Красноволосый молчал, никак не подтверждая или опровергая сказанное им, да и ни к чему это. Всё и так было ясно.

— А если прекращу курс, то умру от опухолей, что сожрут моё тело меньше чем за пол года… действительно, шанс не велик.

— Я что-нибудь придумаю, — пробасил Тэкеши-сан, посмотрев ему прямо в глаза, — Ты выживешь, станешь здоровее чем был и проживешь долгую, счастливую жизнь, которою заслуживаешь. Я обещаю.

Хаширама вновь лучезарно улыбнулся.

— Но ведь я и так прожил её, и во многом это случилось именно благодаря тебе. И только за это я буду вечно благодарен.

— Всё что я делал это разбивал чужие черепа да действовал всем на нервы — не велик вклад, но ты… Ты создал Коноху, это была твоя идея. Именно вокруг тебя объединились Кланы. Ты изменил мир, малец, этим можно и нужно гордиться.

— Но я не этого хотел. Я больше всего на свете желал лишь Мира, а по итогу… кха-кха-хах… а по итогу лишь развязал новые Войны, куда более страшные чем все что были до них. Здесь нет места гордости.

— Вовсе нет. Ты продолжал бороться, хотя мир из раза в раз старался сокрушить тебя и твои идеалы, но продолжал сражаться! Остался верен себе. Я так не смог, — печально заметил Кагуя, — Поэтому я верю что ты справишься, малыш, ты куда сильнее меня и уже это доказал. Нужно лишь потерпеть ещё немного.

— Ну разве что только немного, — вновь постарался выдавить из себя улыбку Хаширама, но с каждой секундой тело слушалось его всё хуже и хуже. Обезболивающее начало действовать, что не укрылось от внимания Кагуи.

— Заболтались мы с тобой. В прочем оно и к лучшему, тащить тебя бессознательного куда как удобнее чем бодрствующего, — шутливо заметил Тэкеши.

— Так бы и сказал, что устал от моих расспросов, так нет же просто взял и усыпил, при чём на самом интересном месте, ну как так можно?

Хаширама не знал произнёс ли он это в слух, или уже проговорил во сне, в любом случае, он был уверен, что его старший товарищ всё прекрасно понял, ехидно оскалившись во все свои клыки.

Посреди круговерти пустоты замерли две фигуры. Одна из них — высокая и статная, в алом ореоле ниспадающих до пят волос, встопорщившихся тысячами игл, напряжённо всматривалась в своего гостя, чуть теребя край белого кимоно, с вышитыми на нём алыми облаками.

Фигура же на против него внушала не меньше, но не внешней статью, а некой подавляющей аурой мудрости и скрытой до поры сила.

Он был высок, с бледной, почти белой кожей, которую можно было бы назвать идеальной, если бы не глубокие морщины, что испещрили собой лицо незнакомца. Его бледно-красные волосы, ниспадающие до плеч, лежали гладко и ухоженно, ровно как и длинная козлиная бородка. Голову старика венчали два рога, что были ни в пример меньше тех, что украшали голову Аловолосого. Белые же ясные глаза, под невыразительными тонкими бровями, смотрели на окружающее их ничто спокойно и размеренно. Одет бледнолицый был в столь же белое кимоно во весь рост, с узором из шести чёрных магатам.

Молчание длилось долго. Никто из присутствующих не желал говорить первым, да и ни к чему им это было сейчас. Оба существа, что когда-то давно были родственным людям, с неподдельным интересом рассматривали друг-друга, с каждой минутой находя всё больше одинаковых черт и кардинальных различий.

Наконец, одну малую бесконечность спустя, старец протянул:

— Рад видеть тебя перед собой, отрок. Зачем взывал ко мне столь долго и столь отчаянно?

— Да уж. Я как-то и подзабыл что ты настолько древний. Привык считать себя развалиной. Можешь говорить проще, старик? А то я в старом стиле не силён. Да и никто не силён, вот уже пять-шесть сотен лет.

— Конечно. Прошу прощения за это. Я давно не имел удовольствия скоротать время за беседой, однако вынужден спросить ещё раз — зачем ты искал со мной встречи, потомок?

— Причин много. В пару минут рассказ не уложиться.

— Хах-хаа-хах, — вдруг рассмеялся старец, — Уж чего-чего, а времени у меня предостаточно, можно сказать что это то немногое, чего у меня даже в чрезмерном избытке. Потому не сдерживай себя.

Аловолосый предвкушающее оскалился:

— Да я и не собирался.

Несмотря на столь провокационное высказывание я вновь стоял как воды в рот набрав. Мысли, словно сорвавшиеся с поводка гончие псы метались в моей голове от следа одного мучавшего меня вопроса к другому, не в силах выбрать какой же именно им преследовать. Я слишком многое хотел знать, при это не имея не малейшего представления о том, что мне действительно необходимо было знать.

Текли минуты, а хаос в моей черепушке лишь набирал обороты. А этот старикан и не думал меня торопить, лишь смотрел на мои мучения с всё возрастающим любопытством, словно бы прекрасно осознавая всю тяжесть обрушившейся на меня проблемы, при этом и не думая мне хоть как-то помочь с её разрешением.

По прошествии получаса я окончательно уверился лишь в одном — это реликт былой эпохи абсолютно точно читает мои мысли или же меня самого как открытую книгу, при этом сие действо доставляет ему ни с чем не сравнимое удовольствие, словно бы я был редким томом вышедшим из-под пера искусного писателя, а он сам — прожженным ценителем замшелой литературы.

Сказать что это раздражало, знать не сказать ничего. Я чувствовал себя неисправимым идиотом, что попытался высказать умную мысль, но с прискорбием осознал что их у него отродясь не водилось.

Наконец, по-видимому пресытившись моими мучениями, седовласый, улыбнувшись мягкой, почти отеческой улыбкой, проговорил:

— Ты отчаянно разрываешься между желанием помочь всем кто тебе дорог и личным интересом, при этом отвергая саму мысль, что твои личные интересы могут не совпадать с желанием помочь тем кто рядом. Но могу тебя успокоить — я вовсе не собираюсь исчезать посреди нашей беседы, обрывая тебя на полуслове. Этот разговор будет длиться ровно столько, сколько ты сам этого захочешь — ведь как я уже сказал — во времени ни я, ни ты не ограничены, по крайней мере уж точно не здесь и не сейчас. Потому не стоит пытаться выбирать какие-то конкретные темы, просто говори, а я по необходимости постараюсь ответить или выслушать.

Если я и чувствовал себя болваном до этого, то теперь просто уверился и принял данный факт как должное. И ведь даже наорать или врезать моему собеседнику не мог — банально не за что, а себя бить как-то поздновато, да и есть предположения что именно из-за излишне часто прилетавших по моей тушке ударов, я сейчас нахожусь в столь прискорбной ситуации.

Наконец, потратив ещё минут пять на тщетные попытки призвать свой разум к ответу, я сдался и решил последовать совету старика, положившись на его слово. Не скажу что это далось мне легко, да и голос паранойи и недоверия изрядно подтачивал мои и так расшатанный последними событиями нервы, но в противном случае я рисковал разменять здесь как минимум одну вечность, так и не раскрыв при этом рта:

— Я… точнее… Это ты меня призвал? Или создал или… Ками знают что ещё? В общем, моё появление в этом мире — твоих рук дело?

Нескладный и вымученный вопрос сорвался с моего языка ещё до того как я окончательно пришёл к консенсусу с самим собой, однако Хагоромо Ооцуцуки не обратил ни малейшего внимания на мою косноязычность и с не скрывая своего довольства принялся отвечать:

— Этого весьма и весьма увлекательная история, потомок, при этом, что бы дать точный ответ, мне придётся начать несколько издалека. Видишь ли, я действительно, в некоторой мере, способствовал твоему появлению в этом мире. Хе-хе, правда слово способствовал едва ли описывает ту скромную роль что мне была отведена, ведь почти всё ты сделал сам.

— Как это?

Привычка перебивать собеседника никогда особо мне не мешала, всё же в мире было не так уж много людей способных призвать меня к ответу и за куда более худшие деяния, но в этот раз я невольно отвесил себе мысленный подзатыльник. Всё же существо передо мной человеком не было. Я чувствовал это каждой клеткой, каждой частицей своего естества. Старик, очевидной принявший такой облик лишь потакая собственному желанию был… совершенством. И я сейчас говорю не о его облике или чакре, которой я, кстати, совершенно не ощущал, ни от Хагоромо, ни от себя самого, при этом данный факт меня ни в малейшей степени не тревожил, что очевидно было не совсем нормально, но в то же время словно бы единственно верно, но о нём самом. Вся суть существа, что стояло передо мной была качественно на совершенно ином уровне. Весь мир что я до этого видел и ощущал, в сравнении с ним казался аляповатой поделкой на скорую руку, высеченной в куске замшелого, потрескавшегося камня скульптором-недоучкой, на фоне неописуемого творения истинного мастера, что вечность обтёсывал один цельный кусок белого, как сам свет мрамора, тратя века на каждую мельчайшую деталь, на каждый изгиб и контур.