Да и потом. Если она будет теперь артачиться и, не выполнив условия договора Ланнфеля и отца, даст в зад пятки, самодур — папаша сильно может рассердиться! Разорвет пополам дарственную, и уши от мухи тогда семейству Ланнфель, а не маслобойня, да и прочие блага. Неизвестно, как еще пойдут дела у остолопа Приезжего, и что тогда ей, Эмелине жрать, скажите на милость? Жевать на завтрак, обед и ужин собственную гордость? Ну уж нет. Увольте.

— Льерд, ну вы долго там? — постаравшись, чтоб тон звучал требовательно, потерпела поражение. Собственный голос напомнил Эмелине то ли мышиный «пук», то ли отчаянный «мявк» новорожденного котёнка — Давайте уже покончим с этим…

Между тем, новоиспеченный помещик и масловладелец… (или как это написать лучше?), а ну его! В общем, льерд Ланнфель и впрямь никуда не спешил.

Медленно раздеваясь, при этом не отрывал он взгляда от сливочной, словно тающей под ночным светом, жарой камина и свечами, явно перепуганной супруги.

Целомудренно сомкнутые, округлые, «детородные» бедра, впалый живот и небольшие груди, прикрытые руками, распаляли и без того кипящее воображение наголодавшегося по вот таким, свеженьким и чистеньким девицам, бывшего казематника.

Ноги же, длинные и крепкие, несмотря на общую субтильность сложения магички, выдавали в ней умелицу по части верховой езды.

Вообще, всё тело урожденной Бильер — Астсон, несмотря на кажущуюся хрупкость, говорило о том, что девушка сильная и привыкла к нагрузкам и тяжелой работе.

«Немудрено, — хмыкнул вольник про себя — В Пансионах с ними не церемонятся, да и у Астсон, насколько я знаю, фамильное помешательство на обучении потомков „простому“ труду… Вся крепенькая… Ладненькая… Боги мои! Какая она красотка!»

— Ты опаздываешь куда? — глухо рыкнул он, обнажившись полностью — Успеешь… Дай на тебя посмотреть. Твой куклодрочер не нуждался в этом, а? Сразу валил на спину и шпехал? Или как у вас это было?

От души насладившись зардевшимся стыдом и гневом, чудным, полудетским личиком в обрамлении ночной мари и пепельных завитков волос, уперся коленом в простынь и положил руки на бедра жены:

— Разведи ноги. Так вот, да… Убери руки, не прикрывайся. Не поможет…

Осторожно лег сверху, стараясь сильно не задевать прохладную, велюровую кожу девушки своим, стремительно раскаляющимся телом.

И не дай Боги коснуться бунтующей, разрывающейся болью плотью её бедер или живота! Дрянная Бильер и так мучила его достаточно, не стоит давать ей ещё один шанс.

— Эмми, — прошептал Ланнфель, прикасаясь губами к мятному изгибу шеи супруги — Шире ноги. Иначе просто ничего не выйдет. Ты что, и правда ничего не умеешь?

— Говорю же! — пискнула Эмелина — Вы как глухой, льерд. Или тупой. И не тискайте меня… Я вам, знаете, не подушка! Не давите грудь, больно.

Дрогнув от мелкого, но болезненного укола сожаления, он кивнул:

— Ладно, хорошо. Раздвинь ноги и лежи спокойно. Постарайся не трястись и не сжиматься. Больно будет не более, чем нужно. Если хочешь, отвернись. Не смотри на… него.

Яростно и благодарно закивав, девушка поспешно отвернулась. Настолько поспешно, что Диньеру стало немного, а всё же обидно!

Могла бы хоть из вежливости, что ли… Хотя… Вежливость и эта стерва, видимо, смертельные враги.

Встав на колени между разведенными бедрами жены, легко коснулся пальцами нежных, пухленьких складок девичьей плоти. Потом осторожно развел их, приказав себе быть аккуратным настолько, насколько это возможно. Сжав рукой ноющий болью член, и приблизившись к желанной ямке, толкнулся в неё, всё же не рассчитав силы.

— Всё, — ложась сверху, принялся нашептывать горячечно в маленькое, пробитое золотой каплей — сережкой, покрасневшее ухо девушки. Эмелина, глухо выдохнув стон в свою прижатую ко рту ладонь, всхлипнула — Всё, девочка… Ты точно не троганная, твою мать! Всё, потерпи немного… Сильно больно? Ну, скажи? Ведь нет же?

Она мотнула головой, внезапно повернувшись и положив руку на плечо Диньера:

— Терпимо, льерд. Только мешает! И тяжело. А вот так двигаться вам обязательно?

Шумно вздохнув, уперев локти в простынь, кивнул, плавно работая бедрами:

— Да, Эмми. Иначе нет смысла… Потом объясню. Пока помолчи и потерпи. Первый раз всегда такой… дрянной. Давай, помоги мне. Двигайся, как я, чтоб быстрее.

Подсунув руки под упругие ягодицы жены, жестко притиснул к себе одеревеневшее, опешившее от потрясения тело. Теперь ощущал он всей кожей, всем своим существом это её оцепенение и какой — то прямо таки животный страх.

Твёрдо настроившись получить в постель если не шлюху и не многоопытную любовницу, а просто девку, которой пару раз, а всё таки присунули, и обнаружив на её месте перепуганную насмерть девственницу, растерялся. Теперь он просто не знал, что с этим делать.

— Всё, — только и повторял, стараясь шевелиться быстрее, чтоб быстрее и закончить. Выпростав одну руку, неумело погладил широкой ладонью по мягким, пепельным волосам и влажным от редких слез, щекам Эмелины — Всё, пару раз еще, и… всё… иди мне навстречу, так скорее выйдет.

Несколько раз ещё толкнувшись в тугой, слегка влажной сути, утробно застонал. Борясь с неясно откуда взявшимся, острым желанием вцепиться зубами в мерцающее бисером испаринок, худенькое плечо супруги, резко остановился, завершая начатое.

— Всё, Эмелина, — выдохнул, осторожно освобождая от себя её намученное тяжелой, нежеланной страстью, тело — Полежи пока. Сейчас найду кого нибудь, тебе помочь.

— Там Кристи внизу должна быть, — произнесла Эмелина, разлепляя губы и вновь отворачиваясь — У нас с ней договоренность. Ну, чтоб она…

Ланнфель готовно кивнул:

— Кристи так Кристи. Сейчас кликну её, да пойду сам ополоснусь.

Кое как натянув одежду на взмокшее тело, он направился к двери.

— Льерд…

Диньер, на минуту замерев, отозвался, не оборачиваясь:

— Что?

Со стороны постели послышался вздох и какое — то шуршание.

— А это всегда теперь так будет? Ну…

—…противно, — закончил, додумав за неё — Нет, не будет. Особых приятностей не обещаю, всё же взаимных чувств мы друг к другу не испытываем. Но такого кошмара больше не повторится. С каждым разом будет лучше и лучше. Потом, может быть, тебе даже и понравится. Да и мне тоже.

Резко распахнув дверь, тут же шарахнул ею так, что мелкая крошка краски, отлетев от косяка, ссыпалась на пол цветной шелухой.

Шлепнув раздраженно по перилам лестницы ладонью, начал спускаться вниз, мучаясь странной обидой и ничем необъяснимой яростью.

Кристи он нашел сразу.

Толстожопая горничная сидела на низком диванчике, зевая и подогнув под себя ногу. Рядом лежало неряшливо скомканное вязание и гадальные камни.

— Банщицу крикни, — отрывисто велел вольник, покрепче затягивая вязки штанов — Всё прочее сама знаешь. И мне купель. Горячую.

Кристи тут же соскочила и, извинительно охнув, унеслась прочь выполнять распоряжения драгоценного, нового родственника льерда Бильера.

…Уже начало светать, когда этот самый драгоценный, взбодренный купанием, кувшином ледяного, ароматного пива и ласковым, многообещающим взглядом широкозадой обожательницы, двинулся к лестнице, намереваясь вернуться в супружескую спальню.

Он даже уже и ногу поставил на каменную ступеньку, смяв веселенькой расцветки домотканную дорожку, покрывающую её.

И даже мысленно отрепетировал, что скажет жене, если она ещё не спит и, не дай Боги, хнычет.

Он заявит этой строптивой дуре:

«Эмелина! Делить со мной ложе это твой долг. Всё поняла? Вот и хорошо. Теперь успокойся и спи.»

Ну, или что нибудь подобное.

Малоприятное, но весьма и весьма необходимое.

Итак, льерд Ланнфель уже был ко многому готов.

Но только не к тому, что услышал из за неплотно прикрытой двери одной из небольших комнат, прячущихся сбоку, за лестницей…

Глава 12

Беседа велась тихо. В приглушенном тоне.