— Ты, Эмелина, всегда так говоришь, — шепнул в ответ, нежно, осторожно лаская рукой там, где их тела ещё были слиты вместе — Так хочешь умереть? Ну так… раздвинь ноги перед кем нибудь, и я убью тебя.

— ОЙ, НАЧАЛОСЬ…

— Продолжилось, — ответил, касаясь губами влажного виска — Каждый раз буду напоминать. Поскольку ты, моя милая, похоже слаба на передок!

Льерде Ланнфель стало странно от этого заявления.

Хм, а ведь он обидное сказал! Надо бы врезать, ответить хоть как — то!

Тогда какого же рожна ей… приятно это слышать? О, Боги…

— Диньер, — язык заработал быстрее, чем голова, ещё полная жара, опьянения и сладкого, ягодного дыма, а потому медленно скатывающая размазанные изнутри мысли в плотные, масляные шарики — А я и не хочу ни с кем, зря ты… Я, похоже… в тебя влюбилась. Вот. Только не знаю, правда это, либо так… не знаю. Честно.

Ланнфель, глубоко вздохнув, разжал руки…

…Но, уже позже, когда разморенная горячей купелью и чашкой теплого молока, заснула Колючка Эмми в свежей, чистой, хрустящей, пахнущей домашним мылом и сухими травами постели, прошептал, склонясь к сонному уху супруги:

— Зато я знаю, Серебрянка. Люблю тебя. Просто сил никаких, так люблю… Люблю.

Глава 23

Через короткое время Зима, до той поры всё раздумывающая, занимать ли уже позиции, либо помедлить ещё с наступлением, всё же решилась взять то, что и было ей положено по праву.

Прежде, то осыпая снег с небес, то позволяя коротким оттепелям обратить его вязкой, грязной кашей, теперь же уже не намерена была больше сдаваться.

Сделав пару шагов, прочно усевшись на трон, обледеневший и сверкающий, приняла в серебряные ладони увитый пожухшими, грустными листьями и цветами посох из рук устало улыбающейся, сильно постаревшей уходящей Осени…

Кратко стукнув исподком о засыпающую землю, объявила о пришествии своем, о начале своей власти на долгие, долгие месяцы.

Приближались праздники, Ледяные Дни, по обычаю длящиеся ровно неделю. Приносящие с собой ароматы горячих вин, жареного мяса, домашней выпечки, разрисованных коричных пряников, звуки песен и безудержное, пьяное веселье!

Супруги Ланнфель, ещё заранее получившие приглашение от папаши Бильера отметить «ледяную неделю» у него в имении, всё же выезжать пока не спешили.

— Успеем к папеньке, — заявила Эмелина, аккуратно сворачивая сильно пахнущее табаком письмо и вкладывая его обратно в конверт — Несколько дней назад виделись. Во второй день поедем. Ладно, Диньер? В первый день мне охота в Призон, на людях потолкаться… Ой, там так красиво наряжают площадь на начало зимы! Ставят здоровенный шест, а к верху привешивают подарки… И все туда лезут, ну, чтоб достать. Стараются, особенно пьяные, такая смехота…

— Как хочешь, — поддакнул вольник, стараясь не перечить жене, которая, хоть гладкостью нрава и сдержанностью никогда не отличалась, однако в последние несколько дней стала страшно плаксивой и дёрганой — В Призон так в Призон. Но на шест я не полезу, имей ввиду.

Льерда пожала плечами:

— Я и не прошу. Просто съездим, погуляем. Весело же!

Ланнфелю, если честно, не то, что на шест лезть, а вообще вся эта праздничная толкучка никуда не упёрлась! С гораздо большей охотой он остался бы дома, да коротал праздничные вечера в обнимку с Эмелиной и кувшином домашнего пива… А погулять и здесь, по улицам можно, по теплой погоде и скрипящему снегу.

К Бильеру — да. Съездил бы. Там компания всегда хорошая собирается, сам папаша, родня и соседи, приличное общество. Одно наслаждение беседовать с ними!

Но нет. Вертихвостке Серебрянке большая охота крутить задницей и хвастать новыми нарядами перед завистливо глядящими вслед городскими модницами. Тыча каждый раз мужа в бок «Смотри, вон та, Диньер! Ну и шуба, тоже мне… А та, в лиловой шляпке, видел? Страшнуха страшнухой! И та, вон… и та тоже!»

Надо сказать, после таких вот «вылазок» в Призон льерд возвращался домой совершенно больным, с грозящей пополам расколоться головой и тупыми иглами, впившимися в оба виска разом. Также чувствовал он себя и после беготни по вещевым и посудным лавкам в компании с благоверной, все восхищенные её визги надолго застревая в ушах вольника, сверлили мозг, как тупой коловорот — гнилую доску.

Однако же. Если красоточке Эмми приспичило в очередной раз повертеться «на людях», значит, они едут в Призон. Всё. Точка.

Тем более, что супруга недомогает, это же видно…

Не далее, чем вчера вечером пила мятные капли и сосала кислые леденцы.

— Мутит меня, — жалобно объяснила, отвечая на вопрос мужа — Не всё время, но часто… Утром мутило. Потом, вроде, прошло. Сейчас вновь… Как тогда наутро, после настойки! Фффух, гадость. Редкостная гадость!

— Эмми, — обеспокоился Ланнфель — Целителя надо звать. Давай, за Греманом съезжу?

Но попробуй, убеди её… Эмелина та ещё упрямица! Упертая, как баран.

— Нетушки, Диньер. Никаких целителей. Гремана звать, так выкладывай ему десять злоток. Обрыбится. И не собираюсь я все праздники охать, да кряхтеть! Я урожденный маг, меня никакие хвори не берут. Мне и в детстве болеть пришлось пару раз, не больше… Раз в прорубь провалилась, ну а прочее так, по мелочи. Когда порежешься, когда что… Пустяки, пройдет.

Несмотря на это «пройдет» и нежелание волновать драгоценную, льерд всё же ухитрился поставить той ультиматум:

— Хорошо, Серебрянка. Но, как только окажемся в Призоне, навестим целителя. Иначе, сиди здесь. Всю «ледяную неделю». Поняла?

Объятая ужасом от жуткой перспективы оказаться прикованной к «больной постели», пропустив весёлые праздники, Эмелина прижала к груди ладонь и отчаянно — согласно затрясла головой.

— Заедем, заедем, Диньер! Конечно, раз ты хочешь так…

Если уж говорить правду, саму льерду Ланнфель недомогания беспокоили мало.

Она, понимая отчетливо, что ничего здесь нет страшного, списывала всё на нервотрепки и переживания последних дней, резкие перемены погоды, к которым всегда была слишком чувствительна и… на ещё одно обстоятельство. Ну… кроме того жуткого «сна» или «не сна» о призраке Ланнфеля — Старшего в купальне.

Дело было в том, что письмо учителю Диньера, владельцу Ракуэнской Академии Боевых Искусств она всё же отослала с почтовым нарочным из Призона. Ответа пока не было. По подсчетам рано, конечно! Депеша ещё в пути, дорога долгая, с частыми остановками, ведь снег почти везде лег…

Вполне объяснимо, а всё равно боязно!

Как отнесется льерд Саццифир к письму? Хорошо, если просто порвет да выбросит. А если ответит?

«Пошла ты, Эмми, к такой — то матери! Офонарела вовсе, идиотка засельная, мне писать…»

Ну, или что — то подобное.

Страшно очень ей! Вот и понятно, отчего трясет, мутит да голова кружится. Приезжий беспокоится, потому что правды не знает, из за которой его супругу «коловоротит». И ведь не скажешь пока. Ни к чему это совсем.

…И вот оно наступило, долгожданное утро!

Светлое! Снежное, радостно — тревожное, праздничное, яркое.

Льерда Ланнфель, примерив новый наряд и критически осмотрев себя в зеркале, осталась довольна невероятно.

Белое, «в облипочку», тонкой шерсти платье, украшенное нежно голубой вышивкой, с высоким воротником и широким поясом очень шло ей. Крупные серьги в тон вышивке довершали образ, а немного (совсем немного, чтоб не разозлить мужа!), пудры и губной краски ставили точку, большую и уверенную.

В окна бил свет, морозный и немного пыльный, в углу уютно «шерохтали» небольшие, напольные часы.

Немного слышно было, как внизу, в столовой Кора, напевая и тихо брякая посудой, накрывает к завтраку.

Гулко хлопнула дверь, послышалось невнятное бормотание и тяжелые шаги. Ясно, это Диньер! Уложили, видно, экипаж вместе с возчиком, скоро ехать… Вот сейчас позавтракают и поедут…

— Ох, — выдавила из себя льерда Ланнфель, резко оглоушенная внезапным головокружением и мерзкой, кислой тошнотой — Ох… хах…