Поэтому Диньер, едва только переступив порог прохладной комнаты, сбросив с себя верхний жилет и обувь, повалился в постель, подобно ужравшемуся вусмерть на праздничной гулянке пьянчуге.

— Спи, — велела Эмелина, прикрыв мужа одеялом — Отдыхай, милый…

Легкими шагами пройдя к высокому, узкому окну, вскинув руки и ловко орудуя длинной палкой с крюком, задернула тяжелые шторы. В этом не было особой необходимости, день обещал быть снежным, всё небо затянуло серыми, низкими тучами. Удивительно, но это простое действие добавило уюта помещению, треск камина стал слышнее, а воздух — мягче…

Через минуту Ланнфель уже крепко спал, разбросав в стороны руки и сбив ногами жесткое, волосатое одеяло вниз.

Эмелина же, стоя у кресла, в одной руке сжимала жилет мужа, в другой же — то самое, злополучное письмо, вынутое ею из кармана полушубка Диньера.

Промокшую от снега одежду она принесла сюда, чтобы просушить около огня. Делать это в кухне, возле печи, магичка не хотела, боясь, что пушистый мех надолго впитает запахи еды.

…И теперь, наморщив лоб и сведя брови, льерда Ланнфель шевелила губами, старательно складывая в предложения слова, торопливо набросанные на белый, дорогой лист уверенной, каллиграфической вязью.

«…жду тебя вместе с супругой, любимый мой ученик, Диньер Ланнфель! Что было, то прошло, мальчик мой. Не кори себя за то, чего уже не можешь изменить. Впереди — будущее, и, если ты послушаешь меня, оно будет только твоим…»

— Бу — ду — щее, — прошептала Эмелина одними губами — Будущее. И за что это… «не кори себя»? И почему Приезжий мне сразу не сказал про письмо, забыл? Вряд ли… Ладушки, мой любезный муж. Вот проснешься, я тебе всыплю…

В моментально занывшем нехорошим предчувствием сердце, в горящих висках, в кипящих мыслях льерды Ланнфель рисовалась красочная и неприглядная картинка.

— Не забыл он, — твердо сказала Эмелина сама себе, медленно спускаясь по лестнице в холл — Просто один ехать хочет. Баба у него там. А может, даже ещё и с дитем… Наверное, ещё до Каземата нагулял… Вот же стервь, а⁈ А на — ко, выкуси, родная. Выродила байстрюка, сама и разбирайся. А я своего мужа… НЕ ОТДАМ.

И, решительно тряхнув головой, Хозяйка Поместья Ланнфель пошла вниз, ругая на чем свет стоит вероломных мужиков и их «слабых на хвост», поганых любовниц…

Глава 31

После пробуждения Ланнфель почувствовал себя гораздо лучше.

Исчез гул в ушах. Тело больше не ломило. А тяжелый, словно из мокрых тряпок ком, поселившийся было в голове, невесомо улетучился, уступив место безмятежной, спокойной пустоте. Когда только проснулся, иногда так и бывает — пустое тело, пустая голова… Легкость, тишина и легкая, нежная леность…

Теперь льерд очень благодарен был жене, которая всё же уговорила его поспать. Иногда всё же нужно слушать Эмелину. Во всяких бытовых, приземленных вопросах льерда Ланнфель гораздо более преуспела, чем он сам.

Наскоро умывшись, и сменив мятую одежду на свежую, Ланнфель спустился вниз, почему — то остро желая видеть супругу. Странно, но чем больше проводили они вместе времени, чем дольше жили, чем чаще приходилось им делить становящиеся совместными радости, заботы и горести, тем дольше становились разговоры, и тем острее становилось то самое желание — видеть её. Просто видеть. И ничего, кроме этого.

Обнаружив пустыми холл и столовую, заглянул в кухню, услышав голоса оттуда.

Там, в сверкающей, слегка пахнущей чистоте, на высоком стуле сидела Кора, приглушенным и нудным тоном объясняя что — то худой, долговязой девице с умным, некрасивым лицом.

— Льерд! — завидев в дверях Хозяина, прислуга сорвалась с места — Знакомьтесь, это Тина. Льерда говорила вам о ней? Наша новая работница.

— Разумеется, — кивнул Диньер — Оставайтесь, Тина. Будем рады… Работы здесь пока немного, но есть. Жалование обговорите с Хозяйкой, если ещё не сделали этого.

Девушка, сразу произведшая хорошее впечатление, кивнула, подтвердив, что всё уже решено, обговорено и уже сейчас она готова приступить к работе.

— Отлично, — сказал Ланнфель — А вы, Кора, рановато поднялись. Всё же удар головой, это не шутки.

— Сущие пустяки, — ответствовала та, коротко отмахнувшись — Я сама виновата. Стоило смотреть под ноги и не спотыкаться на скользком полу. Расходы за услуги целителя, льерд Ланнфель, вычтите из моего жалования. Я всё понимаю, и не хочу быть вам в тягость.

Диньер, конечно, покивал серьезно аки послушный теленок. Про себя же однозначно решив, что от нескольких паршивых злоток не убудет ни у него, ни у Эмми. Ни у этого Дома. Ещё у дурака — стражника он забрал бы пару монет, но у бабы, вынужденной мыть полы и драить посуду, чтоб выжить… просто нет. Ничего. Эту разницу Кора уже отработала с лихвой. Хотя бы тем, что в любой момент может поставить на место не умеющую держать себя в руках Серебрянку…

Также, пообещав себе, забить досками двери злополучной купальни до выяснения всех обстоятельств, льерд отправился на поиски благоверной дальше.

Долго разыскивать супругу не пришлось.

Эмелина оказалась в библиотеке. Свернувшись в глубоком кресле и поджав под себя ноги, льерда сосредоточенно смотрела в раскрытую книгу, лежащую на коленях.

Надо сказать, что библиотека, носившая это гордое название, пока что была просто комнатой, небольшой и светлой. С беленными, каменными стенами, узким окном, прикрытым широкой, светлой шторой и двумя полупустыми шкафами, стоящими друг напротив друга.

По памяти Диньера, прежде, ещё при жизни отца, Ланнфеля — Старшего, литературы в доме было немного. Дишен любителем печатного слова не являлся, имея под рукой разве что пару томов «Свода Законов и Правил» да «Гран — Талльских Историй», двух или трех замызганных, ветхих книг с засаленными, темными листами, покрытыми то ли жирными пятнами, то ли ещё какой — то гадостной дрянью.

Сам Диньер, всю рукописную и печатную науку освоив в Призонской Школе и Ракуэнской Академии, больше к этому тошнотворному делу — чтению, не прикасался.

Поэтому о наполнении шкафов библиотеки поместья «кораблями мудрости» особо не и заботился.

Немного книжек всё же появилось тут с приездом Эмелины. В основном, по швейному и кулинарному делу, купленных супругами в бумажной лавке Призона во время деловых и увеселительных поездок. Также имелась здесь и большая, фамильная книга Астсонов по домоводству, доставшаяся льерде Ланнфель в наследство от матери. Непонятно как затесался меж ними пухлый том руководства по выкладке печей и каминов. Несколько словарей и учебников, привезенных Корой. И немного дешевых, любовных романчиков в ярких обложках, украшенных аляписто намазанными на них бантиками, бабочками и цветами.

Один из них Ланнфель даже прочел, через слово скабрезничая, плюясь и хохоча. Окончив же, наконец, мучить себя приторной мутью о двух всё никак не могущих воссоединиться любящих сердцах, отшвырнул прочь поганенькую книжонку.

— Харчок на постном масле, а не рассказка, — объявил он тогда супруге — Всю дорогу друг другу мозги клевали, а в конце умерли. Бред собачий.

Льерда же Ланнфель в ответ на эту критическую рецензию пожала плечами, предложив супругу «написать лучше». Добавив, что Приезжий сам — то пока не написал ничего, кроме непристойностей на стенах нужника, либо ученических столах.

— Пока учителя твои трудились, ты сидел да расписывал бумаги невесть чем! Умничаешь тут…

— Пф! Сама — то… Светоч науки. Гордость Пансиона Для Чистоплюек, Великолепная Бильер…

Словом, любителями чтения никто из них не был, вот поэтому — то сейчас неожиданно льерду Ланнфелю было наблюдать супругу свою, уткнувшуюся в книгу, подобно прилежной пансионерке — отличнице.

— Я тебя видеть не могу, — голос Эмелины странно хрипел и дрожал — Мы же сколько раз договаривались не врать, Диньер… А ты… Ну вот как ты мог⁈

— Да что такое? — вольник попытался развернуть жену к себе — Что опять произошло?

Коротко всхлипнув, льерда, вырвавшись, бросила на низкий столик злосчастное, скомканное письмо.