!

Крики Людо Арона только раззадоривали – и он все сильнее тряс дерево, так, что Людо повизгивал от страха, вцепившись в ветку. Бум! Сверху шмякнулась перезрелая груша – чуть по темечку не попала, за ней – еще одна. И Людо висел на этом дереве точь-в-точь как груша, и такой же желтый от страха.

– Как ты будешь драться с рутенцами, а? – веселился Арон. – Они тебя на фарш порежут, если станешь так визжать!

– А дерево тут при чем?!

Себе, разумеется, Арон в военной кампании в Рутене отводил роль адмирала: он будет командовать армадой с моря, и ни один корабль рутенцев мимо не пройдет! По взмаху его руки будут стрелять пушки, ядра будут лететь в крепость на холме, а потом солдаты пойдут в атаку – и враг сдастся, и тогда он сам возьмет в руки вражеское знамя и скинет его в море на глазах у всех!

– Арон! – взмолился Людо, и Арон, очнувшись, решил, что на сегодня хватит.

На дереве у них было «гнездо» – почти как у моряков. Можно было влезть по веревочной лестнице, но Арон презирал простые пути. Он споро забрался по веткам к Людо, достал из кармана пирожок.

– На!

Людо, слегка зеленоватый под цвет своей школьной куртки, посмотрел на него так, будто Арон предложил яд.

– Сам ешь свои пирожки, – буркнул. – Я тебя чего, просил дерево трясти?

Арон пожал плечами, в один укус сжевал пирожок, потом, уцепившись ногами за ветку, свесился вниз головой, покачался.

– Скучно, – объявил он. Перевернутый мир ходил маятником туда-сюда, перевернутые птицы плыли в море, превращались в китов и акул, а дым из трубы шел вниз и врастал в водную гладь. Деревья опирались листьями на небо, а сквозь листья лезло солнце, щекотало лицо. Остаться бы вот так висеть, как летучая мышь – да только в голове шуметь начинает от крови – не провисеть долго.

– Пошли сыграем в «квадраты», – услышал он то ли сверху, то ли снизу – как теперь разобрать?..

– Скучно! – Арон подтянулся и сел на ветку верхом. Кровь от головы полилась обратно, и в ней стало звонко, как в барабане.

– А в мяч?

– Скучно!

– Мне попугая подарили. Его можно говорить научить! Пойдем посмотрим?

– Выдумал! Пусть твоя сестра с ним и нянчится! Это для девчонок, – Арон сказал это так, будто никакие попугаи его не волнуют, но, конечно, сразу же засвербело в животе от любопытства – но не показывать же это! И почему этому толстяку достаются такие роскошные подарки!.. Ему-то мама никогда попугая не подарит, как ни проси: нет у них денег на такие глупости – так и скажет.