— Спасибо, льерд, — ответила Эмелина, проворно охорашиваясь перед карманным зеркальцем — Мне очень приятно это слышать. Вы тоже кр… ничего так себе.

Ах тыж, дрянь такая! Бросила, ровно собаке кость. Осчастливила. «Спасибо», говоришь? Ну и тебе спасибо, льерда Деревенщина. Тому битому простофиле так, наверное, не говорила…

«Вот точно, что сама его просила, — мрачно подумал вольник — И не съездить за люстрами, а ТОГО САМОГО. Наверняка, выпрашивала с придыханием, как тогда, под лестницей. Ну, когда мёд ему в уши лила про прекрасную совместную жизнь. На мои деньги. Только трусишка забздел, да и дал взад пятки. И досталась ты, Серебрянка мне вся, с потрохами. Вот поэтому, и просить будешь меня. Об ЭТОМ же…»

В общем, к тому времени, когда экипаж, дернувшись пару раз, остановился возле торговой площади, в положенном для стоянок месте, голова Ланнфеля уже пылала, как хороший костёр.

Разыгравшееся воображение рисовало картинки одну пакостнее другой, а ревность грызла сердце, как крыса — кусок старого сыра.

Льерд вот — вот готов был сорваться на любого оказавшегося рядом несчастного, да и по любому же поводу.

Если б не льерда Ланнфель, у которой достало выдержки не обращать внимания на короткие выплески мужева огня, путешествие сие окончилось бы не покупкой «обстановки» и заказом светильников, а каторгой.

Пришлось бы вольнику вновь влезть в мешковатое, жесткое одеяние кандальника, исполнив тем самым давнее пророчество, высказанное когда — то радушным стражником Призонского Каземата…

Двигаясь быстро, проворно, вовсе не обращала она никакого внимания на супругово бухтение, переходя из одной лавки в другую.

Где — то улыбаясь, где — то морща брови, где — то даже покрикивая, выбирала ткани для гобеленов, щупала спинки готовых стульев, брякала, выбирая, посудой.

— Столовую затемнить надо, льерд, — отвечала на каждый выпад, либо ревнивый упрек — Столовая на свету у нас. Зимой, ни то осенью это ещё куда ни шло, а вот в летний зной будет жарко. Эй, торговец! Нет, не то. Вот ту гобеленку покажите, зеленую. Да. Великолепно! Вам ведь нравится, льерд Ланнфель? Чего смотрите? Давайте, платите. Мальчик… эй, мальчик! В обоз нам всё неси, вот туда… А вы, льерд, пойдемте далее.

Этим и отвлекала супруга — ревнивца от ненужных мыслей, и от ненужных действий.

— Надо б ещё покрывала купить, — пошевелив губами, пересчитала деньги — И Масику рыбной требухи.

— Кому? — взорвался Диньер, безотрывно следя за веснушчатым парнем в фартуке ремесленника, вздумавшим «салить» взглядом круглый Эмелинин зад — Какому ещё Масику?

— Коту, — пояснила девушка, ловко прыгая через деревянные мостки и ледяные лужи — Не только же молоком да кашей его кормить. Ему и рыбки, и мяска охота. Да и нам перекусить бы где… Вы есть не хотите?

Тут же, заметив вывеску, довольно кивнула:

— Сюда, льерд Приезжий. По паре пирогов можно перехватить.

Странно, но в закусочной Диньер почувствовал себя лучше. Здесь оказалось малолюдно и на удивление чисто. Кухонные же ароматы, витавшие в воздухе успокаивали, настраивая на мирный лад.

— Твой Масик пусть крыс ловит, — сказал вольник, с наслаждением прожевывая хорошо пропеченное, коричное тесто — Ещё бы всяких приблудных тварей я не вскармливал… Мы всё купили, Эмми? Ничего больше не хочешь? Для себя, например. Платья там, или прочее барахло?

— У меня всего достаточно, — ответила супруга — Основное пока всё. Потом, когда с маслобойни по настоящему получать начнем, тогда можно будет пошиковать. Сейчас поедим, купим покрывала, требуху, и домой. Хочу успеть засветло, чтоб отдохнуть и завтра с рассветом уже начать шить портьеры. В столовой окна голые. Там шторы тонкие, а надо б ещё гобелен…

Через пару часов и несколько покупок, супруги были уже в экипаже.

— Хорошо съездили, — подытожила Эмелина, глядя в окошко на проплывающие мимо дома и ускользающий день — К раннему вечеру дома будем. И потратили немного… О, льерд! А это у вас что?

Диньер вытянул руку и разжал кулак.

— Битка, — объяснил он, подкинув на ладони серый кожаный мешочек с крепко перевязанной тонким шнурком горловиной — В лавке с мелочевкой купил. Там, где ты ленты смотрела.

Эмелина наклонила голову:

— Я знаю эту игру… Это же в камушки, да? Выигрывает тот, у кого на руках остается меньше четырех камней. Проигравший выкладывает себе из доставшихся ему камушков «могилу»… Верно?

Вольник кивнул:

— Да. А ты играла, что ли?

Льерда Ланнфель яростно затрясла головой:

— Конечно, и сколько раз! У нас Ферн её просто обожает! Только почти всегда проигрывает, хххих… Верите, нет… Однажды он проиграл папашины серебряные часы и свой новый ремень проезжему торговцу. Уууй, и крику — то было…

И тут, сбросив с плеч тяжелый, надоевший плащ, вольник смешливо блеснул потемневшими изумрудами глаз:

— Сыграем, Серебрянка? Пока едем. Или ссышь?

— Я⁈ — негодующе визгнула супруга, сдирая с рук перчатки — Да как вы… Ладно. Что на кон?

Воцарилось томительное молчание, нарушаемое разве что «бумканьем» колес по земляной дороге, глухими присвистами ветра, мелкими стуками камушков в мешочке, да тяжелым дыханием ожидающей решения мужа льерды Ланнфель…

— В общем так, — очень медленно начал бывший казематник — На «интерес» только ссыкуны играют, сама понимаешь. Я предлагаю вот что. Если выигрываешь ты…

— То маслобойня ТОЛЬКО МОЯ! — нетерпеливо перебила Эмелина, прижимая руки к груди — Годится?

Ланнфель кивнул, про себя отметив, что загребущие ручки супруги вдруг стали похожи на паучьи лапки. Вот — вот, и вырвутся острые коготки, пробив нежную, розовую кожу подушечек тонких пальцев…

— Годится, Эмми. Но если вдруг выиграю я, то ты сегодня же ночью встанешь на колени и будешь умолять меня, чтоб я тебя отодрал по самое не хочу. Годится?

И вот тут наметанному глазу бывшего казематника стало явно видно, как борются теперь в драгоценной супруге, желая разорвать её на части, сразу три Чудища: природная Бильеровская алчность, Астсоновская честность и приобретенная в Пансионе некоторая «салонная» выучка.

С одной стороны, очень хочется, да и выгодно, но ведь с другой — то стороны негоже молодой льерде внимать таким соблазнам…

Наконец, Эмелина решительно кивнула, немного отодвинувшись и застилая обшитое кожей сидение большим, чистым, носовым платком:

— Годится, льерд Приезжий. Кидайте вы первый.

…Меж тем, экипаж, ровно покачиваясь, немного замедлил движение.

Размытая непогодой дорога опасно осклизла, и возчику приходилось быть очень и очень осторожным именно на этом отрезке пути…

Глава 17

До имения доехать оставалось совсем немного.

Общая дорога, соединяющая Призон и провинции, немного повернувши вправо, грозила уже оборваться, закончившись у широкого, нового, аккуратно уложенного шлифованным камнем, пути к поместью Ланнфель.

— Всё, Серебрянка, — едва сдерживаясь от ехидного хихиканья, объявил торжественно вольник — Продулась ты, причём в пух. Скидывай камни, выкладывай себе «склеп». И готовься платить…

Эмелина яростно замотала головой, натужно побагровев лицом. Сжала кулаки, вдавив в розовые ладони острые, побелевшие ногти.

— Нетушки, — зашипела, аки раскаленное масло на сковороде — Последний кон, льерд. Решающий. И маслобойня МОЯ! А вы обрыбитесь, Погорелец! Не видать вам ни… ничего! Кидайте. Кидайте, говорю!

Медленно положив ногу на ногу и закуривая, Диньер степенно кивнул:

— Хорошо, дорогая. Седьмой кон. Он же последний. Но форы не будет, ты её профукала. Теперь всё решаю только я. Годится?

— ДА! — рявкнула магичка, тяжело дыша — Да, ДОРОГОЙ.

Ланнфель хищно оскалился.

Такой, вот именно ТАКОЙ — багровой от гнева, с нервно дёргающимися плечами, осыпанными серебром волос, с тонкими, побелевшими «паучьими» пальцами и хриплым дыханием, строптивица невероятно нравилась ему!

Собственно, эта пепельнорозовая дрянь привлекала вольника и раньше. Да что там говорить… Ржавой, ядовитой иглой тварь впилась в сердце и плоть в ту самую минуту, когда маленький медальон с шелковым портретом внутри, лёг в его ладонь.