— Слушаю, — голос служанки строгий, а взгляд показывает: с ней невозможно препираться.

Джонатан мягко улыбается ей и объясняет ситуацию:

— Люция, Его светлость попросил комфортно устроить эту девушку в гостевых покоях на эту ночь.

— Ночь уже прошла, Джонатан.

— Люция, — вкрадчиво повторяет Джон. — Лайле надо помочь привести себя в порядок. Она гостья Кирана и не должна ни в чём знать нужды. Утром мы отбываем из замка в столицу, где Киран представит Лайлу в качестве своей невесты.

Глаза служанки грозно загораются на слове «невеста», но она ничего не говорит по этому поводу. Лишь проходится по мне взглядом с ног до головы, заставляя меня потупить глаза.

Никогда ранее, как сейчас, я ещё не чувствовала себя такой обманщицей. Кажется, Люция без лишних слов поняла, кто перед ней стоит в окровавленных чёрных одеждах, никак не приемлемых для благородных дам.

— Передай Его светлости, что всё будет исполнено. Прошу за мной, Лайла.

Немедля больше ни минуты, Люция отправляется по коридору к лестнице, ведущей на второй этаж. Мы с Джонатаном спешим за ней, а когда Люция заходит в гостевую комнату и говорит мне следовать за ней, я оборачиваюсь на юношу. Тот собирается уже уходить, когда я вспоминаю о самом важном.

— Джон!

Джонатан вопросительно поднимает светлую бровь.

— Я могу чем-то быть тебе полезен, Лайла?

Лайла, Лайла, Лайла… за последний час меня называли настоящим именем чаще, чем за прошедшие тринадцать лет.

— Да.

Я затихаю, не зная, как лучше высказать свою просьбу.

— Ну так? …

— Ты можешь принести мне мой вещевой мешок? — выдыхаю я. — Он спрятан под большим валуном возле упавшей сосны, там все мои вещи. И сапоги, — я кивнула на свои ноги.

— Хорошо, я принесу. До встречи, Лайла! Отдыхай!

— Джон! — кричу ему вслед, но того и след простыл. И как, собственно, он обещал мне принести мешок, если я даже не сказала ему конкретно, где его искать?

— Лайла! — слышится строгий голос Люции и я, чертыхнувшись, вхожу в комнату.

Люция уже зажгла в гостевой свет, и я могу осмотреть покои, в которых обычно останавливаются знатные гости герцога. Такой, как мне, здесь не место: мой взгляд скользит по дорогим тканям, картинам в позолоченных рамках на стенах, пышным пуфикам и стеклянным столиком с сервизом из чистого хрусталя.

— Я помогу Вам раздеться, — раздаётся голос служанки за моей спиной, и я вздрагиваю, как вор, пойманный с поличным.

— Я сама.

Люция выгибает бровь и складывает руки на пышной груди. Её волосы собраны в пучок под обычный чепец прислуги, а взгляд льдисто-серых глаз смотрит на меня с предельной строгостью.

— Как пожелаете, госпожа.

Её тон бьёт меня сродни пощёчины, и я тут же начинаю снимать с себя задеревеневшую от пота и крови одежду. Люция, прекрасно понимающая, что я никакая не госпожа, несмотря на мои протесты подходит ближе и начинает помогать мне снять с себя всё грязное. После того, как я оказываюсь полностью обнажена, она распускает мои волосы из косы и отводит в ванную комнату, где заставляет залезть в воду. Она горячая и от неё идёт пар, но моё тело — озябшее и ослабленное — только радо этому. Люция крутит железный кран, и из него в ванну льётся прохладная вода.

Вода из крана и электричество в лампах — то, что доступно априори только Императору Давиду, ведь такие привилегии стоят невероятно дорого. Однако я тут же вспоминаю, что нахожусь в замке самого герцога Ердина, побратима Императора, и что подобная роскошь для него — само собой разумеющееся.

Я шиплю, когда Люция мокрой тряпкой касается моего нагого тела, начиная его мылить. Пытаюсь забрать у неё тряпку и вымыться сама, но она бьёт ладонью по моим рукам и говорит:

— Сидите смирно и дайте себя отмыть. Полагаю, Вы устали.

— Я могу сама это сделать!

— Можете, но как любая благородная дама не станете этого делать, — выразительно смотрит на меня служанка, продолжая мылить моё тело. Мне не нравится, но я терплю, ведь она права. Люция, видя моё смирение, фыркает, но её взгляд смягчается, а движения становятся более ласковыми. Когда она начинает намыливать мои волосы, выбирая из них запутавшиеся еловые иголки, я расслабляюсь в её руках, понимая, что и правда очень устала.

— Откуда же ты взялась такая грязная и дерзкая, Лайла, — бурчит себе под нос Люция, думая, что я не слышу. Уголки моих губ трогает улыбка и я делаю вид, что не слышу её бурчаний.

Медленно, с грязью и кровью, моё тело покидает собранное состояние, которое было в присутствии герцога. Я начинаю осознавать сложившуюся ситуацию и это поднимает в моём животе волну страха. И непонимания.

Неосознанно касаюсь пальцами того места, где ещё совсем недавно была грубо зашитая мною рана. Теперь там девственно-гладкая кожа, нетронутая рубцом или шрамом. Ничего, что могло бы напомнить мне о том, кто эту рану мне нанёс. И то, что было позднее. Из-за этого кажется, что всё произошедшее со мной было во сне. И я проснусь, вновь осознавая, что лежу в каморке у самой крыши храма — той, что мне отвели, когда перевели к Лезвиям. Но Люция, которая заставляет меня встать и перешагнуть через бортик купели, возвращает меня в чувство и даёт понять: всё, что сейчас происходит — реально.

Служанка заматывает меня в полотенце и в этот момент раздаётся стук в дверь. Смерив меня взглядом, предупреждающим никуда не уходить, Люция скрывается за дверью, а после появляется, держа в руках мой вещевой мешок и сапоги.

— Я не буду рыться в Ваших вещах. Просто скажите мне, есть ли что-то в мешке, что стоит выстирать вместе с одеждой, что была на Вас.

— Нет, ничего нету, — мотаю я головой и тянусь рукой к мешку. Люция отдаёт его мне, а сапоги ставит рядом с купелью явно для того, чтобы их очистить от лесной грязи.

— Пойдёмте, Вам надо отдохнуть перед завтраком. До пробуждения Агона осталось всего ничего.

В Саяре крайне редко называют время суток своими названиями. Обычно, в дань Пяти, рассвет, утро, день, вечер и закат называют именами богов, как бы признавая их силу в этот временной промежуток. В храме Пяти мы всегда молились в момент, когда солнечные лучи окрашивали небосклон, и не важно — спали ли мы в ту ночь, или нет. Поэтому для меня не впервой подниматься рано, однако усталость от событий этой ночи делает своё, и я не сопротивляюсь, когда Люция сажает меня на стул. А после принимается расчёсывать мокрые волосы и помогает мне надеть ночную сорочку.

Я откладываю вещевой мешок на пол возле кровати, забираюсь на мягкую перину и засыпаю, стоит моей голове коснуться подушки. И мне уже всё равно, что я намочу наволочки своими невысохшими волосами.

Я засыпаю, проваливаясь в целительное небытие. Будет новый день и будут решения, о которых я подумаю завтра. А пока над моей головой есть крыша, а под щекой — подушка, меня больше ничего не волнует.

***

Я просыпаюсь от того, что кто-то сдёргивает с меня покрывало и моя кожа тут же покрывается мурашками от утренней прохлады в спальне. Мои руки пытаются нашарить одеяло, но его нигде нет, а через пару мгновений под моей головой исчезает и подушка.

— Доброе утро, Лайла. Вставайте, завтрак ждёт. У нас всего час, чтобы привести Вас в порядок до отъезда.

С моих губ слетает стон, больше похожий на хныканье, но Люцию так просто явно не разжалобить.

— Вставайте, я и так позволила Вам поспать на час дольше.

Мне приходится разлепить глаза и сесть на кровати, всё ещё не до конца отойдя от спокойного сна. Так хорошо я не спала уже три года, и это для меня сродни лучшему подарку небес.

Я тру глаза, смахивая с них остаток сна, смотря, как Люция уже раскладывает на кровати одежду, что мне предстоит надеть. Я успеваю подметить свои штаны, которые она также кладёт возле меня, а после выносит из ванной мои чистые сапоги.

Поднимаюсь и иду к столику, за которым меня уже ждёт лёгкий завтрак. Из горлышка маленького фарфорового чайничка поднимается пар. Люция, с извечно-строгим выражением лица оказывается рядом и наливает мне чашку горячего чая. От аппетитного запаха выпечки мой живот тут же скручивает спазм — я не ела уже несколько суток.