Ага. Я этого не представляла. Костяшки Николая в беспорядке. В целом, его большие, мужские руки выглядят так, будто они повидали многое, с мозолями по краям больших пальцев и поблекшими шрамами в нескольких местах. Даже его короткие, аккуратно ухоженные ногти не могут скрыть правду.
Это не руки богатого плейбоя. Они принадлежат человеку, близко знакомому либо с тяжелым физическим трудом, либо с насилием.
Подозрения, которые я почти подавляла, возвращаются, и на этот раз я не могу притворяться, что они беспочвенны. Что-то в Молотовых меня нервирует. Кто они? Почему они здесь? Я могу представить богатую иностранную семью, которая проведет пару недель в подобном месте в качестве «природного детокса», но на самом деле переехать сюда? Кому-то столь гламурному, как Алина, место в Париже, Милане или Нью-Йорке, а не в уголке Айдахо, где медведей больше, чем людей. То же самое касается Николая, с его гладкими, космополитическими манерами и настойчивым требованием одеваться за ужином в стиле «Аббатства Даунтон».
Мои новые работодатели — настоящее воплощение элиты — по крайней мере, если не обращать внимания на руки уличного дебошира Николая.
Я заставляю себя отвести взгляд от этих злых суставов и сосредоточиться на ребенке рядом со мной, который снова ест спокойно и тихо. Как ни странно, я понимаю. Какой четырех- или пятилетний ребенок хоть немного не играет со своей едой? Или время от времени требовать внимания взрослых? Я знаю, что мальчик может улыбаться, смеяться и играть, как и любой другой ребенок его возраста, так почему же он во время еды превращается в робота размером с ребенка?
Чувствуя на себе мой взгляд, Слава поднимает взгляд, его большие золотисто-зеленые глаза поразительно торжественны. Я широко улыбаюсь ему, но он не улыбается в ответ. Он просто сосредотачивается на своей тарелке и продолжает есть. Я тоже ем, но продолжаю наблюдать за ним, мое чувство неправоты усиливается с каждой секундой. Есть что-то неестественное в поведении моей ученицы, что-то глубоко тревожное. Может быть, мальчик более травмирован смертью матери, чем кажется на первый взгляд, или, может быть, происходит что-то еще… что-то гораздо худшее.
Я еще раз украдкой смотрю на костяшки пальцев Николая, и мне в голову лезет ужасная мысль.
К моему бесконечному облегчению, раны выглядят свежими, как будто он только что что-то или кого-то вбил в землю. Поскольку Слава был со мной все утро, он не мог быть тем кем-то. Кроме того, такие ушибы могли быть вызваны только ударом большой силы, а в том, как сидит или двигается сын Николая, нет ничего, что указывало бы на то, что его избили так сильно — или вообще избили.
В чем бы ни был виноват мой работодатель, слава богу, это не жестокое обращение с детьми. Не знаю, что бы я делала, если бы это было так. Нет, сотрите это. Я знаю. Я бы позвонила в Службу защиты детей и сбежала, рискуя с убийцами моей мамы.
Что напомнило мне: у меня до сих пор нет ключей от машины.
Я собираюсь спросить о них Николая, но Алина улыбается мне и спрашивает: «Ты всегда хотела быть учительницей, Хлоя?»
Я киваю, откладывая вилку. "Довольно много времени. Я всегда любила и детей, и преподавание. Даже в детстве я часто играла с детьми младше меня, чтобы взять на себя роль их наставника». Я ухмыляюсь, качая головой. «Я думаю, мне просто нравилось, когда они смотрели на меня снизу вверх. Погладил мое эго и все такое».
Пока я говорю, я ощущаю на себе взгляд Николая, пристальный и непоколебимый. Взгляд хищника, наполненный голодом и бесконечным терпением. Моя кожа горит под его тяжестью, и мне приходится изо всех сил удерживать взгляд на Алине и брать вилку, как ни в чем не бывало.
Затем она спрашивает о моем выборе колледжа, и я рассказываю ей, как мне посчастливилось получить там полную стипендию.
«Я никогда даже не думала о том, чтобы поступить в такую дорогую школу», — говорю я между кусочками вкусной копченой рыбы и ароматным свекольным салатом. Помогает, если я концентрируюсь на еде, а не на мужчине, который смотрит на меня. «Моя мама работала официанткой, и с деньгами было туго, сколько я себя помню. Я собиралась поступить в местный колледж, а затем перевестись в государственную школу, используя комбинацию стипендий, займов и работы-учебы, чтобы оплатить свое обучение. Но как только я начала свой последний год в средней школе, я получила приглашение подать заявку на эту специальную стипендиальную программу в Миддлбери. Он предназначался для детей малообеспеченных родителей-одиночек и покрывала стопроцентную плату за обучение, проживание и питание, а также предоставляла пособие на книги и прочие расходы. Естественно, я подал заявку — и как-то попала».
«Почему как-то?» — спрашивает Николай. — Разве ты не была хорошим учеником?
У меня нет выбора, кроме как встретить его проницательный взгляд. «Я была, но в моих обстоятельствах были студенты, которые были гораздо более квалифицированными и не получили этого». Например, моя подруга Таниша, которая получила высший балл по SAT и закончила школу как выпускница нашего класса. Я рассказала ей о стипендии, и она тоже подала заявку на участие в программе, но ее сразу же отвергли. До сих пор удивляюсь, почему они выбрали меня, а не ее; если дело касалось выживания в невзгодах, у Таниши была «лучшая» история: ее частично инвалидная мать одна воспитывала не одного, а трех детей, один из них — младший брат Таниши — с особыми потребностями.
«Может быть, они что-то увидели в тебе», — говорит Николай, его взгляд обводит каждый дюйм моего лица. «Что-то, что их заинтриговало».
Я пожимаю плечами, пытаясь игнорировать жар, струящийся под моей кожей. "Может быть. Хотя, скорее всего, это была просто глупая удача. Так и должно было быть, потому что пару месяцев спустя Таниша получила письма о зачислении из всех школ, в которые она подавала документы, включая Гарвард, который она закончила посещать благодаря щедрому пакету финансовой помощи. Не такой щедрой, как стипендия, которую я получил — она закончила школу с семидесятью тысячами долларов на студенческие ссуды, — но достаточно хорошей, чтобы я перестала чувствовать себя виноватым из-за того, что занял место, которое должно было принадлежать ей.
Будучи хорошим человеком, она никогда не делала ничего, кроме радости за меня, но я знаю, как сильно ее опустошил отказ комитета по стипендиям.
— Я не думаю, что это была глупая удача, — мягко говорит Николай. — Я думаю, ты недооцениваешь свою привлекательность.
О Боже. Мое сердцебиение учащается, мое лицо горит невероятно жарко, когда Алина напрягается, ее взгляд метается между мной и ее братом. В его словах нет никаких сомнений, я не отмахиваюсь от него как от случайного комплимента по поводу моих способностей к учебе, и она знает это не хуже меня.
Тем не менее, я стараюсь. Делая вид, будто это все шутка, я широко улыбаюсь. — Очень мило с твоей стороны. Что насчет вас двоих? Где вы ходили в школу?"
Так. Смена темы. Я горжусь собой, пока не осознаю, что если по какой-то причине кто-то из братьев и сестер не пошел в колледж, мой вопрос может их оскорбить.
К счастью, Алина и глазом не моргнула. «Я пошла в Колумбию, а Коля закончил Принстон». Она снова собрана, ее манеры дружелюбны и вежливы. «Наш отец хотел, чтобы мы поступили в колледж в Америке; он думал, что это дает наилучшие возможности».
— Поэтому ты так хорошо говоришь по-английски? — спрашиваю я, и она кивает.
«Это, и мы оба учились здесь в школе-интернате».
— О, это объясняет отсутствие акцента. Мне было интересно, как вы оба умудрились этого не иметь.
«У нас в России тоже были американские репетиторы, — говорит Николай с насмешливой полуулыбкой на губах. Очевидно, он знает, что я пытаюсь разрядить обстановку, и находит мои усилия забавными. — Не забывай об этом, Алинчик.
Его сестра почему-то снова напрягается, а я занимаюсь тем, что убираю остатки своей тарелки. Я понятия не имею, на какую мину я наступил, но лучше не продолжать эту тему. Доедая, я смотрю на Славу и вижу, что он тоже готов.
