Папаша Бильер удовлетворенно кивнул и даже поаплодировал.

— Ну, вот и ладушки, — сказал он, подвигая к себе блюдо с печеным мясом и щедро поливая весело переливающиеся жиром кусочки острым соусом — Превосходно, родственник. Приятного всем аппетита! Поедим, а после приступим к делам.

— Приступим, разумеется, — ворчливо согласился Саццифир, отхлебывая из чашки горячий, крепкий отвар — Однако, насколько мне известно, бумаги такого толка должны составляться в присутствии законников, либо поверенных. Никого не хочу обидеть сейчас, но разве льерда Ланнфель в состоянии написать хоть строчку сама, без помощи, ммм… как бы это сказать? Изрядно обученных лиц. Ведь наша очаровательная Хозяйка не слишком владеет сим тонким искусством? Или я ошибаюсь?

Эмелина вспыхнула.

Вот же гад… А ведь он прав! Где уж ей, Эмми, составить законную претензию, если она и письма — то пишет под наблюдением Коры? У льерды Хозяйки в любом тексте больше клякс, грязи и ошибок, чем букв, слов и внятных фраз…

На это довольно пакостное и едкое замечание папаша отреагировал удивительно спокойно.

— Вы, льерд Ракуэнский Хам, — ехидно улыбнулся он — Намекаете теперь на то, что моя дочь недостаточно образована? Что ж, ладно. Пусть так. Однако же, согласитесь, что Эмелина не поверенный и не писарь, чтобы уметь такое. Так вот, что я вам скажу… Диньер, сыночек!

Здесь льерд Бильер, извиняясь, развел руками:

— Я малость посамовольничал, отправив твоего стражника с поручением в Призон. К вечеру здесь, в Ланнфель будет и законник, и свидетель, и ещё одна личность, которую, уверяю, очень хотите видеть и вы, Саццифир, и ваша дочь.

Льерда Ланнфель округлила глаза и нервно сжала руку мужа, прекрасно поняв, о чем говорит сейчас отец.

— И кто это ещё? — Саццифир поставил чашку на стол и поджал губы — Очередной ваш приближенный? Давний дружок? Либо мужланистый родственник?

— Нееет, — протянул папаша — Скорее, ваш должник. Дюн Кортрен.

— Ха! — выдохнул льерд Ракуэн — Ха…

Эмелина же громко ойкнула и закашлялась…

Глава 66

В ожидании вечера время вдруг принялось вести себя странно.

То, несясь невыносимо быстро, затормаживало и замирало, словно бы вмерзнув в лед. То, будто бы отдохнув, вновь бежало, дыша хрипло и тяжело аки гонец, подбадриваемый возможностью получения награды, либо наказания — всё в зависимости от результата выполненного или невыполненного поручения.

«Что — то будет, что — то случится!» — шуршали большие, напольные часы в холле.

«Что — то будет, будет, будет!» — вторили им часы настенные, из спальни.

«Будет. Будет. Будет.» — мелко поддакивали деревянные, кругленькие фишки, ударяемые о стол проворными руками Саццифира и вспотевшими от азарта пальцами папаши Бильера. Мужчины сразу же, по окончании завтрака, присели за низкий маленький столик, дабы «сообразить» парочку партий в «дурную взятку».

— А вот мы на вас вот таким образом, — пробуркотал добродушно Бильер, шлепая очередной фишкой по разноцветной, клетчатой доске — А как же? Что скажете, льерд Ракуэнский? Как вам?

— Да хоть так, хоть не так, — кривя губы, ответил Ракуэн — Хоть задницей о косяк! Вот вам, льерд Провинциал! Извольте принять «тройку»!

Папаша в ответ довольно оскалился:

— Приму, не надорвусь. Подумаешь, какое горе, проиграл пару злоток… Зато мне в любви везет, льерд Ракуэн!

— Это уж да, — усмехнулся тот, отхлебнув горячий, черный кофе из меленькой чашечки — Уж да. Сказать к слову…

Ракуэн быстро оглянулся по сторонам.

Удостоверившись, что в столовой более никого нет, кроме них двоих, доверительным тоном спросил, низко наклоняясь к папаше:

— А вот, льерд хороший… Как мужчина мужчине. Чем вы их берёте? Я имею ввиду баб, конечно. Жена у вас была. Любовница. Как знаю, не обижались на вас ни та, ни другая. И теперь… моя дочь. Вы же, не сердитесь только… С лица — то так себе, да и вообще, обликом не вышли. Верно говорю, родственник!

Добрый Бильер откинулся на спинку стула. Потом склонился над столиком, проворно развязав кошель, отсчитывая проигранные злотки.

— Не подумаю сердиться, Саццифир. Чему сердиться, если вы ничего обидного не сказали? Всё так и есть, до красавчика такого, допустим, как вы или наш Диньер, мне и на самом резвом коне не доскочить! Да и не в красе дело. Смазливость девкам нужна, льерд. А нам вот что…

Немного покачавшись на стуле и, сложив проигрыш в ровную, аккуратную стопку, отодвинув её от себя, заговорил вновь:

— Ни моя жена, ни любовница не обижались на меня, это верно. Ну так я их и не обижал, льерд Ракуэн. Что хотели, то они обе и имели от меня. И дома. И детей. И крепкое, надежное плечо. Хотите, чтоб женщина вас уважала? Любила? Так дайте ей то, чего она хочет. Оно, конечно, иногда легче в путаных нитках разобраться, чем у бабы в башке… Весьма порой наверчено там у них бывает! Так вот для этого наш, мужской рассудок и нужен. Наверчено? Так разверти. Узнай, что ей надо, и дай. Возьми и покажи, что это… вот именно это только ты ей дать можешь. И нигде, ни у кого нет того, что ей необходимо. Я сейчас не о деньгах, кстати, говорю… Хотя злотки тоже лишними не будут, но не в них главное… Опору! Опору она должна чувствовать. Надежность. Крепкий пол под ногами, крышу над головой. Тепло. Дом. Вот, если дашь ей это, тогда всё. Твоя она, твоя женщина. Твоя, несмотря на красоту и то, что Боги нам, мужикам, меж ног привешали. Вот так — то, родственник.

Ракуэн нахмурил брови:

— А сила? Силу она должна чувствовать, ваша обожаемая пассия? Или же вы ратуете за то, что мужчина ковриком должен у бабских ног валяться? Или же быть платком, чтоб утирать бабские сопли?

Папаша ссыпал фишки в мешочек и яростно потряс, готовясь к очередной партии.

— Сила, говорите? — подмигнул, смешливо сморщив нос и вдруг становясь очень похожим на ненавистную Саццифиру Эмелину Ланнфель — Так а сила вам на что дана Богами, как вы думаете? Чтоб Дом свой оберечь, или чтоб баб тиранить? Не хотите быть ковриком, льерд? Так и не будьте им. Как, впрочем, и платком, тоже ведь никто не заставляет. А вот защитником, скалой, убежищем — обязаны. На то вы и мужчина. Не нравится такое положение дел? Ну так тогда в чём спрос? Шаландайтесь всю жизнь в одиночку, ваше право. Только, когда помрете, не жалуйтесь, что забыли вас, и не поминает никто. А если и поминает, то только так, что был, мол, такой Саццифир… Жену схоронил и забыл, на детей наложил кучу, про внука вообще молчу… Один ведь у вас внук? Я верно понял?

Ракуэн побагровел и затряс руками.

— Один, — рявкнул, явно задетый за живое — Один! Обеим моим дочерям не дали детей Боги… Ладно, Бильер! Устал я уже кусаться с вами. Лучше ещё сыграем. Кидайте. И готовьте злотки, чувствую, опустошу сегодня ваш кошель!

Однако, той решающей партии не суждено было состояться…

Едва только фишки, с деревянным перестукиванием высыпавшись на доску, весело затарахтели «будет — будет — будет», в столовую заглянула раскрасневшаяся от морозца, завернутая в шубу Эмелина.

— Вы здесь, папаша? — магичка выглядела обеспокоенной — Едут, кажется. Я с балкона увидала, по дороге один конный… Кажется, Кортрена лошадь.

Льерд Бильер удивленно приподнял брови:

— Быстро он, однако! Вперед законников успел. Я его к вечеру ждал. Ну да ладно… Где Диньер, Эмелина?

— На улице, — ответила она, плотнее запахиваясь в шубу — Стол чинят с дворником.

Папаша вылез из — за стола.

Обойдя его, подошел к дочери. Крепко сжав ладонями её плечи, проговорил раздельно и чётко:

— Значит так, Эмми. Будь в доме, и носа отсюда не высовывай. Но прежде прислужкам скажи, чтоб и шагу не делали на улицу. Понятно тебе? Ослушаешься, так не пожалею, по отечески надеру зад. Всё, иди. А вы со мной, льерд Саццифир.

Входная дверь тяжело хлопнула, закрываясь за вышедшими Ракуэном и отцом.

Магичка, замерев на мгновение, зажала рот рукой, с трудом поборов внезапный приступ тошноты. Протолкнув подальше в горло противный комок, вдохнула глубоко несколько раз.