Но Саадару стало интересно. Про катакомбы и на стройке болтали: что, мол, в этих катакомбах люди живут. Беглые преступники, каторжники. В это Саадар верил охотно – где-то ведь надо всем им обитать? А Застенье и так кишело ворами да попрошайками, как плащ бродяги – блохами.

Еще говорили – и уж на это он только смеялся, – что живут там оборотни. И другая нечисть. И вся она под городом, под этими красивыми дворцами и виллами сенаторов, только и ждет случая, когда можно будет полезть отовсюду, из каждой дыры.

– Эй, приятель, сыграть с нами не хочешь? – К нему обернулся один из тех двоих. Наверное, увидел, что он слушает. Или просто совпадение…

– Во что? – без особого интереса спросил Саадар.

– В кости.

Не успел он оглянуться, как младший из них – рыжий с перебитым носом – уже доставал затертые кости и карты. Второй – лысый – ухмылялся.

Удача сама шла в руки. Саадар чуял это. Еще пятидневье назад он неприкаянно шатался по городу, а теперь – и работу нашел, и лишняя монетка имелась.

А удачу – хитрую Ретту – надо было ловить за хвост.

– Давайте, чего б не сыграть! Дело!

Саадар нарочно говорил, как будто уже захмелел, хотя зорко следил за тем, что делают те двое.

– А ты, никак, ветеран? – спросил лысый. – Что, небось, хорошо вам сейчас? На казенных харчах? Сенат вам пенсию немалую положил, а?

– Угу, – кивнул Саадар. Пенсия! Он усмехнулся про себя. Если жалкую выплату, которую он получил, уходя из армии, можно назвать пенсией…

Сенат врал. И самое худшее, что ему верили. Разумеется, верили, ведь Рутен слишком далеко, а возвращались оттуда слишком немногие… Сенату удобно называть ту войну освободительной и праведной, хотя не было ни того ни другого. Врал Сенат о том, что заставило командармов отозвать солдат с полей сражений. Врал о рутенских мятежниках, за которыми встал призрак далекой, но почти всесильной Алмарры с ее воинами-магами. Об оружии, которое этот призрак им дал.

Не было у рутенцев никакого иного оружия кроме собственной храбрости и умелых командиров, и родной земли под ногами.

– Ну вы и храбрецы! Баба твоя гордится, небось? Что ты Рутен прошел? – Лысый хлопнул его по спине, выражая одобрение.

– Угу, – кивнул Саадар. И сжал кулак. Но лысый то ли не заметил, то ли решил, что это ничего не значит. И продолжил:

– И я бы пошел, но туда кого попало не брали! А ты, я смотрю, шишкой был?

Саадар запоздало вспомнил, что не подумал снять медные бляхи с ремня.

– Угу. Мой ход.

– Чой-то ты неразговорчивый! – хохотнул лысый.

– Я не любитель болтать. – Саадар кинул кости. – Тем более о Рутене. Так что извиняйте.

Ему не везло – три медяка уже ушли лысому. А тот, опьяненный вином и удачей, не хотел молчать.

– А давай-ка это… Споем! А? Ты же знаешь песню солдатскую! Как там – «и порастут поля сраже-ений желтоцвето-о-ом! И солнце будет греть, как со-о-отни лет наза-ад…»

Саадара как будто ударило в самое солнечное сплетение. Не думал он, что и здесь, в Даррее, поют эту песню. Случайность?

…Дымок костра, сухой и горьковатый запах трав, искры летят высоко в темное небо. За спиной – разговоры, песни, смех. Варится похлебка в походном котле у полевой кухни, хлопает полотнище палатки.

А рядом – лица друзей: Аме Риата, Корина Мако, Закари Медведя. Хмурые, веселые, усталые – сидят они вокруг походного костра. Аме Риат поет – сначала, как обычно, веселые и неприличные песенки из городских предместий, на которые все отзываются взрывами хохота, затем – их любимую.

Сердце каждого из них бередят эти слова, в каждой душе прорастают они. Каждый вспоминает под них свою нехитрую историю: полуголодное детство, тяжелую работу в каменоломнях или на рудниках, армию… Первую кровь и глаза врагов, когда всаживали им штык в грудь или подрубали мушкетными пулями, как снопы сена – серпом. Глаза женщин, с которыми спали, греясь холодными ночами в объятиях тех, чьи имена не спрашивали. Переходы под дождем и в зной, битвы и вот такие же походные костры.

– Когда-нибудь все войны отгремят, и порастут поля сражений желтоцветом…

Все погибли. И Аме, и Корин, и Закари, и множество других, тех, кого он знал, с кем делил хлеб, с кем шел в бой, праздновал победы и смеялся над поражениями. Только ему одному – глупому – повезло.

– А что, много ты этих алмаррцев вшивых порешал? – Лысый как будто понял, о чем Саадар думает.

– Много.

Саадар молча кинул кости – и в этот раз Ретта взмахом хвоста принесла ему удачу. Но лысый не расстроился:

– Уважаю! Жарить их, как собак! Чтоб кишки наружу, и чтобы они в собственном дерьме захлебнулись!

Тяжелый кулак врезался в грязную столешницу – со стуком подскочили кружки. Саадар поднялся. Гнев закипал в нем медленно, но неотвратимо.

– Любой алмаррский мальчишка выпустил бы из тебя кишки, даже не подходя на десять шагов. А мы… Трусы! Сунулись рылом куда не следует. И получили. Ха! Хорошо получили, крепко нам под зад дали! Трусливые задницы, вот мы кто!

Только сейчас лысый понял, что сболтнул лишнего. Побледнел, и губы его задрожали.

– Эй-эй, солдатик, я ж того… не хотел. Прости дурака!

Но рыжий, уже изрядно пьяный, выкрикнул невпопад:

– Слава Республике!

Саадар сгреб со стола выигранные деньги. Сунул их за пазуху. И схватил рыжего за грудки.

– Все, – твердо сказал он.

Лицо рыжего вытянулось еще больше, приобретя сходство с лошадиной мордой.

– Эй-эй, я свое не отыграл еще!..

– Не нарывайся. Я сказал – значит, все.

– Это ты нарываешься, солдатик! – завопил рыжий, пока его дружок пытался убраться подальше. Видя, что от драки не уйти, Саадар криво ухмыльнулся.

– Эй, мужики, машите кулаками на улице! – Хозяин трактира встал рядом, за его спиной топтался здоровенный вышибала. Надо было уходить.

– Поговорим? – Рыжий глянул зло.

– Поговорим.

Они вышли под дождь. И там весь боевой задор приятелей сразу как-то протух.

Оставалось только смотреть, как они пробормотали что-то вроде: «Ах ты, сукин сын, вояка рехнувшийся», – и бросились наутек.

Часы на башне Канцелярии пробили час пополуночи, и Арон вздрогнул, хоть и ждал ударов колокола. Он стоял за поворотом коридора, прислушиваясь к дому. На глухие удары дом отзывался тишиной.

Там, за поворотом – кабинет, в котором мама хранит ключи ото всех комнат. И, разумеется, ему туда входить запрещено. Но ему очень нужен ключ от чердака, и поэтому – стоит рискнуть!

В десять мама заходила пожелать ему спокойной ночи, и Арон нетерпеливо наблюдал за ней из-под полуопущенных ресниц, мечтая, чтобы она скорее ушла и оставила его наедине с книгой, что лежит под кроватью.

Книга жгла его, и пальцы ныли от желания наконец раскрыть ее и прочесть.

Еще немного, шептал одними губами Арон. Совсем чуть-чуть. Осталось лишь пробраться в кабинет и вытащить ключ из стола. Как он делал не раз.

Из-под двери не видно было света, значит, мама давно ушла спать. Арон подобрался поближе, рывком, чтобы не шуметь, открыл створку – и обмер.

Свечи не горели, но лунного света было достаточно, чтобы рассмотреть, что мама уснула прямо здесь, за своим столом, уронив голову на скрещенные руки.

Арона прошиб пот, и рубашка прилипла к спине. Почему мама здесь?! Если она проснется и увидит…

Раз. Два. Три. Арон считал удары сердца, выстукивающего дикий танец. Десять. Одиннадцать. Мама не просыпалась.

Арон досчитал до тридцати – и все-таки решился подойти ближе. Во всяком случае, он всегда сможет сделать вид, что зашел случайно. Он шел на цыпочках, стараясь не наступить на скрипучие паркетины. Каждый шаг был прыжком через лаву.

Связка ключей лежала на столе, слабо поблескивая в лунном сиянии. Может, ну его, этот чердак? Но Арон сразу же сказал себе: если хочешь колдовать по-настоящему – колдуй в самом подходящем месте. В подвал мог заявиться Эрин за вином, или сыром, или еще чем, так что лучше чердака не было ничего.